Потаенная любовь Шукшина - Тамара Пономарева

Неизвестно, кто ему подсказал или он самолично пришел к этому решению, но паспорт с отметкой о регистрации Шукшина с первой женой Марией Шумской был потерян! Новый получить не представляло особого труда: Шукшина уже хорошо знали в стране, следовательно, и в системе МВД, где он знаком был даже с самим Н. Т. Сизовым.

Известно также, что и у Марии Шумской отметки о расторжении брака с Василием Макаровичем нет! Увы, но это так.

В кругу ближайших друзей, в минуты трудные и горькие, когда, казалось, очередная ссора с Лидией разведет их навсегда, Шукшин обхватывал голову руками, пряча в них сумрачные глаза, и надолго замолкал или глухо упрекал в чем-то себя, друзей, подругу жизни. Он дорого продавал свою свободу! Продолжала бередить память о той, которая всегда шла где-то рядышком, кротко и властно напоминая о себе. Тогда, словно сбрасывая непомерную тяжесть с плеч, резко вставал, стыдясь минутной слабости, боясь что-то потерять близкое и несомненно дорогое, говорил:

- У дочек моих глазки, как незабудки. Никто меня от них не уведет!

Увы, все-таки существовал некий человек, который мог однажды увести с собой Василия Макаровича! Но Василий уже не был тем рисковым, безоглядным парнем. Василий научился дорожить домом, лаской близкой ему женщины, счастливым становился рядом с детьми, которых обожал. Появилась надежность, тыл, которого он никогда не имел в Москве, но иногда в нем просыпалось вдруг прошлое. И не понять было, с кем он спорит, от чего себя защищает, на каком тайном огне сжигает истерзанную душу?

В последние годы жизни он, кажется, поверил, что жена его - стойкий орешек в борьбе за их общее счастье. Стал уравновешенней и доверчивей к ее доброте и участливости. Ему даже стало нравиться считать себя семейным.

Взаимоотношения Лидии и Василия были бесконечно сложны. Он отличался стремлением к исключительно предельным ситуациям, то и дело пробуя себя на самовозгорание, на испытание крепости духа, пытаясь достичь горизонта, который по закону природы ускользал постоянно от него. Жене хотелось, чтоб он обрел, наконец, хоть относительное душевное равновесие. Спорить не приходится, Лидия являла собой породу некрасовских женщин, что "в беде не сробеет", "коня на скаку остановит", "посмотрит - рублем одарит". И простовата, и прозорлива, и хитровата, и решительна, как и он в крайней ситуации. Другая бы не смогла стать его женой, приручить этого дикого барса! Это право Лидия Федосеева выстрадала всей своей жизнью. Не любя, таких подвигов не совершают. Ошибки и ушибы юности отошли в сторону начиналась взрослая жизнь, в которой они вдвоем уже несли ответственность за судьбу дочерей - Марии и Ольги, которых Бог, как и родителей, одарил талантливостью и красотой. А одаренные дети, говорят, рождаются только по взаимной любви, по взаимному согласию. Значит, в этом доме оно было.

Лидия Николаевна подчеркивала всегда, что все ее художественные критерии, вкусы, пристрастия были сформированы под влиянием Василия Макаровича, что шукшинский кинематограф открыл по-настоящему ее дар актрисы и дал ей имя!

Получая недавно правительственную награду в связи со своей юбилейной датой и за многолетнее, самоотверженное служение искусству, Лидия Николаевна сказала:

- Как бы порадовался Василий Макарович, узнав про эту награду!

У подъезда Твардовского

Припоминая голодное и холодное, но такое хорошее существование в фанерном бараке среди рабочих студии - аккумуляторщиков, осветителей, которые любовно называли Шукшина "Галифе в сапогах", он с благодарностью говорил о том, как они всегда старались накормить Василия, когда вовремя не оказывалось рядом Люси Пшеничной, если она задерживалась на студии, старались согреть его неприхотливым теплом и удержать до ее прихода. Земеля всем преданным сердцем желала Василию счастья.

В их памяти был еще подъезд дома Александра Твардовского, у которого, сопереживая другу юности, Люся-Пончик прождала однажды два с лишнем часа Василия Шукшина, исчезнувшего за дверью знаменитого поэта и главного редактора журнала "Новый мир", впервые принимавшего молодого кинематографиста с его рассказами у себя.

Помнит их вдвоем и дом погибшего дипломата Анурова на улице Горького, где стены исписаны автографами знаменитых людей, где бывали Роберт Рождественский, Сережа Козлов, Белла Ахмадулина и многие другие.

