Рыжеволосая Женщина - Орхан Памук

– Что было, то прошло, Сырры-бей, расстраиваться не из-за чего. Это всего лишь старые любовные истории.

– Джем-бей, ведь и вы на самом деле их знаете.

– Кого?

– Брат, за которого потом вышла замуж прежняя любовь вашего отца, – это Тургай-бей. Любимой вашего отца была та молодая актриса, что жила у меня в доме.

– Как?

– Да, та рыжеволосая Гюльджихан-ханым. В те времена она была шатенкой. Она была возлюбленной вашего покойного отца.

– Неужели? Где сейчас она и Тургай?

– Они приезжали еще два лета подряд со своим шатром, чтобы играть перед солдатами, но потом больше не появлялись. А вот их сын стал бухгалтером – и занимается моими делами.

Больше я не спрашивал о Рыжеволосой Женщине. Сырры-бей, чтобы меня не расстраивать, приукрасил историю. Он перенес все события, касающиеся отцовской интрижки, на десять лет, сделав упор на то, что все это случилось до женитьбы отца на моей матери. А ведь отец исчез на два года, когда мне было восемь лет. Мы с мамой знали – в его исчезновении есть, конечно, политическая сторона, но в то же время в нем был и личный мотив. Я понимал тогда, что гнев моей матери направлен не на государство.

Мы вышли из закусочной вместе с Сырры-беем. Все, что я узнал, потрясло меня.

Я еще долго бродил по улицам, испытывая не столько чувство вины или раскаяния, сколько ощущение того, что меня обманули как ребенка. Что бы сказал обо всем этом мой покойный отец, если бы узнал, что сын спал с его прежней возлюбленной?

«Сухраб» развивался очень быстро. Отделом, который занимался продажей и покупкой недвижимости, теперь заведовал племянник Айше. Нам очень нравилось говорить: «Мы купили столько участков на окраинах Бейкоза, что до сих пор их даже не видели». «Сухраб» был нашим сыном.

Айше обнаружила – моя привязанность к ней проистекает из моей потребности быть рядом с сильной, умной женщиной. Она знала, что я никогда ее не обману, что у меня никогда не будет тайной духовной жизни, что я никогда ничего не буду скрывать от нее. Когда мы не видели друг друга в кабинетах офиса «Сухраба» больше часа, то перезванивались и одновременно спрашивали: «Где ты?» Излишняя уверенность в себе привела к тому, что в начале 2013 года мы совершили большую ошибку, касающуюся нашего бизнеса.

Многие крупные строительные фирмы, пользуясь тонкостями новой редакции закона о строительстве, давали рекламу по телевизору и в газетах, чтобы продать квартиры, которые они строили. Мы тоже договорились с одной из рекламных фирм.

В рекламах обычно снимались сами застройщики, рассказывающие о своих зданиях. Это делалось для того, чтобы заставить всех почувствовать – жилье для стамбульцев создает надежная фирма: вот, пожалуйста, перед вами стоит седовласый солидный господин в галстуке; он вовсе не похож на человека, который вас обманет, всучив дешевый непрочный дом!

Рекламисты считали – рекламная кампания, в которой мы с Айше покажемся вместе, символизируя молодость, компетентность и современные технологии, сразу выделит «Сухраб» на фоне банальных трюков с пожилыми господами и выведет наше детище в авангард.

Еще во время съемок мы почувствовали, что совершаем ошибку, изображая богатую, европеизированную, полную излишеств жизнь, которой на самом деле не жили. Реклама, сделанная для газет, билборда и телевидения, с одной стороны, оказалась очень успешной, а с другой, как мы и предполагали, уронила нас в глазах знакомых. В те дни «Сухраб» быстро распродал в трех различных районах Стамбула (Каваджик, Картал и Онгёрен) по довольно высоким ценам еще не достроенные квартиры. Однако наши добропорядочные друзья стали спрашивать:

– Разве правильно так себя выставлять?

Какое-то время мы не выходили из дому и не включали телевизор, ожидая конца этого рекламного ужаса. Мы ощущали себя рабами «Сухраба».

Ко всему прочему, нас доставали гневные письма, связанные с рекламной кампанией. Я сразу их открывал и выкидывал, едва прочитав. Но одно из них спрятал в карман. Оно гласило:

Джем-бей!

Я хочу тебя уважать, ты мой отец.

«Сухраб» делает плохие вещи в Онгёрене.

Я хочу тебя предупредить, как твой сын.

Если ты ответишь мне, я все тебе расскажу.

Не бойся своего сына.

