Солнце клана Скорта - Лоран Годе

По дороге домой Элия решил зайти в лавку. Он был в полной растерянности. Его признание ни капли не облегчило ему душу. Он чувствовал себя измотанным. И он не знал, что в то время, как он шел, понурив голову, нахмурившись, в гостинице «Трамонтане» царило страшное волнение. Как только закончился разговор, который явно таил в себе любовную интригу, женщины поспешили к старому Гаэтано, чтобы узнать о цели прихода Элии, и старый человек, осаждаемый со всех сторон, сдался. Он все рассказал. И дом наполнился криками и смехом. Мать и сестры Марии обсуждали плюсы и минусы этой неожиданной кандидатуры. Старого доктора заставили повторить разговор с Элией слово в слово.

— «Я сумасшедший», он так и сказал: «Я сумасшедший»?

— Да, — подтверждал Гаэтано. — Он сказал это дважды.

В семье Карминелла впервые просили руки их дочери. Мария была старшей дочерью, но никто не думал, что вопрос о замужестве возникнет так быстро. Пока семья уже в который раз пересказывала разговор, Мария исчезла. Ей не было смешно. Ее щеки вспыхнули, словно их отхлестали. Она выбежала из гостиницы, бросилась вслед за Элией и догнала его уже у самой табачной лавки. Он был так удивлен, увидев ее одну, бегущей за ним, что от волнения даже не поздоровался. А она подошла и буквально накинулась на него. Вид у нее был как у разъяренной тигрицы.

— Итак, ты идешь к нам и просишь у моего отца моей руки. Это так принято в твоей семье недоумков? Ты ни о чем не спрашиваешь меня. Я уверена, тебе даже в голову подобное не пришло. Ты говоришь, что случится нечто ужасное, если я не стану твоей. Так что ты мне предлагаешь? Ты плачешься моему отцу, что недостаточно богат. Ты рассуждаешь о гостиницах. О домах. Ты мне это предложил бы, если бы у тебя были деньги? А? Дом? Машину? Отвечай, мул, это?

Элия был озадачен. Он ничего не понимал. А девушка кричала все громче. Тогда он пробормотал:

— Да. Это.

— В таком случае, уверяю тебя, — ответила она с презрительной улыбкой, которая сделала ее еще более красивой и более гордой, чем все девушки Гаргано, — уверяю тебя, даже если бы ты владел палаццо Кортуно, ты бы ничего не добился. Я богаче этого. Гостиница, дом, машина — я отметаю все это. Ты слышишь меня? Я богаче. Можешь ли ты это понять, жалкий мужлан? Гораздо богаче. Я хочу всего. Я беру все.

Сказав это, она повернулась и убежала, оставив ошеломленного Элию. Теперь он знал, что Мария Карминела станет для него истинным наваждением.

Служба только что закончилась, и последние прихожане группками выходили из церкви. Элия ждал на паперти, опустив руки, с печальным взглядом. Увидев его, кюре спросил, все ли у него в порядке, и, так как Элия не ответил, предложил ему стакан воды. Когда они сели, дон Сальваторе строго спросил:

— Что случилось?

— Я больше так не могу, дон Сальваторе, — ответил Элия, — я становлюсь сумасшедшим. Я хочу… Не знаю… Делать что-то другое… Начать иную жизнь… Уехать из деревни. Отделаться от этой окаянной табачной лавки.

— И что тебе мешает сделать это? — спросил кюре.

— Свобода, дон Сальваторе. Чтобы стать свободным, надо быть богатым, — ответил Элия, удивленный тем, что дон Сальваторе не понимает.

— Перестань хныкать, Элия. Если ты хочешь уехать из Монтепуччио, ринуться в какую-то иную жизнь, тебе надо только продать лавку. И ты прекрасно знаешь, что вы получите за нее неплохие деньги.

— Но это равносильно тому, как если бы я убил свою мать.

— Оставь свою мать в покое. Если намерен уехать — продай. Если не хочешь продавать, перестань плакаться.

Кюре сказал то, что он думал, тоном, какой очень нравился его прихожанам. Он всегда говорил прямо и строго, никого не щадя.

Элия почувствовал, что он не может продолжить разговор, не сказав об истинной причине, которая понуждает его проклинать небо: о Марии Карминелла. Но об этом он не хотел говорить. Особенно дону Сальваторе.

Кюре прервал его мысли.

— Только в последний день нашей жизни можно сказать, были ли мы счастливы, — произнес он. — А до тех пор надо пытаться жить как можно лучше. Следуй своей дорогой, Элия. Вот и все.

— Которая не ведет меня никуда, — пробормотал Элия, поглощенный мыслями о Марии.

— Это другое дело. Совсем другое дело, и если ты не найдешь иного пути, ты будешь виновен сам.

— Виновен в чем? Я проклят, вот что!

— Виновен, — повторил дон Сальваторе, — виновен в том, что не достиг в жизни того, чего мог достичь. Забудь об удаче. Забудь о судьбе. И борись, Элия. Борись. До конца. Потому что пока ты еще ничего не сделал.

