Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания. - Джошуа Фоер

Все это было, конечно, хорошо и даже забавно, но и ужасно утомительно. Усвоив таким образом всего около десяти «напоминалок», я обнаружил, что физически устал и мой мысленный взор будто бы налит кровью.

Все оказалось куда труднее, чем думалось поначалу. И не так эффективно. К тому же я даже не представлял, что делать с некоторыми вещами. Как превратить телефонные номера в образы? Что делать с письмами? Я рухнул в кресло. Вся моя ладонь была обклеена «напоминалками». Откинувшись на спинку кресла, я поднял взгляд на стену, где между оставшимися наклейками появилось несколько новых квадратиков грязно-белого цвета, и задумался, есть ли во всем этом смысл. По правде говоря, стикеры на стене отлично работали. Несомненно, искусству запоминания можно было найти более достойное применение.

Я встал и взял с книжной полки Нортоновскую антологию современной поэзии. Это был 1800-страничный кирпич, который я как-то купил в букинистическом магазине и с тех пор открывал всего пару раз. Я подумал: уж если древнее искусство запоминания и может для чего-либо пригодиться, то, конечно, для выучивания стихотворений. Ведь Симонид не стал героем античного мира потому, что изобрел хитроумный способ запоминать списки дел. Его открытие было призвано служить облагораживанию жизни. А что способно облагородить лучше, чем заучивание стихов?

Эд, как я уже выяснил, постоянно что-то запоминал. Он давным-давно выучил (со скоростью 2000 строк в час, поведал он мне} почти весь «Потерянный рай» и теперь потихоньку продирался через Шекспира. «Моя жизненная философия такова: герой должен быть способен выдержать десять лет в одиночной камере без того, чтобы это ему слишком уж опостылело, — говорил Эд. — Если за час можно выучить стихотворение, декламация которого занимает десять минут, и этот десятиминутный стих достаточно информативен, чтобы дать пищу для размышления на полный день, то получается, из часа запоминания можно выжать где-то по целому нескучному дню — если, конечно, когда-либо придется сидеть в одиночке».

Такое мировоззрение многим обязано античным и средневековым текстам о памяти, которые Эд так непреклонно пытался навязать мне. Авторы тех времен рассматривали хорошую память не как инструмент, позволяющий облегчить доступ к информации, а как средство укрепить мораль и стать более цельным человеком. Тренированная память была ключом к развитию «суждений, гражданственности и благочестия» [1J. То, что запоминал человек, помогало формировать его личность. Чтобы стать гроссмейстером в шахматах, нужно запомнить множество старых игр, а чтобы стать гроссмейстером в жизни, необходимо запомнить множество старых текстов. В трудных ситуациях где искать совета как не в глубинах собственной памяти? Простое чтение не является изучением — с этим фактом я сталкивался всякий раз, когда пытался вспомнить содержание книги, которую только что отложил. Чтобы по-настоящему изучить текст, нужно его запомнить. Как сказал Ян Лейкен, голландский поэт начала XVIII в.: «И кипа в сотню книг не будет столь ценна [2], как та одна, что сердцем создана».

Античный и средневековый способы чтения разительно отличались от того, как мы читаем в наши дни. Человек не просто запоминал текст, он раздумывал над прочитанным — жевал и пережевывал его как жвачку — ив процессе становился так близко с ним знаком, что текст превращался в часть его самого. Как писал Петрарка в письме к другу: «Я съел утром то, что буду переваривать вечером. То, что я поглотил мальчиком, я переварю взрослым. Я тщательнейшим образом впитал эти письмена, вживив их не только в мою память, но и в сам костный мозг». Говорили, что Августин настолько пропитался псалмами, что они наряду с латынью оказали решающее влияние на его авторский стиль [3].

Я представил, что будет, еслия научусь запоминать, как Симонид. Заманчивая перспектива! Я смогу запоминать сонм стихотворений. Смогу проглотить самое лучшее стихотворение и по-настоящему впитать его в себя. Я представил, как стану одним из тех удивительных (и порой невыносимых) индивидов, всегда располагающих подходящей цитатой, которую можно ввернуть в разговор. Вообразил себя ходячим хранилищем стихов.

Я решил сделать запоминание частью своих ежедневных дел. Как чистку зубов зубной нитью. Только я действительно собирался это делать. Каждое утро, проснувшись и выпив кофе, но еще до того, как прочитать утреннюю газету, залезть в душ и переодеться, я садился за стол и проводил 10-15 минут, работая над стихотворением.

