Черный соболь - Евгений Богданов

Соболь попадался редко. Ненцев-охотников потеснили с добычливых мест пришлые люди, и Тосана теперь уже не чувствовал себя таким хозяином в этих местах, как бывало прежде.

Иногда он отправлялся в дальнюю дорогу к брату, который кочевал с оленьим стадом по тундре, не считая охоту прибыльным делом. Тосана возил брату подарки, убеждался, что олени его в стаде в целости-сохранности. В Мангазее после истории с Лаврушкой ненец появляться боялся. Добытых им белых куропаток и оленье мясо ездили продавать на торг женщины – Санэ и Еване.

Но жить у озера в пустынном, почти безлесном месте Тосане надоело, да и пастбища оскудели, и он решил откочевать поближе к реке, в лес, на соболиные места – к своим ловушкам. Сезон добычи соболя был на исходе. К концу января у зверей на шкурках начнет появляться потертость остиnote 28 на боках и лопатках, а в феврале, как говорят охотники-соболятники, волос на шкурке сделается неживым – потеряет блеск и пышность. В марте придет время весенней линьки.

Переезд на новое место – дело привычное, вся жизнь в кочевках. Санэ и Еване сложили на нарты чум, Тосана крепко увязал его. Погрузили утварь и провизию, и вот уж санный поезд из трех упряжек, по три оленя в каждой, мчится по снегу, ныряя в ложбины и поднимаясь на угоры, летит птицей, без пути, без дороги, меж кустов, меж деревьев, над закованными в лед водоемами, рассекая полозьями пушистый снег. Олени застоялись, давно не были в упряжке и чуть не одичали, живя на свободе, на подножном корме. Готовясь к отъезду, Тосана с трудом отыскал и собрал их с помощью Нука.

Место для нового становища Тосана выбрал на опушке леса. К лесу примыкала обширная поляна, на которой, как он знал, под снегом был ягель и олени могли пастись поблизости.

Опять поставили чум, Санэ принялась хлопотать по хозяйству, а Тосана пустил оленей пастись и стал готовиться к выходу в лес, на соболиные тропы.

Безлюдная до этого поляна ожила. На краю ее дымил макоданомnote 29 чум, посредине бродили олени, доставая себе из-под снега копытами корм. Пес Нук сидел у входа в жилище, ожидая, когда хозяин даст ему сушеной рыбы или мяса. Тот, однако, кормить пса не спешил.

Закончив приготовления, Тосана вышел из чума, посмотрел на небо и покачал головой:

– В лес идти не придется. Хадnote 30 будет.

– Такое небо ясное – и хад? – удивилась Еване, набирая в ведро снег:

– Ясное? Ну нет. Смотри на запад. Небо потемнело. Тучи идут. Надо запасти побольше дров. Придется в чуме долго сидеть. – Тосана, взяв топор, стал на лыжи и пошел собирать сушняк.

Едва он успел наносить дров, как сразу потемнело, поднялся ветер и повалил снег. Олени сбились в кучу недалеко от чума, под защитой кустарника. Нук залег у входа в вырытую для него нору. Семья, наглухо закрыв вход в чум, стала пережидать непогоду у огня.

– Гури-и-и-ий! – во весь голос, кричал Аверьян, отойдя от зимовья на несколько шагов, чтобы не заблудиться в такой кутерьме. – Гури-и-и-й!

Но разве перекричишь вой ветра? Метель нависла над землей. Сквозь плотную стену летящего снега никакой звук не пробьется! А его голос и вовсе увязал в непогоде в нескольких шагах.

Аверьян, прикрываясь полой полушубка, на ощупь сыпал на полку пищального замка порох. Ветер тут же сдувал его. Наконец сумел взвести курок. От кремня вспыхнула искра, пищаль грохнула, сильно ударив прикладом в плечо.

Опять закричал:

– Гури-и-и-й! Сюда-а-а-а! Гури-и-и-й!

Снова зарядил пищаль, снова выстрелил. Подошел Герасим со своим ружьем.

– Давай разом палить. Слышнее будет.

Дали залп и принялись кричать вдвоем. Вскоре к ним присоединился и Никифор. Кричали долго, пока не охрипли. Потом стреляли еще и вернулись в зимовье, с трудом пробившись на слабый свет оконца сквозь навись пурги.

Тьма – хоть глаза коли. Шум, свист ветра, разбойничий треск в лесу – то падали сухостойные деревья.

– Ну и падера!note 31 Аверьян, не снимая полушубка, облокотился о стол и закручинился:

– Пропадет парень! Ой, пропадет!.. – с тоской сказал он. – Эта падера, знать, не на одни сутки. Огня ему не развести – задует, завалит снегом. Один выход – отсиживаться где-нибудь под деревом. Не дай бог, уснет! Тогда замерз… И искать не пойдешь. Ни зги не видать. Сам заплутаешь в трех шагах от избы. Вот ведь напасть какая!

– Может, к утру кончится, – стал успокаивать Бармина Гостев. – Пересидит Гурий где-нибудь под елкой и вернется завтра. Он ведь с собакой. Пыжьян поможет отыскать зимовье.