С этими словами дон Сальваторе, потрепав своей морщинистой рукой калабрийского крестьянина Элию по плечу, удалился. Элия заново продумал его слова. Кюре прав. Он, Элия, ничего не сделал в своей жизни. Ничего. Его первым мужским поступком была встреча с доном Гаэтано, когда он решил просить у него руки Марии, и даже туда он пришел, опустив голову, словно заранее побитый. Кюре прав. Он ничего не сделал. Но у него есть время попытаться. Сидя в одиночестве на террасе «Да Пиццоне», он машинально крутил ложечку в чашке с кофе и с каждым витком, словно загипнотизированный, твердил:

— Мария… Мария… Мария…

После разговора с доном Сальваторе Элия решил попытаться жить иначе. Во всяком случае, выбора у него не было. Он уже не спал. Ни с кем не разговаривал. Он понимал, что, если так будет продолжаться, он окончательно сойдет с ума и бросится со скалы в море, а оно не возвращает тела. Он не знал, как ему встретиться с Марией наедине. Он не мог подойти к ней ни на пляже, ни в кафе. Рядом с ней всегда кто-нибудь был. И тогда он поступил так, как поступают убийцы или же совсем отчаявшиеся: как-то, когда она возвращалась с покупками, он, словно тень, пошел за ней. И когда она вошла в улочку старой деревни, где только дремали несколько кошек, он догнал ее, схватил за руку и, глядя на нее лихорадочным взглядом, проговорил:

— Мария…

— Что тебе надо? — сразу же обрезала она его, даже не вздрогнув от неожиданности, словно заранее почувствовала его за своей спиной.

От ее резкого тона он совсем растерялся. Стоял, глядя в землю, потом поднял на нее глаза. Она была так красива, что он душу отдал бы за нее. Он почувствовал, что краснеет, и это разозлило его. Она была так близко. Он мог коснуться ее рукой. Обнять. Но ее взгляд заставил его покраснеть и что-то бормотать. «Надо быть решительным, — сказал он себе. — Смелее. Скажи ей все. И пусть она высмеет тебя, посмеется над тобой вместе с кошками».

— Мария, сейчас я говорю с тобой, а не с твоим отцом. Ты права. Я был глуп. Ты высказала мне все, что ты думаешь. Помнишь это? Я все продумал. Все, что ты сказала. И теперь я пришел сказать тебе, что все — твое. Я отдаю тебе все. До последней лиры. И это будет еще слишком мало. Другие могли бы предложить тебе больше, потому что я беднее их, но никто не будет готов, как я, отдать тебе все, чем он владеет. Я не оставлю себе ничего. Можешь взять все.

Он сказал это с воодушевлением, и в его глазах теперь было что-то нездоровое, что делало его уродливым. Мария спокойно стояла. Ее лицо не выражало ничего. Она смотрела на Элию так, словно разоблачала его.

— Ты из семьи торговцев, — сказала она с презрительной улыбкой. — У вас главное — деньги. Это все, что ты можешь мне предложить. Я что — пачка сигарет, что ты хочешь меня купить таким образом? Ты хочешь купить женщину. Только миланских путан покупают за золото и драгоценности. Ты только это и умеешь — покупать. Уйди, дай мне пройти. Найди себе жену на скотном рынке, предложи ей цену, какую хочешь, а я уж, во всяком случае, слишком дорогая для тебя.

Сказав это, она направилась к своему дому. Неожиданно даже для самого себя Элия грубо схватил ее за руку. Он был смертельно бледен. Губы его дрожали. Как он решился на это, он и сам не знал. Но он крепко держал ее. Его раздирали сомнения. Что-то говорило ему, что надо ее сейчас же отпустить. Что все это смешно. Надо отпустить ее и извиниться. Но с другой стороны, неосознанное стремление удержать девушку заставляло его с яростью сжимать ее руку. «Я мог бы украсть ее, — подумал он. — Прямо отсюда. С этой улицы. Сейчас. Украсть. И не важно, что будет потом. Она так близко. Вот ее рука. В моей. Она вырывается, но у нее не хватит сил. Я мог бы овладеть ею. По крайней мере обладать ею так, раз она никогда не согласится стать моей женой…»

— Отпусти меня.

Это прозвучало как приказ. Он сразу же отпустил ее руку. И прежде чем он успел собраться с мыслями, прежде чем он смог улыбнуться ей или извиниться, она ушла. Ее голос прозвучал так сурово, так властно, что он повиновался без раздумий. В последнюю минуту их взгляды скрестились. Глаза Элии были пусты, словно у наркомана или у человека спросонья. Не будь он в таком состоянии, он смог бы прочесть во взгляде Марии едва заметную улыбку, которая опровергала холодность ее тона. В ее взгляде промелькнуло наслаждение, словно его рука на ее руке трогала ее больше, чем его слова. Но Элия ничего не видел. Он без сил остался стоять на улочке. Подавленный тем, как обернулся этот разговор, о котором он так мечтал.