Основная проблема заключалась в том, что это дело было совершенно не для меня. Когда я садился и пытался разместить во дворце памяти стихотворение Льюиса Кэрролла «Бармаглот» — 28 строк совершенно бессмысленных слов,—я не мог додуматься, как превратить «варкалось» и «хливкие шорьки» в образы. В конечном итоге я просто механически заучил стихотворение, что я ни в коем случае не должен был делать. Затем я взялся за Т. С. Элиота и «Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока», стихотворение, которым я всегда восхищался и из которого уже знал некоторые отрывки. «Дамы входят в зал, а потом выходят, рассуждая о Микеланджело». Как я мог это забыть? Или, что вернее, как я мог это запомнить? Должен ли я был поместить образы женщин, которые то входят, то выходят и попутно болтают о Микеланджело, в ванную своего дядюшки? И как это должно было выглядеть? Или мне нужно было создать все по отдельности — образ женщин, образ входящего, образ выходящего и еще образ Микеланджело? Я совершенно запутался. И это отнимало целую уйму времени. Все эти техники, которые казались такими многообещающими поначалу, когда я с немеющими пальцами примостился рядом с Эдом на камне в Центральном парке, работали не так хорошо в подвале дома моих родителей. Дело обстояло так, словно я примерил в магазине новую пару кроссовок, а когда надел их дома, стер ноги до волдырей. Я явно что-то упустил.

Я обратился к недавно приобретенной «Риторике для Геренния» и открыл раздел, где речь шла о запоминании слов. Я надеялся найти там хоть какие-нибудь подсказки, понять, почему у меня ничего не получается, но единственное, что могла предложить мне двухтысячелетняя книга, — сочувствие. Запоминать произведения поэзии и прозы очень сложно, охотно признает автор. Но в этом и есть смысл. Он объясняет, что запоминание текстов полезно именно тем, что оно дается с трудом, а не играючи. «Я полагаю, что те, кто хочет совершать простые вещи без проблем и упорного труда, должны сначала поднатореть в вещах трудных», — пишет он.

В ходе первых бестолковых попыток освоить техники запоминания я еще не полностью осознавал масштаб предприятия, в которое ввязался. Я по-прежнему считал это безобидным экспериментом. Мне только хотелось проверить, действительно ли я в состоянии улучшить свою память, и если да, то насколько. Я, очевидно, не воспринял всерьез предложение Тони Бьюзена поучаствовать в чемпионате Соединенных Штатов по запоминанию. В конце концов, есть более трех дюжин интеллектуальных спортсменов, которые каждый год усердно готовятся к этим соревнованиям, проходящим в марте в Нью-Йорке. Разве можно было подумать, что журналист, периодически забывающий номер собственной страховки, может соперничать с умнейшими людьми Америки? Но, как я вскоре узнаю, американцы в кругу интеллектуальных спортсменов мира — как ямайцы в бобслее: самые последние. Может быть, самые расслабленные и самые стильные, но на международной арене мы все равно в самом хвосте по технике и подготовке.

Да, американские мнемоники способны запомнить за час сотни случайно взятых чисел, но рекорды Соединенных Штатов бледнеют перед европейскими достижениями. Никто в Северной Америке не принимает искусство запоминания настолько серьезно, чтобы перестать пить за три месяца до чемпионата мира, как это делал восьмикратный чемпион мира Доминик О’Брайен. Практически никто не придерживается строгого режима физических тренировок, который рекомендует Бьюзен. (Одним из первых советов, данных мне, было привести себя в форму.) Никто не поглощает стаканами рыбий жир и не принимает пищевую добавку «Омега-3». Единственным американцем, когда-либо принятым в общество KL7, был четырехкратный чемпион страны Скотт Хэгвуд. И хотя Америка проводит чемпионаты по запоминанию столь же давно, как и другие страны, победитель американского чемпионата лишь однажды вошел в пятерку лучших на чемпионате мира — в 1999 г.

То, что Америка не воспитала ни одного победителя мирового первенства мнемоников, возможно, связано с нашим менталитетом. Мы не так сильно зацикливаемся на деталях, как немцы, не так педантичны, как британцы, и не настолько же целеустремленны, как малайцы. Или же, как трезво предположил один европеец, у американцев такая слабая память потому, что мы заняты мыслями о будущем, тогда как людей по ту сторону Атлантики больше волнует прошлое. Но так или иначе, если я хотел узнать больше об искусстве запоминания — и если хотел учиться у лучших в мире, — мне нужно было отправиться в Европу.