Дорогой товарищ король - Михаил Успенский

Канцлер укоризненно покачал головой:

- Народ нас не поймет, государь.

- Да? Формулировок нахватался? А Варшавский Договор с кем заключать будем? С баратинами?

Канцлер все понял и подмигнул Тубарету:

- Ну, если Варшавский - другое дело. Давно этот Аронакс пора прибрать к рукам...

- Тихо ты! Прибирало нашлось! Кто Семен Пантелеевич - и кто я! Вот когда переведут меня в Аронакс, тогда и поговорим. А пока следует субординацию соблюдать...

- Мудрости твоей, государь, постигнуть нам не дано, - грустно сказал Калидор. - Но все будет по твоему слову, ибо провижу скорую и славную победу...

- В каком состоянии королевская казна? - впервые поинтересовался Виктор Панкратович.

Канцлер покраснел и назвал цифру - с поправкой на собственное строительство.

- Сколько же это в рублях будет? - мучительно размышлял вслух король. - Все равно придется по максимуму платить, я все-таки не уборщица...

Он долго делал на бумажке соответствующие подсчеты и наконец подал ее канцлеру.

- Данную сумму, - торжественно сказал он, - следует незамедлительно отправить королю Аронакса Семену Пантелеевичу Скопидару Пятнадцатому...

- Грызи его хопуга, - машинально добавил Тубарет.

- Данную сумму? - не поверил канцлер. - То есть дань? Никогда и никому Листоран не платил дани, а уж тем более аронакским Скопидарам. Напротив того, они нам каждый год отступного платят, чтобы не обижали...

- Товарищи, товарищи, - сказал король. - Вы с Уставом знакомились? Вот и выполняйте.

- Срам какой, позор! - выкрикнул герцог.

«А вдруг это не Семен Пантелеевич? - подумал король. - Здесь ведь тоже сволочей хватает. Да нет, конечно Семен Пантелеевич, больше некому...»

- Срам - партвзносы утаивать! - рявкнул он. Тут, кстати, пришлось волей-неволей растолковать соратникам, что такое партвзносы и на какие хорошие дела они обычно тратятся.

- Знал бы, сроду заявления не подавал, - ворчал герцог вполголоса. - Да еще на парткомиссии стыда хватил - что да что делал до семнадцатого года... Что делал, что делал... Что молодой герцог до семнадцатого года делает? За служанками бегает, вот что...

- Больно много воли берешь, товарищ герцог, - назидательно сказал Востромырдин. - Вот сам взносы и повезешь.

Тубарет запротестовал, что, мол, не дело оставлять войско без головы в такое тревожное время, но тут прибежал слуга с криком:

- Государь! К телефону!

В приемной страхолюдная секретарша-хопуга уже басила в трубку:

- А как тебя зовут, мальчик? Сережа? А ты вкусный?

Стараясь не глядеть на образину, Виктор Панкратович вырвал трубку:

- Востромырдин слушает!

- Дяденька! - раздался детский голос. - А где Баба-яга? Ты ее убил?

- Убил, убил, - успокоил ребенка король. - Папа дома?

- Нет, папа на Марсе, я как раз в центр управления полетов звоню... А это не Центр? Тогда извините...

- Стой! Не вешай трубку! - взмолился Востромырдин. - Ну, мама дома? А дедушка? Дедушка у тебя коммунист?

- Дедушка у меня губернатор, - похвастался далекий Сережа.

Глава 12

Есть пила «Дружба», а есть и пила «Любовь», и она куда страшнее, ибо первая уязвляет дерево, вторая же - самое сердце человеческое.

Наевшись, напившись и наслушавшись новостей в трактире, маркграф Миканор, Соитьями Славный, со своими спутниками расположились ночевать в сарае, по-простому, на соломе. Миканор и Деряба дали друг другу на сон грядущий крепкое слово, что не станут предпринимать ночью никаких диверсий, потому что и без того от мужиков можно теперь ожидать всякого. Деряба от нечего делать принялся подначивать маркграфа: дескать, не обломится ему тут ничего, поскольку даже староста запер своих дочерей в погреб.

- Погреб - это пустяки, - сказал маркграф и мечтательно потянулся всеми косточками и хрящиками. - Всяко запирали. И на семь замков, и за бронзовой дверью.

С этими словами он добыл из переметной сумы струнный инструмент и перебрал тонкими пальцами по грифу.

- О! - оживился Деряба. - «Нейтральную полосу» знаешь?

Но маркграфу эта песня была незнакома, как, впрочем, и все остальные, предложенные капитаном. Вместо этого он тоненько-тоненько затянул:

Хорошо тому живется,

Кто красавицей любим:

Даже в Мир она пробьется,

Устремляяся за ним!

Ноты из инструмента вылетали тоже довольно противные.

- Нормальный голос, - похвалил Деряба. - Типа Валерия Леонтьева.

