Ныряющие в темноту - Роберт Кэрсон

Когда «Хьюи» исчез, Чаттертон свалился наземь. Его мучила жажда, он обессилел и едва соображал, где находится. Но он видел, что с людьми произошла перемена. Они с ним заговорили, хлопали его по плечу, они ему улыбались и называли его Док.

Идя через джунгли, кое-кто из взвода мог задуматься над тем, на какой такой полке хранилось до этого бесстрашие Чаттертона. Американские санитары во Вьетнаме были в той же шкуре, что и те, кого они сопровождали во время боевого патрулирования. Поскольку их работой было помогать раненым солдатам, санитарам часто приходилось бежать прямо туда, где сражение было самым ожесточенным, остерегаясь противопехотных мин, под огнем снайперов, стараясь не нарваться на мину-ловушку. При этом они сталкивались с еще более серьезной опасностью: зачастую противник хотел уничтожить их больше, чем кого-либо. Уничтожение взводного санитара означало, что солдаты оставались без помощи в случае ранения, а это сокрушительный удар по моральному духу подразделения.

В дни, последующие за ранением Лако, Чаттертон вызывался участвовать во всех патрулированиях взвода. Бойцы усмехались, хлопали его по спине, говорили, что санитар, который участвует во всех патрулях, берет на себя невероятный и смертельный груз. Внутри у Чаттертона все вибрировало. Он великолепно проявил себя в первом патруле, и чувство успеха захватило его полностью. Он и думать не мог о том, чтобы отказаться от первого дела в своей жизни, в котором он оказался на высоте, дела, в котором он мог достичь совершенства.

Каждый день в течение последующих двух недель Чаттертон выходил со взводом на патрулирование. Каждый день люди принимали на себя огонь. Чаттертон всегда устремлялся к раненому солдату, чтобы спасти его. И он всегда действовал по-своему. В то время как другие санитары залегали и ползли по грязи, чтобы их меньше было видно, Чаттертон просто срывался с места во весь свой шестифутовый рост — к черту весь этот вражеский огонь! Достаточно скоро он завоевал репутацию, которая была куда важнее, чем любые медали или почести. "Док, — говорили бойцы, — это бешеный сукин сын".

Чаттертон пробыл во взводе примерно две недели, когда пришла весть, что Мышь погиб. Его взвод захватил бойцов противника, и Мышь попросили присмотреть за пленниками. Вражеский снайпер пробрался к этому месту и выбрал себе цель. Он мог выбирать из нескольких американцев на линии огня, но Мышь со своим пистолетом 45-го калибра отличался от остальных, и враг, скорее всего, решил, что это офицер. Снайпер поймал Мышь в перекрестье прицела и выстрелил в него несколько раз.

Если у Чаттертона и были еще какие-то иллюзии по поводу Вьетнама, то после гибели Мыши их не осталось. Он поменял свой пистолет 45-го калибра на винтовку М-16. Он прибыл во Вьетнам, чтобы найти ответы на вопросы об Америке, о человечестве, и внезапно все стало очевидным: Америка не должна быть во Вьетнаме; люди убивали друг друга, потому что были зверьми. Теперь у него были ответы — большое дело, черт бы все побрал! Все же Чаттертон и дальше вызывался идти во все патрули и бегал спасать всех раненых. А когда он садился, прислонившись к дереву, чтобы отдышаться, он дивился тому, насколько жизнь становится наполненной, когда человек добивается совершенства, и начинал думать о том, что, возможно, отправился во Вьетнам совсем за другими ответами.

"Люди говорили об этом парнишке Чаттертоне, — рассказывает доктор Норман Сакаи, батальонный хирург. — Я с ним не встречался. Но первое, что вы слышали о нем, это то, что он ходит по краю. Это казалось мне невероятным. Санитары как-то не особенно рвались на передовую, даже участие в патруле было для них испытанием. Но чтобы на самый край!.. Я думал, что он ненормальный. Но люди говорили, что это не так, просто он был другой. О нем постоянно говорили".

Недели превращались в месяцы, Чаттертон присматривался к себе и к остальным во время боя, видел, как солдаты живут и умирают, проявляют мужество или срываются в отчаяние, он придавал огромное значение тому, как ведут себя люди, окружающие его, чтобы лучше понять, что значит жить правильно. Постепенно он выделил конкретные принципы, которые казались ему неоспоримыми, и хранил их в своем сознании, как средства первой помощи. Когда заканчивалась его шестимесячная подписка в качестве санитара в зоне боевых действий, он верил в следующее.

Если дело простое, кто-то другой его уже сделал.

Если ты идешь по чужим следам, то избегаешь проблем, которые тебе полезно решить самому.

Совершенство рождается из тщательной подготовки, увлеченности, концентрации и упорства. Упусти что-то одно — и станешь посредственностью.

