Bruises (ЛП) - "starsthatburn"

Вырез свитера Эммы соскользнул с её плеча, и взгляд Реджины сразу же потянулся к её обнаженной коже. Она почувствовала, как её пальцы сжались.

— Я действительно не знаю, — сказала Эмма, и Реджина вздрогнула.

— Не знаешь, что? — спросила она.

— Что я делаю весь день, — вздохнула Эмма. — Я скучаю по своей работе. Иногда я думаю, что, возможно, мне стоит взять на себя больше работы в течение дня, когда Киллиан всё равно отсутствует.

— И почему не берёшь?

Наступила долгая пауза.

— Потому что однажды он поймал меня, — сказала Эмма.

— О, — произнесла Реджина, крепче сжимая стакан. — Что… что случилось?

Эмма открыла рот, и Реджина была удивлена, не ожидая, что она на самом деле расскажет ей. Но не было сказано ни слова. Реджину тогда осенило, что Эмма, вероятно, никогда раньше не говорила этого вслух, никому.

Она наблюдала, как Эмма прочистила горло, а её глаза снова устремились на бокал.

— Я не думаю, что ты действительно хочешь это знать.

Только это уже говорило Реджине о большем, чем правда.

Она, недолго думая, потянулась, прижимая холодную руку к колену Эммы. Эмма сразу же подняла глаза, и на какой-то короткий момент они просто смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Реджина видела так много в этих зелёных глазах, что это пугало её; она видела и страх, и благодарность, и отвращение к себе. Но плавала над всем этим, как белая пена на волнах, неопределённость — даже сейчас, Эмма понятия не имела, что она там делала. Она всё ещё не могла понять, почему Реджина забрала её, или что она собиралась делать с ней, когда неделя закончится, и Генри вернётся домой. Эмма не знала, было ли это навсегда, или это просто ещё одна полусгнившая ступенька на деревянной лестнице.

И Реджина, наконец, увидела правду, о которой она так беспокоилась: Эмма ещё не решила, вернётся ли она к мужу. Она хотела оставить его навсегда, но у неё не было шанса доказать себе, что она действительно может это сделать.

Прежде, чем Эмма смогла отвернуться, Реджина сказала:

— Пожалуйста, скажи мне.

Эмма могла бы слушать, как нежно Реджина разговаривает с ней хоть всю ночь. На этот раз она не отвела взгляд.

— Три дня я была прикована наручниками к кровати.

Всё тело Реджины мгновенно похолодело.

— Прости, что?

Она наблюдала, как плечи Эммы согнулись вперёд.

— Я же говорила тебе, что ты не захочешь знать.

Реджина фыркнула. Гнев так внезапно возник внутри неё, что ей пришлось сжать кулаки, ногтями впиваясь в ладони.

— Что произошло, Эмма?

Эмма закатила глаза, как будто это даже не было историей, о которой стоило рассказывать.

— Я несколько раз выходила без его ведома, — сказала она, наклоняя бокал то в одну, то в другую сторону. — Просто чтобы немного подзаработать. И вот однажды я пришла домой, а он уже был там. Он просто сидел на диване и ждал меня.

Что-то закипало в желудке Реджины.

— И что тогда?

— Ну, он вёл себя… нормально, — сказала Эмма, её голос становился всё тише. — Словно был рад меня видеть. Он спросил о моём дне и о том, что мы будем есть на ужин, и не забыла ли я забрать его униформу из химчистки. Я предположила, что он просто подумал, что я была там, так что я начала немного расслабляться. А потом он… он начал целовать меня, и я сказала, что мне нужно начать готовить ужин, а он сказал, что это может подождать, потому что он скучал по мне, и он хотел, чтобы я поднялась наверх, — взяв паузу, она посмотрела на Реджину предостереженным взглядом. — Ты, наверное, не хочешь ничего из этого слышать.

И Реджина не хотела, отнюдь. Но она всё равно сказала:

— Продолжай, Эмма.

Эмма вздохнула, проглотив желчь, которая поднялась у неё в горле.

— Он повёл меня наверх, и мы целовались, и это была лучшая часть из того, что случилось тогда. Он был немного груб, но в хорошем смысле, и я была так… так рада. Такое облегчение, что он не разозлился на меня, и что он хочет меня, и что я на самом деле всё ещё чего-то стою для него. Он толкнул меня к стене и стал снимать с меня одежду, и я просто позволила ему. Я даже не сомневалась в этом. Я была настолько… готова.

