Шпион - Павел Астахов

— А почему же именно Алек, а не Алик или Олег? — не унимался иностранец.

Алек снова пожал плечами.

— Что же здесь непонятного? Алек. Эти четыре первые буквы начинают имя Александр, то есть деда по матери. И эти же четыре буквы есть в имени Алексей, деда по папе. Вот и весь секрет. Поэтому я — Алек, а не Олег и вовсе не Алик. Кстати, ненавижу, когда меня так кличут. Я вам не тюрок!

Нет, он вовсе не хотел напрашиваться на конфликт, но обозначить пределы допустимого счел важным.

Визави холодно улыбнулся, отставил бумажный стакан и сгреб остатки еды в коробочку из-под гамбургера. Затем он встал и вытряхнул мусор в большой бак. Поднос положил сверху, придержав его через салфетку, обернутую вокруг правой руки.

«Вот, блин, чистюля драный!» — криво усмехнулся Алек, заметивший эту импровизированную перчатку.

Иностранец наклонил голову, делая вид, что тщательно застегивает «молнию», и вполголоса проговорил:

— Рад был с вами познакомиться, Алек. Хотелось бы глянуть, что за товар вы приготовили. Списки, выходные данные, названия, краткое описание, авторы. Подготовьте мне бумажку.

Он сказал это тем же ровным, неэмоциональным голосом, каким говорил все время, и в этот миг Алек понял, что это был не просто разговор, это была проверка. Более того, то, что он только что услышал, — вовсе не просьба, а самый настоящий приказ. И вот тогда Алека впервые охватил настоящий ужас, такой же, какой он познал, когда бросил содержимое капсулы в бутылку, — леденящий. Вот только что-то подсказывало ему, что, если он не избавится от въедливого внимания Черкасова к даже не изданной пока энциклопедии, его ждет ужас еще больший.

Не вовремя

— Борис Васильевич, я все осознал.

Черкасов поднял взгляд. Алек Савельевич Кантарович стоял, как студент-первокурсник перед строгим экзаменатором. Черкасов икнул. Съеденные еще в обед в институтской столовой котлеты, выдаваемые за «рубленые бифштексы», до сих пор просились наружу. Придурковатый проходимец Кантарович со своим вечным беканьем и меканьем в такой момент только раздражал. Зам по режиму устало посмотрел на худую ссутулившуюся фигуру.

— Чего тебе нужно, Давидыч?

— Я говорю, что полностью осознал, так сказать, свои неверные шаги.

— О как! — поднял брови Черкасов, а котлета еще упорнее потребовала свободы. Он тяжело сглотнул кислую от желудочного сока слюну и поморщился: — Не вовремя ты зашел, Шмульевич. Не вовремя.

— Я буквально на секунду, Борис Васильевич, я понимаю, что вы о-о-очень заняты. Понимаю. Не смею мешать. Не смею.

— Так и не мешай, — раздраженно отозвался Черкасов, — давай-давай, двигайся по своей траектории дальше.

Так называемый «рубленый бифштекс» отчаянно сопротивлялся напавшей на него пищеварительной системе отставного полковника. Кантарович, ничего не зная об этой битве, неуверенно, как-то наискосок кивнул.

— Да-да. Конечно. Буквально одно, нет, полслова.

— Ну-у-у?

— В знак моего покаяния примите скромный презент. Вот, — он поставил на стол сверток. — Берег на особенный день.

— Что? Какой такой день?

Черкасов недоуменно поднял брови и помассировал запястье. По китайской системе акупунктуры следовало нажимать на точку, находящуюся на расстоянии ширины трех фаланг пальцев от запястья. Этот нехитрый массаж спасал даже при качке на воде, когда Борис с женой впервые выехал в круиз по Волге до Астрахани и обратно. Тошнота слегка ослабела, а бифштекс отступил на ранее занятые позиции в районе двенадцатиперстной кишки. Черкасов выдохнул.

— Уф-ф-ф. Правда, Моисеич, не вовремя ты. Ой как не вовремя. Осознал и осознал, хрен с тобой! Живи дальше. Ну что, договорились?

Кантарович расцвел фальшивой улыбкой.

— Естественно! Борис Васильевич, но я же от души…

Он судорожно развернул бумагу и трясущейся рукой подтолкнул стеклянный сосуд к проректору. Странно, при виде переливающейся всеми цветами радуги водки, заключенной в пузатое, дутое стекло, Черкасову полегчало, а бифштекс, ворочающийся на входе в желудок, впервые запросил пощады. Борис вздохнул и, схватив широченной ладонью бутылку, другой рукой резко крутанул красную пробку.

«Крр-ряк!» — отлетел страховой контрольный поясок, и Черкасов удовлетворенно кивнул и с интересом глянул на визитера.

— Понял, что это значит?