Чтобы клокочущая шукшинская стихия не выходила больше из берегов, Люся встала стражем у его семейного очага. Ей Василий верил. Себе - нет. И, обидев неосторожно в очередной раз преданную ему землячку, простоял целую ночь под окнами Люсиного дома, вымаливая таким образом прощение. Но дороги их уже далеко шли друг от друга. И все равно Люся Пшеничная всякий раз радовалась, видя Василия Шукшина на киностудии со своими белокурыми дочками, поняв окончательно, что друг ее юности, наконец-то обрел человеческое счастье.

"Ваш сын и брат",

или "Вопросы самому себе"

Когда Шукшин был в чем-то твердо уверен, он утверждал свои позиции горячо и непримиримо. Каждый фильм Василия Макаровича - это еще и защита своих убеждений.

Но все эти жизненные и творческие передряги били по нервам, сердцу, укладывая Шукшина неоднократно в больницу надолго. И не покидало беспокойство до конца жизни о детях, о Кате, которая росла без его отеческого влияния.

Из письма Василия Шукшина Виктории Софроновой:

Лежать еще - прихвачу, видимо, марта.

Здесь хорошо и очень скучно. Читаю. Чувствую себя хорошо. Правда, сперва лезли всякие нехорошие (грустные) мысли, а теперь - ничего, освоился. "Жизню" надо круто менять. С планами размахнулся, а... Ну, ничего.

Катю во сне часто вижу. Сны спокойные, проснусь и ищу ее рядом с собой. Все мне кажется, она лежит у меня на руке. А было-то всего один раз, когда врач приходила.

А. Л. Крячко опять меня в "Октябре" (№ 2) укусила. Вот злая баба!

Опять расстроила.

Рядом с Василием в радости ли, в горе ли - всегда материнское понимание, участливость и любовь. Плохо ведет себя "вторая" сноха, пусть и заочно, но Мария Сергеевна спорит с ней, увещевает ее. Жалуется "первой" Вике, ибо обе молодые женщины для матери Шукшина как дочери, родные, именно поэтому и корит, и выговаривает - в письмах, по телефону, в частной беседе. Внучки ведь растут и у той, и у другой.

А Василий - весь в новых творческих планах!

Следующий сценарий - "Ваш сын и брат" - создается из старого рассказа ( "Игнаха приехал") и двух новых ("Степка" и "Змеиный яд") с расчетом опять же на Куравлева, но уже в новом качестве - и сына, и брата автора сценария и постановщика.

Своего земляка Алексея Ванина Шукшин пригласил на роль старшего брата. Прочитал артист роль - как будто знакомая ситуация. Решил сделать заявление Шукшину по этому поводу:

- Вась, а ведь это я, вроде, сам все тебе рассказывал?

Шукшин прищурился лукаво в ответ:

- Твое, Леша, дело прочитать сценарий и решить, сыграешь роль или нет.

Начались бесконечные пробы - конца-края не видать. Ванин занервничал, предполагая неладное, пошел к Шукшину прояснять двусмысленную обстановку:

- Ты мне скажи сразу - подхожу я на роль или нет? Если нет, то и дело с концом! Не обижусь.

А Шукшин в ответ Ванину тихо-тихо так, даже проникновеннно:

- Пойми, с тобой вопрос почти решенный. Но мне нужно и других актеров искать. Вот здесь мне твоя помощь как партнера и требуется, понимаешь?

Камень с души спал у земляка. Оттаяло сердце. Просветлело лицо.

Вскоре кинофильм режиссера В. М. Шукшина "Ваш сын и брат" был снят. В среде научных работников Обнинска в 1966 году состоялось бурное обсуждение. Крайние мнения ранили Шукшина. Обостренная реакция после разного рода высказываний по поводу и без проскользнула в выступлении Василия Макаровича на обсуждении фильма в Союзе кинематографистов восьмого апреля 1966 года (текст по стенограмме):

Тут умнее говорили, чем я могу сказать. О противопоставлении города деревне. И вопрос об интеллигенции. Начнем с того, что я всем обязан интеллигенции, да и нет оснований почему-то видеть в интеллигенции какое-то нехорошее начало нашей современной жизни, к которому надо внимательно присмотреться. Я люблю деревню, но считаю, что можно уйти из деревни. И Ломоносов ушел из деревни, и русский народ от этого не потерял, но вопрос: куда прийти? Человека тут же вбирает та подавляющая масса недоделанных "интеллигентов", которая имеется в городе. Это первое, что его хватает,- по себе знаю. Городские жители начинают по образу и подобию своему приготовлять человека, а потом начинают немножко глумиться, что такой фанфарон и дурак вырос. Статей Крячко и Орлова я не понимаю.

(Л. Крячко и В. Орлов обвиняли авторов фильма "Ваш сын и брат" в апологии "дикой, злой самобытности". Статья "Стрела в полете", "Литературная газета", 1966 год, 10 марта.- Авт.)

Меня начинает мутить от злости, и ничего сделать не могу. Выходит, что они более высокие, чем те люди, которые работали над картиной, понимая ее замысел, и т. д.