Короткая пятница и другие рассказы[Сборник] - Исаак Башевис-Зингер

— И лев не насытится маленьким куском, и колодец не заполнится песком, в нем оседающим.

Наш человек!

— Вот оно как! — говорю. — Что же это ты пауком прикинулся?

— Так я уже и червяком, и мухой, и лягушкой был, — отвечает. — Лет двести тут сижу, и все без дела. Не то что некоторые — куда хотят, туда и летят.

— Так тут что, и грешников нет?

— Почему — нет, есть. Но какие! Мелкие людишки — мелкие грешки. Сегодня позавидует новой метле соседа, а завтра уже горох в обувь себе сыплет и постится — раскаивается. С тех пор как Авраам Залман себя Мессией объявил, кровь у них в жилах совсем застыла. Будь я Сатаной, ни за что не прислал бы сюда такого почтенного демона.

— Да ему-то самому до этого всего…

— Что в мире нового происходит? — спрашивает меня бесенок.

— Ничего, что шло бы нам на пользу.

— С чего это? Неужто Святой Дух воцарился?

— Воцарился? Не знаю, как тут в Тишевице, а в Люблине о нем и думать позабыли. Немодно.

— А разве нам от этого не одна польза выходит?

— Да нет, — говорю. — Когда все грешники, для нас это, пожалуй, еще похуже, чем если бы все праведниками стали. Скоро наступит тот день, когда люди захотят грешить сильнее, чем сами же выдержать смогут. И зачем тогда мы? Вот тебе пример. Пролетаю недавно над Левертовской улицей, вижу, мужчина идет — прилично одет, в шубе, борода окладистая, пейсы до плеч. Сигарета в зубах. Дай, думаю, подшучу. Подлетаю к нему, показываю на дамочку какую-то и говорю: «А что, дядя, не худо бы с ней познакомиться». Так просто в шутку говорю, уже и платок достал, чтоб утереться, когда он в меня плюнет. И что бы ты думал, он мне ответил? «Чего со мною-то лясы точить? Ты к ней лучше подкатись. Я согласен».

— Откуда же такая неудача?

— От Просвещения, естественно. За те двести лет, что ты тут штаны просиживал, Сатана успел новую кашу заварить. У евреев теперь собственные писатели появились. Кто на иврите, кто на идише пишет, но у всех цель одна — у нас кусок хлеба отбить. Это мы не спеша работаем: пока каждому на ухо что надо нашепчешь. А они свои «китчи» тысячами печатают и распространяют повсюду. Они все наши трюки знают — и лесть, и насмешки. Они уже придумали сотни объяснений тому, почему не следует соблюдать кошер. У них одно желание — изменить мир. И в то время, как там происходят такие удивительные вещи, мы с тобой вынуждены торчать здесь. Что за глупости!

— Сам пословицу знаешь: «Хороший гость — не в горле кость».

— Тут хоть посмотреть есть на кого?

— Есть молодой раввин. Недавно из Модли Божича приехал. Ему еще и тридцати нет, а знания… Тридцать шесть трактатов из Талмуда наизусть знает. Лучшего каббалиста во всей Польше не сыскать. По понедельникам и четвергам постится, а в ритуальные бани ходит, когда вода еще холодная как лед. Нашему брату с собой даже и разговаривать не позволяет. Что с ним поделаешь? Легче стену проломить, чем его соблазнить. Если б кто-нибудь спросил моего мнения, я бы сказал: давно уже пора на Тишевице этот рукой махнуть. Все, о чем я прошу: заберите меня отсюда, пожалуйста. Пока я еще умом не тронулся!

— Ладно, но сперва с раввином этим давай поговорим. С чего начать лучше, как думаешь?

— Ты это у меня спрашиваешь? Да он тебе соли на хвост насыплет, прежде чем ты слово первое произнесешь.

— Ну, это-то мы еще поглядим. Как-никак из Люблина. Не пугливые!

2

По пути к раввину спрашиваю у бесенка:

— Что с ним делать-то пробовал?

— Спроси лучше, чего не пробовал, — отвечает.

— Женщины?

— И не смотрит.

— Ереси?

— Не поддается.

— Деньги?

— С трудом догадывается, как они выглядят.

— Слава?

— Бежит от нее.

— И не оглядывается?

— Даже головой не шевелит.

— Видно, ангелом будет.

— И откуда только такие берутся?

Окно в комнате раввина было открыто, и мы влетели внутрь. Там все, как и полагается: Ковчег со Священными Свитками, книжные полки, мезуза в деревянной коробочке. Раввин, молодой человек со светлой бородой и высоким лбом, сидит на стуле и читает себе Гемару. Он в полном облачении: ермолка, кушак и ритуальная одежда с кистями, причем каждая кисточка, как и положено, перевязана восемь раз. Прислушался я к его мыслям: хоть в синагогу не ходи. Раскачивается он, значит, и читает вслух на иврите: «Рахиль т'унах в'зазеза»; тут же сам и на идиш переводит: «И остриг он молодого барашка».

