Стальное сердце - Кэролайн Ли

как сжатый кулак, и величиной, и формой. Чезаре вспоминает, как, изучая анатомические рисунки Леонардо да Винчи, проводил пальцем вдоль нарисованных сосудов, потом клал ладонь себе на грудь. Сейчас сердце бьется отчаянно, подкатывает к самому горлу.

Маклауд целится. Чезаре чувствует взгляды товарищей, каждый свой мускул, каждый вдох и выдох.

Крови в человеке четыре-пять литров. Если поврежден крупный сосуд, можно истечь кровью в считаные минуты. Если пуля засядет в руке или ноге, ее можно извлечь. А если заденет важный орган – печень, легкое, кишечник…

В Африке, среди пустыни, на руках у Чезаре умер Алессандро, сраженный пулей в грудь. Его последний вздох звучал как отдаленный рокот водопада. В глазах у мертвого человека всегда невыразимое спокойствие. Интересно, какой цвет вспыхнет у него перед взором за секунду до смерти? Красный, а может, черный?

Хорошо бы синий. Небо. Ее глаза.

Маклауд щелкает предохранителем.

Кто там кричит – Джино? Или кто-то другой? А может, он сам? Не разберешь – время замедлилось, как во сне.

Закрыв глаза, Чезаре считает; он видит горы, оливковые деревья, церковный свод. Видит девушку с огненными волосами. Представляет движения ее губ, когда она называет его по имени.

Снова крики, грохот, мешанина звуков. Чезаре хлопает глазами, но Маклауда не видно, лишь коричневые фигуры, окружившие его стеной, да стоптанные башмаки.

Видимо, товарищи заслонили его от Маклауда, от пули. От пули, что вошла бы ему в сердце.

И пленные, побросав лопаты, друг за другом начинают хлопать в ладоши, медленно и мерно, будто где-то далеко марширует отряд, и мало-помалу хлопки перерастают в гром, в шквал.

Маклауд в кругу пленных, мечется туда-сюда, орет; курок его пистолета по-прежнему взведен, но дуло смотрит в землю. Слова Маклауда тонут в шуме, и Чезаре, поднявшись с земли, тоже начинает аплодировать; рука болит, кровь капает из нее на штанину, но ему все равно, все равно, ведь, mio Dio, взгляните только, что за физиономия у охранника! А пленные гикают, хлопают в ладоши – и все стали словно выше ростом. Каждый будто сбросил с плеч груз, серый покров, что пригибал к земле, заставлял морщиться, а теперь исчез.

Отовсюду сбегается охрана – англичане, с дубинками наперевес. Но все они застывают при виде живой стены из пленных, а те по-прежнему галдят и хлопают в ладоши.

Чезаре окидывает взглядом склон холма – там, вдали, другие бригады итальянцев тоже бросили работу, отложили лопаты. И – возможно, ему почудилось или он это придумал уже потом – у всех грузовиков заглохли моторы, не слышно больше скрежета подъемных кранов. Даже море будто затаило дыхание, прислушиваясь к голосам людей, бросивших лопаты: «Нет, больше вы нас не заставите копать! Нет, не станем вам помогать воевать с нашими земляками! Нет, больше мы вам не рабы!»

Майор Бейтс, расхаживая вдоль шеренги пленных, кричит, но те как оглохли. Ни один не взял лопату.

Лицо у майора багровое, на Маклауда он тоже наорал, обозвал дубиной и отослал в контору, но итальянцы по-прежнему бастуют. Между ними неписаный договор – сколько бы ни орал майор Бейтс, сколько бы ни угрожал, лопаты в руки не брать.

Майор замечает Чезаре.

– Эй! А ну сюда! – подзывает он. И обращается к Чезаре негромко, но так, чтобы и другие услышали: – Вот что, я не самодур. Не хочу вас запугивать. Но вы должны работать. Это приказ.

Чезаре чувствует, что к нему прикованы все взгляды – на него смотрят земляки. Так мало получали они писем из дома, а те, что доходили, пострадали от сырости и небрежных рук или же были полны мелких подробностей домашней жизни, от которых еще горше тоскуешь по родине. В эту минуту Чезаре кажется, что эти люди и есть его родина. Они ему отчизна, приют, опора – те, с кем он побывал под пулями, с кем терпел зной и холод, – сейчас они все как один отложили лопаты, потому что иначе нельзя.

– Копайте, – чеканит майор Бейтс, глядя на Чезаре.

– Мы отказываемся строить вражеские укрепления, – отвечает Чезаре, и когда он встречается глазами с Доминго, тот чуть заметно, ободряюще кивает. – Это против Женевской конвенции.

Майор Бейтс картинно хватается за голову. Глаза у него округлились, во взгляде изумление пополам с отчаянием, и чуть дрогнувшим голосом он приказывает пленным вернуться в лагерь и не покидать бараков.

– На сегодня всех сажаем на хлеб и воду. И завтра, если не начнете работать, тоже на хлеб и воду. И послезавтра на хлеб и воду. И из бараков не выходить до моего распоряжения.

В лагерь они возвращаются, недовольно бурча, но все приосанились, развернули плечи. Чезаре шагает вместе со всеми, дивясь про себя: посмотреть со стороны, так кажется, будто они идут родными полями, убирать урожай.

Чезаре дышит глубоко, полной грудью. Он начисто забыл и про боль в руке, и про кровь на форменных штанах, и про то, что у него начинается жар, ломит кости, тяжелеют руки-ноги.

И для него неожиданность, когда один из охранников, держащий за локоть Марко, хватает заодно и его, Чезаре, и обоих тащит в лазарет.

Дороти

Перевязываю пленному вывихнутую лодыжку. За спиной у меня стоит Кон с ножницами и булавками и подает мне все нужное, не успеваю я и руку протянуть.

– После войны женюсь на тебе, – обращается пленный к Кон, и она сияет, а скажи ей кто-нибудь такое всего неделю назад, побледнела бы, уставилась в пол. Взяв у нее ножницы, коротко сжимаю ей руку. Щеки у сестры порозовели, и она уже не хрипит, только устает быстро. Здесь, в лазарете, обе мы стали лучше питаться. Иногда мы заглядываем в хижину, но без дыры в крыше там сумрачно, и я без слов понимаю, что Кон, взглянув на свежие доски, всякий раз вспоминает Энгуса.

Закрепляю пленному повязку булавками.

– Увезу тебя во Флоренцию, – обещает Кон итальянец. – Буду тебе каждый день приносить апельсины, виноград. И персики! Будешь на солнышке сидеть, персики есть!

Кон качает головой:

– Я больше люблю прохладу.

Итальянец готов ответить, но тут распахивается дверь. Оглядываюсь – и в первый миг не узнаю Чезаре, так он побледнел и исхудал.

Но взгляд его светлеет, остановившись на мне. Лишь спустя миг я замечаю, что рука у него в крови, пальцы скрючены.

– Боже! – ахаю я. – Идите сюда! Я сейчас… Сядьте!

Его коричневые брюки заляпаны кровью. Усаживаю его на кровать, а Кон и Бесс заняты вторым пострадавшим – тот в полузабытьи, рана на голове сильно кровоточит.

– Что случилось? – По очереди касаюсь окровавленных пальцев Чезаре, пробую согнуть каждый. Он