Под знаком незаконнорожденных - Владимир Набоков

— Тебе нравится, ты принимаешь это? — спросил озабоченно Эмбер.

— По-моему, чудесно, — ответил, нахмурясь, Круг. Он встал и прошелся по комнате. — Кое-какие строки нуждаются в дополнительной смазке, — продолжал он, — и мне не понравился цвет мантии рассвета, я представляю себе "russet" менее кожистым и пролетарским, но, может быть, ты и прав. В целом получается просто чудесно.

Он говорил это, подойдя к окну и бессознательно глядя во двор, в глубокий колодец света и тьмы (ибо, как это ни странно, час был послеполуденный, не полночный).

— Ну, я очень рад, — сказал Эмбер. — Конечно, нужно еще переменить массу мелочей. Я думаю остановиться на "laderod kappe".

— Некоторые его каламбуры... — сказал Круг. — Ба, это еще что за притча?

Он вдруг увидел двор. Двое шарманщиков стояли там в нескольких шагах один от другого и ни один не играл, — напротив, оба глядели подавленно и были словно бы не в своей тарелке. Немногочисленные малолетки с тяжелыми подбородками и зигзагообразными профилями (один малец держал за веревочку игрушечный автомобильчик) молча на них таращились.

— Отроду не видел двух шарманщиков зараз в одном и том же дворе, — сказал Круг.

— Я тоже, — сказал Эмбер. — А теперь я тебе покажу...

— Хотел бы я знать, что случилось? — сказал Круг. — Вид у них донельзя смущенный, и они не играют или не могут играть.

— Может быть, один из них вторгся в пределы другого, — предположил Эмбер, выравнивая свежую стопку листков.

— Может быть, — сказал Круг.

— И может быть, каждый боится, что стоит ему начать, как соперник примажется со своей музыкой.

— Может быть, — сказал Круг. — И все-таки зрелище редкостное. Шарманщик — самая что ни на есть эмблема одиночества. А тут — нелепое удвоение. Они не играют, а смотрят вверх.

— А теперь, — сказал Эмбер, — я прочитаю тебе...

— Мне известны люди только одной профессии, — сказал Круг, — которые вот так же заводят глаза. Это наши попы.

— Ну же, Адам, сядь и послушай. Или я тебе надоел?

— Что за глупости, — сказал Круг, возвращаясь к креслу. Я просто пытался понять, что в них не так. И детей, похоже, их молчание озадачивает. Что-то есть в во всем этом очень знакомое, а я никак не вспомню что, какой-то поворот мысли...

— Главная трудность, с которой сталкиваешься, переводя это место, — сказал Эмбер, облизывая после глотка пунша толстые губы и поудобней пристраиваясь к большой подушке, — главная трудность...

Его прервал далекий звон дверного колокольчика.

— Ты кого-нибудь ждешь? — спросил Круг.

— Никого. Разве из актеров кто зашел посмотреть, не помер ли я. Вот разочарование для них.

Шаги лакея удалились по коридору. Потом вернулись.

— К вам джентльмен и леди, сэр, — сообщил он.

— А, черт, — сказал Эмбер. — Ты бы не мог, Адам...?

— Да, разумеется, — произнес Круг. — Сказать им, что ты спишь?

— И что я небрит, — сказал Эмбер. — И что очень хочу читать дальше.

Миловидная дама в сшитом по мерке сизовато-сером костюме и господин со сверкающим красным тюльпаном в петлице визитки бок о бок стояли в прихожей.

— Мы... — начал господин, копошась в левом кармане штанов и несколько извиваясь как бы от колик или слишком тесной одежды.

— Господин Эмбер слег с простудой, — сказал Круг. — Он просил меня...

Господин поклонился:

— Понимаю, вполне, однако вот это (свободная рука протянула карточку) укажет вам мое имя и положение. У меня, как изволите видеть, приказ. Я поспешил подчиниться ему, презрев мой личный долг, долг хозяина дома. Я тоже принимал гостей. Не сомневаюсь, что и господин Эмбер, ежели я правильно произношу его имя, проявит такую же поспешность. Это мой секретарь, — фактически, нечто большее, нежели секретарь.

— Ах, оставь, Густав, — сказала дама, слегка подпихивая его локотком. — Профессора Круга, уж верно, не интересуют наши с тобой отношения.

— Наши с тобой сношения? — молвил Густав, взглянув на нее с выражением глуповатой игривости на аристократическом лице. Скажи еще разик. Так приятно звучит.

Она опустила густые ресницы и надула губки.

— Я не то хотела сказать, гадкий. Профессор подумает Gott weiss was.

— Это звучит, — нежно настаивал Густав, — подобно шелесту ритмичных пружин одной синей кушетки в одной уютной спаленке для гостей.

— Ну хватит. Это наверняка больше не повторится, если ты будешь таким противным.