Маркграф спел еще несколько ксив такого же любострастного содержания, и Деряба почувствовал, как что-то шевелится. Шевелилось непосредственно под ним, под соломой, под землей. Капитан вскочил и в слабом сиянии зеленой свечи увидел, что из соломы торчит чья-то рука.

- Я же говорил, - пожал плечами маркграф и еще сильнее ударил по струнам.

К руке присоединилась другая; солома полетела в стороны, и над земляным полом показалась чумазая, но симпатичная рожица, а потом и ее хозяйка в целом.

- Подруги есть? - по привычке спросил проснувшийся от шума Шмурло. Первая из дочерей старосты уже обнимала перепачканными в земле руками поющего маркграфа, а две другие выбирались из подкопа. Сестрица отпихивала их от Миканора ногами, и бедные девушки были вынуждены удовольствоваться капитаном и полковником, найдя, что они тоже ничего себе на крайний случай.

- И вот так всю жизнь, - объявил маркграф, увлекаемый своей избранницей за дощатую перегородку. Но и там сиятельный повеса не оставил своих музыкальных упражнений. Голос его, равно как и содержание песен, оказал на военнослужащих и их случайных подруг необыкновенное и желаемое воздействие.

Подобно Виктору Панкратовичу, Шмурло и Деряба смогли лично убедиться, что женщину в Замирье можно уговорить только добром, что и было сделано и по мере сил повторено.

Песня не кончалась.

- До сих пор голосит, идол, - пожаловался утомленный Шмурло, но как раз тут песня и смолкла. Подруга Дерябы стала щипать капитана и уговаривать его хотя бы посмотреть одним глазком на прославленные действия маркграфа. Деряба долго ворчал, потом сдался, пробил мизинцем дырку в доске и посмотрел.

- Струна лопнула, новую натягивает, - объяснил он своей старостиной дочке и щелкнул ее по носику.

...Путь от деревни до деревни был неблизкий. Приходилось ночевать и в лесу, и в поле. Один раз среди бела дня на маленький отряд налетели вовсе уж нехорошие существа с человеческими туловищами и головами, но при стрекозиных крыльях и шести шипастых лапах. Особенно страшными были их лица - совсем как у людей, только глаза огромные и бессмысленные. Атакуя, твари издавали низкое гудение. Маркграф прикрывался сверху мечом, а Деряба колол своим страшным копьем. Шмурло сперва боялся, но потом тоже приладился бить нападавших дубиной по всем местам. Три зверя подыхали на дороге, остальные с воем умчались прочь.

- Странно, - сказал маркграф. - Что это они прямо на тракте охотятся? Осмелели или от голода?

Деряба сказал, что спросит у своей ванессы, когда она в очередной раз прилетит. Малютка почему-то привязалась к капитану и за дорогу уже несколько раз выручала всю группу, указывая родники и самые вкусные растения.

В следующей деревне их встретили холодно и накормили весьма скудно.

- Самим жрать нечего. Эх, как мы десять-то лет назад бродячих святых-то встречали!

Разумеется, речь шла о Рыле с Гидролизным. Шмурло заикнулся было, что это никакие не святые, но мужики так на него глянули, что полковник госбезопасности заткнулся.

Деревня была малолюдной, баронский замок давно разорили и разграбили повстанцы. Подковать маркграфского коня было снова некому: здешний кузнец тоже ковал-ковал Счастия Ключи, а потом его опять вызвали в столицу ковать какой-то особый щит. Правда, кузнец до столицы не дошел...

- Мы бы и вас повесили, - чистосердечно говорил здешний староста, - да из-за этого красавца нам бабы потом никакого житья не дадут...

Маркграф этим нисколько не смущался и спрашивал, нет ли здесь неподалеку работорговцев. «Дались ему эти работорговцы?» - удивлялся Деряба.

- Да нужны для одного дела, - отмахивался маркграф, но и ему было не по себе. - Что же мы так долго шли? Ведь до темофейских баронов всего-то полдня ходу было, - объяснял он. - А баронесса и того быстрей прибегала...

Здешние женщины не подвели: напихали маркграфу в переметные сумы вина и лакомств - лесные корешки путешественникам изрядно надоели.

До третьей деревни и третьего замка добирались они, судя по часам полковника, две недели. Маркграф уже окончательно отказался что-либо понимать, а капитан с полковником и не пытались. Объяснения ванессы Дерябу не устраивали.

Замок состоял из одной-единственной башни, зато очень большой и высокой. Вокруг не было ни стен, ни крепостного рва.

- Литягам стены ни к чему, - пояснил Миканор. - Но это их замок, точно, я сколько раз во-он в то окошко лазил, только тут, похоже, давно уже не живут...

Но маленько-то жили: несколько оборванцев напали на путников у входа в башню, хотя поживиться у них было вроде бы и нечем. Оборванцы размахивали дубинками до тех пор, пока Деряба не показал на одном из них чрезвычайно секретный, даже в Японии мало кому известный удар «генкий-кацура», и оборванец выжил исключительно чудом. Оборванцы сдались и попросили поесть.