– На пса надежда худая. Белку не сыщет, пока носом не ткнется. Молод и глуповат Пыжьян. Следы все замело. Если и развиднеется и падера пройдет, все равно дорогу не сыщут! – говорил Аверьян, неподвижно уставясь на желтоватый огонь сальника. – Эх, пошто я его отпустил? Хоть локти кусай…

– Искать будем с утра, – сказал Никифор.

– Придется искать. Сам не выберется: места незнакомые, молод парень, неопытен.

– Может, факел запалить, а? – пришло в голову Герасиму. – Смолы у нас, надо быть, в подполье есть малость. Куделя от конопатки оставалась.

– Давай факел, – обрадовался Аверьян.

Слазили в подпол, достали застывшую смолу, разогрели ее на горячем камельке и пропитали пеньковый факел на длинном шесте. Зажгли, привязали к верхушке молодой лиственницы. Факел горел недолго – пламя его пометалось из стороны в сторону и угасло.

Гурий не пришел. Да и выйти из леса при такой погоде мудрено. Всю ночь Аверьян выходил на улицу, звал. Изредка стрелял, не жалея драгоценных зарядов. Все напрасно…

Гурий сидел в полной темноте, даже рук своих не видел, когда подносил к лицу. Ель и снег, лежащий у ее подножия, защищали от ветра. Пыжьян, свернувшись, прижался своим боком к хозяину. Их обоих стало заносить снегом. Сначала было тепло, но потом холод сквозь полушубок стал пробираться к телу. И ноги в оленьих пимах начали зябнуть. Гурий часто делал резкие движения руками, тревожа пса. Тот вскакивал, а потом ложился снова. Ель раскачивалась и поскрипывала. Ветер гудел по лесу, снег валил валом.

Гурий закрыл глаза, крепко завязав наушники треуха. Стало вдруг теплее. Ему чудилась запутанная лыжня, соболь с вытянутым хвостом, передвигавшийся крупными прыжками. Потом – белка на дереве. Дерево почему-то было голубым, а белка огненно-красной. Под деревом, кружа и задрав морду, лаял Пыжьян…

Гурий вздрогнул и открыл глаза: мрак. Пыжьян не лаял, лежал рядом, чутко прислушиваясь к вою пурги.

«Задремал, – подумал Гурий. – А спать нельзя. Мигом замерзнешь! Рассказывают: когда в снегу человек засыпает, ему становится тепло. А на самом деле очень холодно, человек во сне может превратиться в льдину. Нельзя спать. Надо держаться!»

Холод опять стал пробираться, к телу. А подниматься нельзя. Нельзя ни ходить, ни прыгать, чтобы согреться: ветер прошьет насквозь, набьет под полы полушубка снега, будет еще хуже. Лучше уже сидеть.

Сколько времени прошло? Может, сейчас ночь, а может, утро? Кто знает… Кругом темнота. Надо двигать руками. Гурий сделал несколько резких взмахов, похлопал рукавицами, пошевелил ногами. Пыжьян заворочался, сел. Раскачивающиеся ветки дерева царапали ему морду. Он опять лег. Собаке что! Свернется в клубок и может под снегом спать сколько угодно.

Почувствовав голод, Гурий развязал мешок, нащупал сухари, мясо. За мерзлый хвост вытащил вяленую рыбину, сунул Пыжьяну. Тот жадно принялся есть. Гурий подкрепился, положил мешок себе в колени.

Снова стала одолевать дрема. Усилием воли он гнал ее прочь и то закрывал глаза, то, спохватившись, открывал их, глядя во тьму и ничего не видя.

Вроде бы вьюга поутихла. Кажется, стало светлее? Может, уже утро?

Но нет, это только кажется.

Как было бы хорошо сидеть сейчас в избушке! В печке пылают дрова, сухо и тепло. Герасим рассказывает свои бывальщины… Гурий с тоской думал об отце, о том, что он там, наверное, беспокоится: не дождался сына из лесу. Может быть, его ищут в потемках?

Нет, вряд ли. В лесу – хоть глаз коли. Сидит, верно, отец в избе и печалится. И весточки ему не подашь. В путь отправиться нельзя. Да и в какой стороне зимовье – неведомо. Вот беда!

Пыжьян тихонько заскулил. Но тотчас, словно спохватившись, умолк и виновато ткнулся мордой в бок Гурия. И псу тоскливо.

А спать так хочется! Пурга убаюкивает. Шумит однотонно, скучно. Слышно, как поскрипывают раскачиваемые ветром деревья…

Пурга пробушевала всю эту и следующую ночь и улеглась. Тосана откинул полог чума и вышел.

Небо было чистым, только вдали, у горизонта, дотаивали остатки снеговых туч. Серый без солнца день надвигался неторопливо и однообразно. На чум с той стороны, откуда дул ветер, навалило целый сугроб снега, шкуры провисли. Тосана стал сгребать снег. Потом он закинул за спину мешок, взял древнюю фузеюnote 32, стал на лыжи и позвал Нука.