Алек побледнел и пошевелил губами:

— Что?

— А это значит, Моисеич, — хохотнул Черкасов, — это значит, что водка… — тут он расхохотался, — водка не па-ле-на-я!!! Га-га-ха!

Кантарович криво улыбнулся и вытер лоб рукавом, а Черкасов набулькал полный стакан водки. Каждый офицер должен иметь дежурный стакан под рукой, а Черкасов был настоящим офицером, и потому стакан всегда дежурил возле него.

— Извини, Савелич, не предлагаю! — глядя в стакан, произнес Черкасов. — Самому маловато будет.

Он впервые назвал его правильно — по отчеству — и почему-то сразу подумал, что это дурной знак.

«Нельзя им попускать — на шею сядут…» — подумал Черкасов и опрокинул содержимое стакана в себя.

Караоке

Отдельный кабинет японского ресторана имел все необходимое для веселого времяпрепровождения. В углу беззвучно мерцал телевизор, настроенный на музыкальный спутниковый канал. Рядом — музыкальный центр и караоке. На татами вокруг стола, поджав ноги, расположились четверо: Артем с Соней и Соломин с какой-то нимфеткой, не слишком, кстати, приветливой. Впрочем, нимфетку можно было понять: мужчины наперебой старались угодить заокеанской гостье, а когда ей позвонили, все почтительно замерли.

— Нет, господин Проторов, — отрезала в телефонную трубку Соня, — вы неправильно меня поняли.

— Проторов? — заинтересовались мужчины. — А чего он хочет?

— Он пожертвовал детям Африки двести тысяч, — поморщилась девушка, — а теперь считает, что имеет право со мной отужинать. Вот звонит… нетрезвый.

— Еще раз позвонит, дайте ваш телефон мне, — предложил Артем.

— А если Артема не будет рядом, то мне, — тут же поддержал его Соломин.

Соня заинтересованно прищурилась.

— Ну, Артем Андреевич я знаю, что может ему гарантировать: «по судам затаскаю»… На то он и адвокат. А вы кто, Юра? Что вы ему можете сделать?

Соломин и Павлов фыркнули и переглянулись.

— Из авторучки застрелю! — значительно пообещал Соломин.

— Юрий Максимович, вы шпион? — сделав круглые глаза, цитатой из «Адъютанта Его Превосходительства» спросил Артем.

— Видишь ли, Артемий… — ответил Соломин столь же точной цитатой.

Друзья захохотали над этой столь понятной им шуткой, и через две минуты Соня снова купалась в лучах мужского внимания и повышенной заботы, и даже полковник Юра изображал не то японского самурая, не то повара:

— А вот замечательный кусочек тунца. Сонечка, вы просто обязаны попробовать!

— Ой, ну что вы, я уже так наелась, что теперь не смогу и встать из-за стола.

Девушка заметно смущалась, и Павлов, ловко орудуя палочками, подкладывал ей лакомые кусочки, на которые указывал его приятель Юра.

— Кушай, Соня, кушай. От нас никто еще голодным не уходил. Мы с Юркой даже на единственный рубль могли и поесть, и еще угостить кого-нибудь. Помнишь, Юр?

— О! Это забыть нельзя. Артем очаровал всех поварих в нашей альма-матер, и они ему за это добавку подкидывали.

— Добавку? А что это? — Девушка удивленно вскинула длинные ресницы.

Мужчины переглянулись.

— Это трудно объяснить, — Соломин покачал головой.

— Особенно иностранным гостям, — подхватил Артем.

— Простите.

Соня виновато переводила взгляд с Артема на Юрия и обратно. Она даже представить не могла, что такое добавка. И как могут ее подкидывать какие-то очарованные ее Артемом поварихи.

— Скажите, Соня, а чем вы занимаетесь в настоящий момент? — вдруг заинтересовался Соломин.

Она отложила палочки и, выпрямившись, как ученица, ответила:

— Пытаюсь заниматься благотворительностью, — и тут же коротко вздохнула, что не укрылось от внимательного полковника.

— А почему так грустно?

— Так получилось.

Ей на подмогу пришел Артем:

— Наши толстосумы, Юра, не все понимают. Они не знакомы с такими терминами, как милосердие и помощь, а слово «бес-ко-рыст-ный» воспринимают как оскорбление. Так что Сонечке приходится нелегко.

— Сочувствую и понимаю, — склонил голову Соломин, — мы вон с Темой тоже собирали деньги жертвам карабахской трагедии. Помнишь?

Павлов сухо кивнул.

— Тоже ведь не все понимали, зачем и почему.

Соломин поднял круглый стеклянный чайник, на дне которого распустился великолепный цветок лотоса, и разлил по чашечкам.

— Это самый вкусный чай. Если вы его будете пить каждый день, Соня, то никогда не состаритесь! Подставляйте чашечку.