Праздник синего ангела - Наталья Иртенина

- Убийцы! Отравители! Враги народа!..

- Палачи! Ублюдки... Выходите! Иначе мы разнесем все здание по кирпичику!..

Внезапно дверь больницы распахнулась, и на крыльцо вышел человек в халате врача. Это был Николай Алексеевич. Рядом с ним по бокам и чуть сзади держались два санитара, готовые в любой момент укрыть собой врача. Толпа резко подалась вперед, словно с намерением не дать дверям снова закрыться и проникнуть внутрь больницы, но получила отпор со стороны омоновцев, стоявших плотной стеной и державшихся за руки.

Ковригину с его наблюдательного пункта было хорошо видно крыльцо, три стоящих на нем человека, бледное, но решительное и мужественное лицо Николая Алексеевича. Врач поднял руку, требуя тишины, но этот академический жест был здесь бесполезен. Толпа бесновалась, не давая ему говорить. До Ковригина долетали лишь обрывки его фраз:

- ...что вы делаете... опомнитесь... душевнобольной... вы безумнее, чем он... больной человек... эпидемию не остановить убийством... здравым смыслом...

Все было напрасно. Его слова и независимо державшаяся фигура лишь раздражали толпу, его белый халат действовал на нее, как красная тряпка тореадора на быка. Видя неистовство людей, Николай Алексеевич бессильно развел руками и вновь укрылся вместе с санитарами за дверями больницы.

Его уход только раззадорил толпу: в воздухе раздался громкий свист, вновь полетели камни, палки, бившие стекла и застревавшие в решетках окон. Так продолжалось минут пять. Еще чуть-чуть и милицейский кордон не выдержал бы натиска. Но в этот момент дверь вновь открылась. Оттуда медленно вышел тот, кто стал объектом вожделения этой кровожадной и смертоносной толпы. На крыльце стоял человек со шрамом на лице. Увидев его, Ковригин едва не упал со своего насеста: в голове пронесся вихрь самых различных мыслей. "Господи, да что же они делают! Они отдают его на расправу этим сумасшедшим! Нет, не может быть. А если он сам? Но почему его никто не остановил? Вымерли они там все, что ли. Где же Николай Алексеевич? Что происходит в этом бедламе?"

Найденов, как и Николай Алексеевич перед тем, был очень бледен, лишь шрам на лице налился кровью и горел, будто свежий рубец. На нем был его обычный серый халат, руки висели вдоль тела. Он смотрел на толпу очень спокойно, во взгляде не было ни безумия, ни страха, ни ненависти. Ковригину лишь показалось - но может быть только из-за дальности расстояния - что он смотрел на толпу, пришедшую за ним, с едва заметным презрением. И несмотря на больничную нелепую одежду, он был в эту минуту по-настоящему величественен, словно плененный в бою полководец, гордо ждущий смерти от руки пленившего его врага. Он действительно ждал смерти, обводя взглядом притихшую толпу. Умолкли крики, перестали лететь камни, во дворе больницы наступила полная тишина, был слышен лишь шорох капель дождя в кронах каштанов. Толпа с ужасом и ненавистью смотрела на своего смертельного врага, не решаясь ни на какие действия.

Тишину неожиданно нарушил звук резко распахнутой двери. Это вновь был Николай Алексеевич. Не отходя от двери, он громко и строго крикнул:

- Иван! Найденов! Вернитесь сейчас же! Я приказываю.

Но тот даже не обернулся. Он не слышал окриков врача - он выжидательно смотрел в толпу.

Николай Алексеевич выпустил из рук дверь и подошел к своему пациенту. Он положил ему руку на плечо, но тут произошло неожиданное. Найденов резко сбросил его руку с себя и с силой оттолкнул врача в сторону. Не удержавшись на скользком от сырости крыльце, Николай Алексеевич упал и скатился вниз по ступенькам.

Из толпы раздался истошный женский крик:

- Душегуб! Чего вы ждете, убейте его!

Эти слова заставили толпу очнуться и указали ей путь к действию. Недолгое затишье мгновенно сменилось шумом, топотом и криками утоляющей голод и жажду крови толпы. В один миг милицейский заслон был прорван и затоптан. Найденова сбили с ног и множество жадных рук и безжалостных ног потянулось к нему. Толпа подмяла под себя и милиционеров, и врача, и бросившихся к нему на помощь санитаров. Крыльцо больницы превратилось в арену лютой расправы, кишащую телами сошедших с ума людей. Те, кто был с краю, рвались к центру, чтобы принять участие в казни, упавших тут же затаптывали, не замечая. Лица людей были обезображены гримасами ярости, ненависти, злобы и бешенства. Крики ликования перемежались стонами и воплями затаптываемых. Сил милиции было недостаточно, чтобы унять бесчинства толпы. Но на помощь уже двигалось подкрепление. Около ворот остановились три грузовых машины, из которых стали выгружаться дополнительные силы ОМОНа. Они окружили толпу и начали действовать: дубинками расшвыривали людей, били их по ногам, спинам, рукам. Тех, кто не желал успокаиваться и уходить, заталкивали в специально для этой цели подогнанный к месту происшествия милицейский фургон.

Через 40 минут все было кончено: толпа разогнана и частично арестована, омоновцы грузились обратно в машины, а на месте побоища приступили к работе врачи, оказывавшие первую помощь раненым, и следственные органы милиции.

Место катастрофы представляло собой отвратительное зрелище: почти сплошь на крыльце и рядом на земле лежали окровавленные люди, раненые и убитые, многие были обезображены, повсюду раздавались стоны. Крыльцо было залито кровью, и даже дождь не успевал смывать ее.

Погибло семь человек, среди них - Найденов и Николай Алексеевич. Первый оказался истерзанным до неузнаваемости: вся голова разбита, кости переломаны, по телу будто танк проехал. Один из санитаров был тяжело ранен и отправлен в реанимацию, другому удалось чудом отделаться сильными ушибами и кровоподтеками.

Ковригин долго не покидал своего наблюдательного пункта. Он был ошеломлен всем, что произошло на его глазах. Он ничем не мог помочь избиваемым и все это время только бессильно смотрел на изуверство толпы. Когда убрали убитых и увезли всех раненых, а двор больницы опустел, Павел осторожно спустился на землю. Он вышел за ворота и медленно побрел к себе домой, низко свесив голову и пошатываясь от усталости и напряжения этих часов.

* * *

"... сумасшествие. Город после расправы ненадолго затих, будто выжидал чего-то. Но чуда не произошло. Жертвоприношение оказалось ненужным. Эпидемия продолжается и даже, кажется, в еще больших масштабах. Но я перестал ею интересоваться. Мне безразлично, что будет с этим городом и со мной. Они переступили черту, и я был свидетелем этому - жалким, беспомощным и бессильным зрителем. Почему меня не было там - рядом с Николаем Алексеевичем? Я не знаю. Возможно, я сам в этом виноват. И наказаны будут все - весь город.

Но они будто не желают знать этого. Живут словно в забытьи, работают как заведенные механические игрушки. И все время боятся, что кончится завод. Веселятся и горюют без единой мысли в голове. Они не знают, кто они и что они, и хотят только одного - жить-жить-жить. Даже радуются и отплясывают на свадьбах, когда вокруг - море трупов. Я видел их веселые, беззаботные лица - о чем они все думали на этой свадьбе? О будущем, которого нет?