На мгновение Реджина подумала, что вот-вот её стошнит. Уголки рта Эммы опускались всё ниже и ниже с каждым словом, которое она говорила, и она видела, как ненависть к себе выбирается из неё. Ненависть к собственной глупости, к собственной надежде. К её решению упасть в объятия мужа, а потом сразу же получить за это наказание.

— Он отвёл меня к кровати, и я даже не заметила, что он всё ещё был полностью одет, — сказала Эмма, её голос надломился. — Он заставил меня лечь и сказал ждать там. И я выполнила его просьбу. Как полная дура, я сделала то, что он мне сказал. Он вышел из комнаты, и я ждала, и была взволнована, зная, что он собирается делать. Он вернулся через минуту и улыбался мне, а потом он схватил меня за запястья и держал их надо мной, когда забрался на меня сверху, продолжая целовать меня, и я помню… я помню, как извивалась под ним, и он знал, что я хочу его. Он сделал это нарочно, он довёл меня до такого состояния, чтобы мне было ещё больнее. Я бы не просто испугалась, я была бы разочарована. Он намеренно завёл меня как можно сильнее, чтобы, когда он, наконец, достанет свои наручники и прикуёт мои запястья к кровати, он смог бы слезть с меня и назвать меня…

Она быстро сглотнула, и Реджина знала, что её слёзы не за горами. Боже, Реджина хотела дотронуться до неё, но застыла, когда её собственный гнев и тошнота обвились вокруг неё, как верёвки.

Эмма подняла свои стеклянные глаза.

— Он назвал меня шлюхой. Это его любимое слово для меня. Он может обвинять меня в измене весь день и всю ночь, и он знает, что я ненавижу это слово, поэтому он смеётся всякий раз, когда я вздрагиваю. Так что его наказанием для меня в тот день было оставить меня там голой, прикованной к кровати. Я не ела и не пила три дня. Я даже не уверена, что спала. И когда он, в конце концов, вернулся, он… — её голос звучал чуть выше шёпота, но Реджине показалось, что она кричит. — Он заставил меня вынести матрас на улицу и вымыть его дочиста на заднем дворе. Он назвал меня отвратительной шлюхой за то, что я не могла сдерживать мочу 72 часа.

Она снова посмотрела на диван, всё её тело было напряжено, как пружина. Каждый дюйм её тела говорил Реджине, что она ждёт, что та будет смеяться или назовёт её отвратительной, или скажет ей, чтобы она уходила из её дома и никогда не возвращалась.

Вместо этого Реджина поставила свой бокал на журнальный столик и, наклонившись вперёд, обхватила Эмму одной рукой за плечи, потянув на себя. Она чувствовала сопротивление Эммы, её собственный бокал и влажные кудри между ними. Затем она прислонилась головой к плечу Реджины и, наконец, позволила себя обнять на мгновение. Руки Реджины прижимались к её спине, когда она обнимала её, и это чувство было настолько незнакомым для Эммы, что ей казалось, что она сейчас разрыдается.

Реджина держала её так крепко, как только могла, зажмурив глаза, а её челюсть сжималась и разжималась снова и снова. Тело Эммы было таким худым и хрупким, как растение, которое не поливали месяцами, и она хотела заплакать, просто почувствовав его на своей груди. Но слёзы Эммы всё ещё не упали, и поэтому Реджина не позволила себе сломаться, прежде чем она это сделает. Она обняла её ещё крепче, кислый привкус ярости наполнял её рот.

Даже когда Эмма расслабилась, Реджина чувствовала, как были напряжены её мышцы. Она была всегда наготове, чтобы убежать. С этой мыслью Реджина слегка ослабила хватку, надеясь, что Эмма поймёт, что, если она захочет, она может уйти. Реджина не собиралась её останавливать.

Наступило долгое молчание, прерванное лишь звуком того, как Эмма проглотила слёзы.

— Зачем я только что рассказала тебе всё это? — пробормотала она через минуту, её голос дрожал. Реджина могла сказать, что её глаза были закрыты, и она желала оказаться как можно дальше отсюда.