Под текстом был указан адрес электронной почты. Я подумал, что наверняка кто-то из жителей Онгёрена пытается с помощью сплетен и угроз получить что-то от нашей фирмы. Но мне понравилось, что меня называли отцом. Мне было любопытно, что за «плохие вещи» отправитель письма имеет в виду, и поэтому я проконсультировался с адвокатом «Сухраба» Неджати-беем.

– Все в Онгёрене знают, что вы рыли там колодец тридцать лет назад, – ответил он. – В свете недавней рекламной кампании эта страница вашей биографии превратилась в легенду. Жителям Онгёрена нравится, что важный застройщик, который сейчас снимается в красивой рекламе, в юности жил рядом с ними и помогал рыть колодцы. Поэтому когда они продают «Сухрабу» свои участки, то заламывают непостижимые цены. И при любых попытках торговаться их любовь мгновенно превращается в глубокую ненависть. Ситуацию усугубляет еще и то обстоятельство, что они приняли вашу жизнь в рекламе за настоящую. Кроме того, злопыхатели поговаривают, что между вами и вашим мастером Махмудом-устой много лет назад произошло что-то очень плохое. Махмуд-уста в Онгёрене считается чуть ли не святым – ведь он нашел там воду! Вы должны немедленно туда поехать и изменить ошибочное мнение о вас местных жителей.

Я никак не мог принять решение поехать в Онгёрен. Причина заключалась в том, что, читая и размышляя многие годы над историями Эдипа и Сухраба, я наполнил свое сердце страхом.

Пять недель спустя Неджати-бей попросил меня переговорить с ним в офисе с глазу на глаз.

– Есть человек, который утверждает, что он ваш сын, Джем-бей.

– Кто он?

– Его зовут Энвер. Ему двадцать шесть лет. Он утверждает, что вы были с его матерью летом тысяча девятьсот восемьдесят шестого года в Онгёрене.

Над Стамбулом висели свинцовые облака. Мы с адвокатом сидели в моем кабинете в центральном офисе «Сухраба», который занимал три последних этажа высокого торгового и офисного центра, расположенного в конце проспекта Валиконак в Нишанташи.

– Тогда вам было шестнадцать лет, – продолжал Неджати-бей. – В подобных ситуациях судья раньше даже не стал бы слушать ни мать, ни сына, если бы они обратились в суд. Как известно, у нас, согласно закону, до недавнего времени открыть дело по признанию отцовства было возможно только в течение года после рождения ребенка… Насколько мне удалось выяснить, мать молодого человека забеременела, когда была замужем за одним актером. Ради сохранения семьи и ради того, чтобы не поколебать авторитет и положение в семье, муж мог признать свое отцовство, если его жена находилась замужем за ним на момент рождения ребенка, кто бы что ни говорил. Впрочем, другой вариант был невозможен: в противном случае, согласно прежним законам, жена отправлялась в тюрьму по обвинению в прелюбодеянии.

– Эти законы сейчас изменились?

– Прежде чем изменились законы, изменилась медицина, Джем-бей. Сегодня добросовестному судье не надо вызывать отца с сыном в суд, сажать их рядом, смотреть им в лица и задавать вопросы. Теперь берут кровь, делают тест ДНК и совершенно точно устанавливают, кто кому отец и сын. Прежде подобные вещи были невозможны, поскольку считались подрывом основ общества.

– Почему общество должно быть потрясено из-за того, что кто-нибудь признает отцовство?

– Джем-бей, вы были вместе с матерью этого парня, Гюльджихан-ханым, летом тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, когда вам было шестнадцать лет? – спросил Неджати-бей, глядя мне прямо в глаза.

– Всего один раз, – ответил я. – Но что-то я сомневаюсь, что за один раз может получиться ребенок.

– Говорят, этот самый Энвер нашел самого зубастого адвоката по делам отцовства, который если берется за дело, то уж его не упускает.

– А Гюльджихан-ханым еще жива? – спросил я осторожно.

– Жива.

– Когда мне было шестнадцать лет, у нее были рыжие волосы.

– Волосы у нее до сих пор рыжие. Она до сих пор красивая. После того как она развелась со своим мужем Тургай-беем, он умер. Их брак был несчастливым, но она по-прежнему полна жизни и мечтает о театре. Ясно, что ее заставило об этом заговорить не желание отомстить, а скорее потребность обеспечить своего сына. Ей должно быть известно о тестах ДНК и о том, что «правило одного года» более недействительно…

– А чем парень занимается?

– Энвер изучал бухгалтерское дело в каком-то университете. Он холост. Имеет свою маленькую бухгалтерскую контору в Онгёрене. Говорят, он связан с молодежными националистическими группировками, ненавидит курдов и «леваков». Обижен на отца и на жизнь.