Очень часто жизнь предлагает моменты принятия больших решений, перекрестки, на которых человек должен решить, остановиться ему или идти дальше; человек будет вечно сталкиваться с такими моментами.

Проверяй все: не принимай все так, как тебе кажется или как тебе говорят.

Легче всего жить на основе решения, которое зиждется на честном понимании добра и зла.

Тот, кого убивают, — это, как правило, тот, кто боится. Остается в живых парень, которому уже все равно, который говорит: "Я уже труп. И вообще, жив я или мертв, не имеет значения. Важно только то, чтобы я сам себя уважал". Это самая большая сила в мире.

Самое худшее из всех возможных решений — это сдаться.

Четыре месяца Чаттертон раздумывал о том, как правильно и неправильно жить, и продолжал вырабатывать свои принципы. Один патруль передавал кровавую эстафету другому, люди гибли, а его вера укреплялась. Он начинал думать, что именно за этими принципами отправился во Вьетнам, что, когда он ребенком вглядывался в бесконечность Атлантики и был уверен — мир гораздо больше по другую ее сторону, именно эти идеи взывали к нему, идеи о том, как должен жить человек.

В июне 1971 года, после завершения своего двенадцатимесячного срока службы, Чаттертон приехал домой, чтобы провести там две недели отпуска, а затем вернуться во Вьетнам и добровольно остаться еще на шесть месяцев. Мать поражалась ему. Ее сын не мог сидеть на стуле или спать на кровати — он располагался только на полу. Он ел с коктейльного стола, сидя на полу и скрестив ноги. Когда она просила его что-нибудь рассказать, он сначала молчал, а затем сквозь слезы говорил ей о людях, которым снесло полчерепа и которые звали своих матерей, о том, что такое голод, о том, как ему первый раз пришлось убить человека, о том, как он видел ужасы, каких не видел никто. Потом он снова замолкал.

Его мать позвонила другу семьи, у которого были большие связи среди военных. Она сделала все, чтобы Чаттертон не вернулся во Вьетнам. Его приписали к амбулаторному пункту в Форт-Гамильтоне, Бруклин, где он все возненавидел. Его направили к психиатру, где он изображал из себя то, что они хотели видеть, до тех пор, пока его не признали здоровым. Он женился на девушке, которую знал со средней школы, но вскоре понял, что это была ошибка, и через несколько месяцев брак был расторгнут. Такова была его жизнь в течение двух лет: он подгонял время, злился и запутывался, думал о будущем, пока не закончились четыре года, которые он был должен армии.

После этого Чаттертон решил бросить все.

С 1973 по 1978 год Чаттертон был занят поиском своей ниши. Он жил во Флориде, где пробовал работать в больнице и посещал колледж. После смерти отца от сердечного приступа в 1976 году (в возрасте сорока восьми лет) он переехал в Нью-Джерси и создал собственную небольшую строительную компанию в курортном городе Кэйп-Мэй. Но ни одно из этих занятий не давало ему ощущения совершенства, которое он получал во Вьетнаме, ощущения, которого не было в его жизни с тех пор, как он вернулся в Штаты.

Весной 1978 года Чаттертон пошел на причалы Кэйп-Мэя и попросил знакомого дать ему работу на местном судне, промышлявшем гребешок. День спустя он вышел в море. Люди объяснили ему суть дела: судно волокло две металлические сети, шириной десять футов каждая, по океанскому дну. Через каждые полчаса сети вытягивались наверх, и содержимое прикрепленных к ним кошелей вываливалось на палубу. Команда копалась в грудах океанской живности, отбирала гребешки, а все остальное выбрасывала за борт. Потом команда несла гребешки в отсек переработки и снимала с них створки. Когда Чаттертон спросил, что будет его работой, ему ответили: "Все".

Чаттертону сразу же понравилась ловля гребешка. Он научился резать и варить сталь, вязать узлы, связывать канаты, короче говоря, делать, все что требуется, как ему подсказывал внутренний голос. Он питался, как король, из рук корабельных коков с нечесаными бородами, которые понимали в гребешках и лангустах гораздо больше, чем шеф-повара самых дорогих парижских ресторанов. Но больше всего ему нравилось смотреть, как океанское дно оживало на палубе. Массивные сети поднимали со дна Атлантики все без разбора. Вместе с гребешками появлялись русские рыболовные сети, китовые черепа, бомбы, пушечные ядра, зубы огромных рыб и животных, мушкеты, невероятное количество всевозможных предметов с затонувших судов. Остальные члены команды относились к этим трофеям, как к мусору. Для них гребешки означали деньги, все остальное не имело значения и шло за борт. Для Чаттертона именно это все остальное было единственно стоящим уловом.