— А Рахиль на иврите, — говорю я ему, — это ведь не только барашек, это же еще и женское имя.

— Ну и что?

— У барашка — руно, у девицы — волосы. — Что с того?

— А если она не андрогин, чего же их обрезать?

— Прекрати богохульствовать и не мешай мне! — кричит раввин.

— Погоди секундочку, — отвечаю. — Тора твоя не чай, не остынет. Если Иаков с Рахилью так уж сильно любили друг друга, то почему, скажи мне на милость, Рахиль не покончила с собой, когда за Иакова отдали Лию? А когда Рахиль отправила к мужу служанку Билху, то что сделала Лия, чтобы переплюнуть сестру? Послала к нему Цилпу!

— Это все было до того, как Моисей получил Тору.

— А царь Давид?

— До устава рабби Гершома.

— До Гершома, после Гершома — какая разница? Мужчина всегда мужчиной остается.

— Негодяй! Пропади ты пропадом, — раскричался раввин.

Схватился за пейсы и так задрожал, будто кошмар какой увидел. Потом и вовсе заткнул уши и зажмурился. Я еще что-то пытался говорить, но он меня уже не слышал. Перевернул несколько страниц и снова углубился в чтение.

Бесенок заметил:

— Тяжело его подловить, верно? Завтра же начнет поститься, да еще и колючек в постель натащит. А деньги все на милостыню раздаст.

— Неужели же такие еще не перевелись?

— В вере крепок, как скала.

— А жена?

— Чистый агнец.

— Дети?

— Маленькие еще.

— Может, теща?

— Уже в ином мире.

— И ни с кем никогда не ссорится?

— И половины врага не найти.

— Где же ты сокровище такое откопал?

— Попадаются иногда такие среди евреев.

— Нет, не могу я это просто так оставить. Он и будет моим первым заданием. Ох, чувствую, справлюсь — переведут меня куда-нибудь в Одессу. Обещали уже.

— А что там, в этой самой Одессе, так уж и хорошо?

— Даже лучше. Для таких, как мы, — это истинный рай. Лежишь себе, спишь двадцать четыре часа в сутки, а народ сам грешит. Тебе и пальцем шевелить не нужно.

— Что же там делать, кроме того, что спать?

— С дамами гулять.

— Вот чего-чего, а с этим тут туго, — вздохнул бесенок. — Была одна старая шлюха, и та подохла.

— Что же осталось?

— То же, что и у Онана.

— Да, непорядок. Знаешь что? Поможешь мне клянусь бородой Асмодея, я тебя отсюда вытащу. Будешь у меня работать только в Песах.

— Хорошо бы, но получится ли?

— Вот и проверим. Нас-то двое, а он один.

3

Неделя проходит, и ничего. Раввин чист, как и прежде, зато мы — в грязи по самые уши. Неделя в Тишевице, это ведь как год в Люблине. Тишевицкий бесенок парень, конечно, хороший, но попробуй просиди двести лет в такой дыре! Над его шутками еще Енох смеялся, а имена, которые он поминал, не иначе как из Агады. У историй борода — здешнему раввину не сравниться. Я уж сбежать хотел, но потом решил, что дома появляться, задания не выполнив, нехорошо будет. У меня и так там врагов хватает, вот они порадуются, если я себе тут шею сломаю. Демоны, они ведь каверзы разные не только людям делают, про своих собратьев тоже не забывают.

На собственном жизненном опыте я убедился: самые сильные искушения те, что относятся к похоти, алчности и гордыне. Перед всеми тремя никто не устоит, даже рабби Цоц. И из этих трех самое верное средство — гордыня, или высокомерие. Талмуд ученому человеку позволяет иметь не больше одной восьмой части гордыни. Но поверьте мне: чем человек умнее, тем сильнее он перебирает эту квоту. На это-то я и решил поставить, поняв, что дни идут, а дело с места не трогается.

— Тишевицкий раввин, — сказал я как-то раз, — я родился не вчера. Я прибыл сюда из Люблина, где мы устилаем дороги Комментариями к Талмуду. Рукописями мы топим печи. А под тяжестью Каббалы прогибаются чердаки. Но даже там, в Люблине, я не встречал человека, равного тебе по знаниям. Как такое возможно, чтобы ты пребывал в безвестности? Святые могут позволить себе прятаться, но молчание не приносит признания. Ты рожден, чтобы стать лидером своего поколения, а не прозябать в этой деревне. Пришло время заявить о себе. Земля и небо ждут этого. Сам Мессия сидит в Птичьем Гнезде и ищет такого святого, как ты. Но что толку, если ты торчишь здесь и разбираешь горшки на трефные и кошерные? Прости меня за сравнение, но это точно так же, как если бы слон начал таскать солому!