— Ну вот, она на нас и рассердилась, — вздохнул Густав, оборотившись к Кругу. — Остерегайтесь женщин, как говорит Шекспир! Однако, я должен исполнить мой печальный долг. Ведите меня к пациенту, профессор.

— Минуту, — сказал Круг. — Если вы не актеры, если все это не идиотский розыгрыш...

— О, я знаю, что вы хотите сказать, — замурлыкал Густав, вам кажется странной присущая нам утонченность, не так ли? Эти вещи обычно ассоциируются с отталкивающей брутальностью и мраком: ружейные приклады, грубая солдатня, грязные сапоги — und so weiter. Но в Управлении осведомлены, что господин Эмбер был артистом, поэтом, чувствительной душой, вот они там и решили, что некоторое изящество и необычайность в обстановке ареста атмосфера высшего света, цветы, аромат женственной красоты, смогут смягчить испытание. Прошу заметить, я явился в гражданском. Возможно, — каприз, это уж как вам будет угодно, но с другой стороны, представьте, как мои неотесанные ассистенты [ткнув большим пальцем свободной руки в сторону лестницы] с грохотом вламываются сюда и начинают вспарывать мебель.

— Вынь из кармана ту большую противную штуку, Густав, и покажи профессору.

— Скажи еще разик?

— Я имею в виду пистолет, — сдавленно молвила дама.

— Ага, — сказал Густав. — Неправильно понял. Но мы объяснимся позднее. Не обращайте на нее внимания, профессор. Склонна преувеличивать. По правде сказать, ничего такого особенного в этом орудии нет. Банальная служебная принадлежность, номер 184682, их можно увидеть дюжинами в любую минуту.

— Ну, с меня хватит, — сказал Круг. — Я к пистолетам равнодушен и, — ладно, не важно. Можете засунуть обратно. Я хочу знать только одно: вы намерены забрать его прямо сейчас?

— Это точно, — ответил Густав.

— Я найду способ пожаловаться на эти чудовищные вторжения, — загремел Круг. — Так продолжаться не может. Они были совершенно безобидной пожилой парой, и оба со слабым здоровьем. Вы определенно пожалеете об этом.

— Мне вдруг пришло в голову, — сообщил Густав, обращаясь к своей миловидной спутнице, пока они следом за Кругом шли по квартире, — что полковник, пожалуй, перебрал по части шнапса к тому времени, когда мы его покинули, так что я сомневаюсь, чтобы до нашего возвращения твоей сестричке удалось хорошо сохраниться.

— Этот его анекдот про двух моряков и barbok [род пирога с ямкой посередине для топленого масла] такой смешной, — ответила дама. — Ты рассказал бы его господину Эмберу. Он писатель, пусть вставит его в свою новую книгу.

— Ну, для этих материй твой собственный ротик... — начал было Густав, но они уже подошли к дверям спальни, и дама скромно отстала, когда Густав, снова сунувший копошливую руку в брючный карман, судорожно втиснулся за Кругом.

Лакей отодвигал от постели midu [инкрустированный столик]. Эмбер рассматривал в зеркальце свой язычок.

— Этот идиот явился тебя арестовать, — сказал по-английски Круг.

Густав, с порога ласково улыбавшийся Эмберу, вдруг насупился и с подозреньем взглянул на Круга.

— Но это ошибка, — сказал Эмбер. — Кому может понадобиться меня арестовывать?

— Heraus, Mensch, marsch, — сказал Густав лакею и, когда тот вышел из комнаты:

— Мы не в классе, профессор, — сказал он, обращаясь к Кругу, — так что будьте любезны пользоваться понятным всем языком. Как-нибудь в следующий раз я, глядишь, и попрошу вас научить меня датскому или голландскому; в данный же момент я обязан исполнить долг, может быть столь же неприятный мне и девице Бахофен, сколь и вам. Поэтому я вынужден обратить ваше внимание на тот факт, что я хоть и не питаю неприязни к легкому подтруниванию—

— Постойте, постойте, — воскликнул Эмбер. — Я понял, в чем дело. Это из-за того, что я не открыл вчера окон, когда включили громкоговорители. Но это легко объяснить... Мой доктор подтвердит, что я был болен. Адам, все в порядке, не нужно тревожиться.

Звук прикосновения праздного пальца к рояльной клавише долетел из гостиной при появлении эмберова лакея с перекинутым через руку платьем. Лицо у лакея было цвета телятины, и на Густава он старался не смотреть. На удивленный вскрик хозяина он ответил, что дама в гостиной велела ему одеть Эмбера, если он не хочет, чтобы его расстреляли.

— Но это же смехотворно! — выкрикнул Эмбер. — Не могу же я так вот взять и впрыгнуть в одежду. Мне нужно сначала принять душ, побриться.

— В тихом местечке, куда мы направимся, имеется парикмахер, — дружелюбно сообщил Густав. — Давайте, вставайте, право, не стоит быть таким непослушным.