Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович

В 1796 году по инициативе литовского губернатора генерал-фельдмаршала Н.В. Репнина такие же тайные экспедиции были организованы при пограничных почтовых конторах в Бресте, Гродно, Радзивилове (город на границе с Австрией; с конца 1939 года — Червоноармейск, с конца 1991‐го — Радивилов, Украина), а также в Вильно. Зато «яко уже не нужные» были ликвидированы службы перлюстрации в Минске и Изяславле[265]. В декабре 1800 года по распоряжению Павла I опытный чиновник Ф.А. Ган был направлен в местечко Паланген (Паланга) под предлогом наблюдения за «окуриванием приходящих из‐за границы почт, эстафет и курьерских депеш», а на деле «для секретного наблюдения за всей идущей из Западной Европы корреспонденцией»[266]. Таким образом, к началу ХIХ века служба перлюстрации существовала в Санкт-Петербурге, Москве, Риге, Бресте, Вильно, Гродно, Палангене (Паланге) и Радзивилове — в восьми населенных пунктах империи. Выписки и копии писем при Екатерине II и Павле I представлялись на высочайшее рассмотрение директором Санкт-Петербургского почтамта. Когда в июне 1799 года И.Б. Пестель с поста санкт-петербургского почт-директора был назначен на должность президента Главного почтового правления, то указ Павла I предписал передать «секретную и газетную экспедиции» в ведение нового почт-директора Н.И. Калинина[267].

Иногда почтовое начальство сталкивалось со стремлением местных властей проводить перлюстрацию по своему усмотрению. 19 ноября 1800 года новгородский гражданский губернатор С.Ф. Обольянинов, получив предписание, видимо, заваленного жалобами генерал-прокурора А.А. Беклешева об осмотре корреспонденции «отставных лиц и исключенных со службы», а также староверов, потребовал от Новгородской почтовой конторы «пакеты, приносимые людьми <…> подозрительными, <…> или 1) осматривать и если найдет что‐либо подозрительное, доставлять в СПб. почтамт; 2) посылать в другие почтамты, куда идут письма, особые рапорты». Новгородский губернский почтмейстер доложил об этом директору Петербургского почтамта, а тот в свою очередь направил рапорт директору Почтового департамента Ф.В. Ростопчину[268].

Между тем, несмотря на либеральные мечтания Александра I, государственные интересы самодержавной монархии требовали как можно более полных сведений о настроениях самых различных групп населения. Во-первых, это касалось фрондирующих сановников и даже членов императорской семьи. Память о дворцовом перевороте 11–12 марта 1801 года не могла исчезнуть бесследно из сознания молодого императора. Дело было не только в боязни повторения подобного, но и в стремлении не допустить утечки за границу какой‐либо нежелательной информации. Немецкий автор в работе о правлении Николая I утверждал, что Александр I «до конца жизни приказывал подвергать ее [Марии Федоровны, вдовы Павла I и матери Александра I] переписку перлюстрации и именно ее письма к племяннику принцу Евгению Вюртембергскому»[269].

Во-вторых, необходимо было держать под наблюдением недовольных новой ситуацией представителей элит только что присоединенных к империи регионов. Например, после смерти грузинского царя Георгия XII и присоединения Восточной Грузии к России было решено для предотвращения смуты выслать в Россию всех членов царствовавшего дома. К 1803 году в Тифлисе оставалась с детьми вдова Георгия XII Мария Георгиевна. 18 апреля она заколола кинжалом представителя императора генерал-майора И.П. Лазарева, который явился во дворец царицы с воинским отрядом для ее насильственного выдворения. Ее дочь Тамара одновременно покушалась на жизнь тифлисского полицмейстера. В результате Александр I повелел выслать бывшую грузинскую царицу в Белгород, в женский монастырь. Тридцатичетырехлетнюю царицу доставили туда с шестью детьми (четырьмя сыновьями и двумя дочерьми) и свитой 21 июня 1803 года. Министр внутренних дел В.П. Кочубей на основании высочайшего повеления указал белгородскому почтмейстеру на обязанность просматривать переписку Марии Георгиевны с царевичами Михаилом и Давидом, поселенными в Петербурге, с царевичем Багратом в Москве, с матерью в Тифлисе, с духовником Никифором в Петербурге. Правда, уже 27 августа Кочубей сообщил курскому губернатору, что «по затруднениям, каковые встретились при наблюдении за письмами, и по неудобности сыскать на месте верных переводчиков, государь повелел оставить переписку царицы без дальнейшего внимания»[270].

