Училка и мажор (СИ) - Малиновская Маша

— Чем я заслужил таких…

— Детишек? — подсказываю. — Дочь-наркоманка и сынок-оболтус, не признающий папочкин авторитет?

— Я тебя предупредил, щенок, — будто плюёт. — Тихо себя веди, а то сам знаешь…

— Знаю, — возвращаю ему его же тон.

Старый козёл. Знает, за какие нитки тянуть. И делает это постоянно без зазрения совести. Интересно, что он будет делать, когда суд в следующий раз встанет не на его сторону? Чем будет козырять?

Ловлю умоляющий взгляд сестры. Нет, в этом я тебя не подведу, сестрёнка. Мы вернём тебе Аришку. А потом все вместе пошлём мудака на хуй.

Вера родила едва ей только исполнилось девятнадцать. У неё были проблемы с законом и наркотиками, она сама находилась на учёте, и опеку над новорожденной племяшкой отдали отцу.

Вера долго не могла стать такой, какой хотел видеть её суд. И даже когда у неё получилось, отец поспособствовал тому, чтобы Арину оставили под его опекой. Всё, чего Вера смогла добиться, это разрешения судьи видеться с дочкой дважды в неделю.

А потом отец решил, что он и меня может этим крепить. Типа “будешь хуёво себя вести — лишу Веру и этих двух дней”. Я знатно прихерел с этого, но Вера меня умоляла потерпеть, вроде как скоро у неё должно получиться вырвать дочку из лап нашего с ней дорогого папаши.

Поэтому я и приехал.

Папочка знает, что слишком сильно дёргать даже за эти ниточки не стоит, поэтому не перегибает, но там где может — дерьмо на вентилятор набрасывает.

Мать приглашает всех к столу. Зарину усаживают рядом со мной. Начинается нужный пиздёж о том, какой офигенный новый ресторан открыл её батя. Какие у них далекоидущие планы, и какая вообще классная сама Зарина. Так, замечаниями между прочим. Второй курс универа, десять лет занималась танцами, рисует.

Ну да, растяжку я оценил в прошлом году.

Я слушаю молча. Жру. Пару раз хочется ввернуть словечко, но я сдерживаюсь. Да и мясо вкусное. Тётя Римма у нас работает на кухне давно, я её стряпню обожаю. Большинство моих приездов к родителям — это ради еды, приготовленной тётей Риммой.

Перестаю жевать, когда чувствую, как по моей ноге что-то скользит снизу вверх. Это что-то — ступня “скромницы” Зарины.

Сама она сидит с совершенно невозмутимым видом. Рыжая шлюшка. Ты очень хорошенькая, но мне не интересно сейчас.

В памяти вспыхивают картины вчерашнего вечера. Адамовна растрёпанная и разгорячённая. Губы приоткрыты, в глазах туман. Её стоны отдавали не только в паху, но и где-то за рёбрами. Я вбивался и вбивался в неё, но мне всё было мало.

А как жадно она насаживалась на меня в машине у озера. Сжимала собой так, что я едва продержался, чтобы не зафиналить раньше времени.

Моя горячая училка. По кайфу с ней. И дико хочется сейчас быть рядом, а не вот это вот всё. Быстрее бы свалить.

Прикосновения рыжей вызывают отторжение. Хочется отпихнуть её ногу, а свою салфеткой протереть, но я просто отодвигаюсь немного. Если коза не прекратит, придётся потом ей пояснить.

— Семён у нас учится на четвертом курсе юрфака МГУ, — начинает презентацию мать перед родоками рыжей. — После диплома присоединится к семейному делу.

Непременно, да. Прямо завтра начну внедряться.

Нахер мне не упало ваше семейное дело. У меня своё.

Наверное, мои мысли отражаются у меня на лице, потому что я вижу умоляющий взгляд Веры, обращённый на меня.

Скорее бы этот херов суд.

— Зарина в прошлом году закончила курсы японского. Думает летом слетать на языковую практику в Токио, — говорит мать рыжей — такая же рыжая и длинная. Они как две капли воды, только эта капля постарше и сиськи обвисшие. — Семён, а ты бывал в Японии? Может, мог бы составить Зарине компанию? Одну нам с Игорем как-то тревожно отпускать.

А со мной не тревожно? Наивная ты, тётя.

Но вопрос в том, что я твою рыжую дочурку не хочу. И уж особенно в той перспективе, в которой вы тут все напридумывали.