В-третьих, власть опасалась настроений обывателей, особенно в неспокойных районах империи. Поэтому, хотя либерального указа о запрещении читать внутрироссийскую переписку никто формально не отменял, на деле появились «исключения». Уже 5 декабря 1803 года секретным указом императора от Д.П. Трощинского потребовали «иметь крайнее наблюдение» за перепиской с заграницей жителей западных губерний, перлюстрируя «все иностранные письма», проходящие через почтамты в Вильно, Гродно, Брест-Литовске и Радзивилове. В свою очередь Трощинский 11 декабря направил секретные предписания литовскому почт-директору Н.Д. Каховскому, а также почтмейстерам и чиновникам, занимавшимся в этих городах секретной частью, чтобы «все иностранные письма непременно перлюстрованы [были] и сумнительные из оных в списках, а судя по важности и оригинальные без малейшего потеряния времени к нему доставляемы были»[271].

Подозрительными письмами должно было считать «все те, которые заключают в себе какое‐либо свободное и непозволительное суждение на счет Правительства, изъявляемое на него неудовольствие, злоумышленные сношения с иностранцами, условия или соглашения к скопам [т. е. возмущениям] потаенных партий, словом все то, что имеет вид наклонности к возмущению тишины и безопасности государственной»[272]. Затем высочайшим секретным указом от 12 июля 1804 года Трощинскому было предписано учредить секретную экспедицию в Подольской пограничной почтовой конторе (город Каменец-Подольск; ныне — Каменец-Подольский в Хмельницкой области на Украине), чтобы иметь «наблюдение за корреспонденцией как иностранною, так и тех из жителей тамошних, поведение коих привлекло на себя внимание Правительства». Туда был направлен специальный чиновник. При образовании в 1808 году Белостокской губернии по докладу министра внутренних дел князя А.Б. Куракина Александр I высочайше разрешил перлюстрировать в Белостокской почтовой конторе иностранные письма[273].

Наконец, в Петербурге всегда с настороженным вниманием присматривались и прислушивались к разговорам и пересудам во второй столице — в Москве. М.Л. Магницкий писал Александру I в 1808 году:

Письма, в Москву отправляемые, и приезжие из Петербурга непрестанно наполняют ее слухами, для правительства вредными. Слухи же сии, невзирая на нелепость их, с жадностью внимаются и распространяются с чрезвычайной быстротой в обширном городе, составленном по большей части из людей праздных или отставных и дворян недовольных… В древней столице сей, куда каждую зиму съезжается со всех концов России богатейшее дворянство, гибельная мода порицать правительство переходит в провинции[274].

5 сентября 1805 года, перед отъездом в действующую армию, император утвердил записку Н.Н. Новосильцева о создании на время своего отсутствия секретного Комитета высшей полиции в составе военного министра, министров юстиции и внутренних дел для обеспечения «всеобщего спокойствия». Из одиннадцати пунктов инструкции членам Комитета два были особо выделены карандашом государя — третий и девятый. Третий пункт гласил: «Через сношение с Дирекциею почт Комитет должен получать немедленные и верные сведения о подозрительных переписках». Девятый пункт также был характерен: «Само собою разумеется, что существование сего Комитета, равно и… сношения с полицией и Дирекцией почт должны сохраняемы быть в совершенной тайне»[275]. К 1807 году этот орган уже прекратил свою деятельность. Но 13 января 1807 года на основе новой записки все того же Новосильцева появился указ об учреждении на постоянной основе и во всероссийском масштабе нового межведомственного органа «высшей полиции» — Комитета охранения общей безопасности, или, как его стали называть, Комитета 13 января 1807 года, с контрольно-надзорными и координационными функциями. В записке Новосильцева опять имелся пункт о получении через министра внутренних дел сведений «о подозрительных переписках», открываемых «по Дирекции почт». Естественно, что в именном указе об этом не упоминалось. Перлюстрация оставалась строжайшей тайной[276]. В делах Комитета 13 января сохранилось перлюстрированное письмо неизвестного автора из Москвы, в котором тот резко отзывался о Тильзитском договоре, вынужденно подписанном Александром I с Наполеоном Бонапартом 25 июня 1807 года.