Нудно. Бесит. Хочу в тачку, где ещё пахнет моей училкой. Чтобы влёт по трассе и музыку погромче. А потом к ней.

Даю себе выдержать ещё час этого спектакля. А потом нахер сваливаю. Есть у меня идея, куда можно свозить Адамовну.

27

Василина

Ещё четырнадцать тестовых работ. До конца свободной пары почти час, так что я и проверить успею, и выставить в электронный журнал, и даже чаю выпить.

Потягиваюсь и ёрзаю в кресле. Мышцы внутри саднит, а когда думаю о причине этого дискомфорта, моментально появляется тянущее ощущение внизу живота.

Нет-нет, нельзя думать сейчас об этом. Не стоит. Вести потом ещё две пары в мокрых трусиках — такое себе удовольствие.

Закусываю губы и пытаюсь вчитаться в студенческое сочинение, чтобы отвлечься от воспоминаний о крепких руках, с силой насаживающих меня за бёдра на свой член. О бесстыжих пальцах, так по-свойски шарящих по моему телу. О губах, дарящих крышесносные поцелуи…

Ну как можно не думать о нём? Не томиться в ожидании встречи, вспоминая, с каким желанием он смотрит на меня, как откровенно и сильно хочет, как демонстрирует это всеми возможными способами.

Странно, но у меня и мысли не возникло, что Семён просто поигрался. Что добился своего и я больше ему неинтересна. Уж очень жадно он целовал меня у подъезда, и слишком искренне шептал, как сильно хочет увидеть снова. И не только увидеть…

В дверь небольшой лаборантской, что примыкает к аудитории, стучат. От неожиданности я подпрыгиваю на месте — настолько чужеродным кажется этот внезапный звук в заполонивших мою голову мыслях.

— Войдите, — говорю, тихо откашлявшись. Наверное, первокурсники принесли практические работы.

— Привет, — слышу за спиной голос, от которого каждый волосок на теле встаёт дыбом. — Раздаёшь двойки направо и налево?

Я оборачиваюсь, ощущая, как мышцы спины встают колом от напряжения. Зачем он пришёл сюда? Чтобы с ума меня совсем свести?

Радич стоит, подперев косяк плечом и улыбается левым краешком губ. А взгляд… такой, как и обычно — раздевающий.

Мне становится жарко. Сердце в груди набирает скорость. Вдоль позвоночника мелкими иголочками струится электричество.

Я точно сошла с ума, если реагирую так, стоило Семёну лишь оказаться со мной в ограниченном небольшом пространстве.

— Только тем, кто заслужил, — отвечаю, а потом одёргиваю себя, потому что взгляд сам по себе сползает с его лица ниже. На идеальный торс, обтянутый чёрной футболкой, на стройные длинные ноги, крепкие бёдра, на…

Хочется дать себе затрещину.

Очень порочная училка Василина.

Сглатываю, когда он щёлкает замком на двери изнутри и медленно подходит ближе.

— Если я тебя трахну прямо на этом столе. Сейчас. Ты потом так же спокойно поправишь свои очки и приступишь к работе, как ни в чём ни бывало? — спрашивает, приподняв правую бровь.

Семён есть Семён. Начать разговор с пошлости — так по его.

— Тормози, — хочу одёрнуть его, хоть немного остудить тот пожар, что почти осязается между нами, но получается сказать жалобно и неуверенно. — Пожалуйста…

А последнее вообще шёпотом…

— Знаешь, как я мечтал сделать это с тобой здесь, едва только впервые увидел тебя? — он стоит совсем близко, а я продолжаю сидеть на своём стуле. Возвышается надо мною. Смотрит сверху. — Блузка, узкая юбка, каблуки… Вздёрнутый нос, строгий взгляд… Сам не ожидал, что встанет моментально. Училки — не мой фетиш. Был не мой, — наклоняется и проводит языком по моим губам. Так пошло… Так откровенно… — А потом вошла ты, Адамовна.

Воздух между нами накаляется до невозможности. Я вдыхаю и выдыхаю этот жар и вот-вот получу ожог лёгких.

— Семён, мы в университете… — моя последняя, ещё более жалкая попытка противостоять ему. И себе…

— И чё? — выдыхает в губы. Продолжает водить по ним языком, но так и не целует. Дразнит. С ума сводит.

Субботняя ночь яркими всполохами вспыхивает в памяти. Это последняя капля, после чего разум напрочь отключается. Я теряю ощущение реальности. Выпадаю из неё, забывая, где я и кто я.