Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Забегая вперед, замечу, что руководство Уральской области по-деловому учло критику со стороны писателя: озеро Жалтыркуль и некоторые другие крупные водоемы были превращены в заказники, строгие порядки стали наводиться в приписных охотугодьях, набеглым любителям легкой наживы ставился надежный заслон… Все это рухнуло с началом суверенизации!..

Вернемся, однако, к тем дням. Это были дни, когда взять интервью у лауреата Нобелевской премии стремились десятки корреспондентов, не только наших, но и зарубежных. Но Шолохов пока воздерживался от встреч и разговоров с ними.

– Первоисточником будет «Правда», – опять повторил Михаил Александрович. – Эти ребята никак не поймут того. Иначе начнут всяк на свой лад комментировать…

Рассказываю о курьезной жалобе одного из республиканских корреспондентов: у него, мол, пропали восемнадцать рублей, потраченные на поездку к Михаилу Александровичу на Жалтыркуль.

– Почему – пропали?

– А раз он не взял для редакции материал, то командировка ему не будет оплачена.

За столом дружный смех, а Михаил Александрович страшно рассержен.

– Ты скажи ему, что я отдам ему эти восемнадцать рублей, только пускай не осаждает меня!

Выходим, наконец, на улицу: Михаилу Александровичу пора возвращаться на далекое озеро Жалтыркуль, куда он недавно перебрался с Братановского яра. Журналистская местная братия и тут начеку, вновь жужжит телекамера, щелкают фотоаппараты. Михаил Александрович ныряет в машину, поверх приопущенного стекла спрашивает у меня:

– Так ты встретишь Лукина? Вместе и приезжайте на Жалтыркуль. Только скажи Зое, пусть она даст для него подушку. Больно уж он интеллигентный, хлипкий, просто боюсь за него. Вот увидишь, у него вместо зубов – пенечки, жевать нечем, а к зубному врачу не идет – страшно ему…

Михаил Александрович машет прощально рукой всем, и машина трогается. Самолетом уже нельзя – поздно. Но и на «Волге» в тот вечер не доехал он до места: где-то на третьей сотне километров прихватил ливень, напористый, полный, совсем не осенний. Путники заночевали на одной из ферм, встретившихся по дороге.

Как и договаривались, на другой день я выехал к самолету, который шел рейсом Москва – Уральск – Гурьев. На нем должен был прилететь Ю.Б. Лукин. Самолет прилетел, а Лукина не было. В чем дело? Выяснилось все поздней ночью, когда в Уральск позвонили из Гурьевского обкома партии. Оказывается, в редакции «Правды» недопоняли Шолохова. Он сказал, что надо лететь в Уральск самолетом, который идет на Гурьев. Ну и взяли Лукину билет до Гурьева. Покурив в Уральске возле самолета, он проследовал далее. Если бы я знал его в лицо, то сразу бы понял, что это стоит и курит Лукин, человек выше среднего роста, с тонким интеллигентным лицом, седой.

Именно он и вышел на следующее утро из самолета, летевшего теперь из Гурьева в Москву. Мы познакомились, посмеялись над превратностями полета. Наскоро позавтракали и выехали из Уральска. Вначале дождило, и это настораживало меня как водителя: впереди глинистые и солончаковые проселочные дороги – не застрять бы где-нибудь. Но потом распогодилось, засияло солнце и на душе полегчало.

Первые сто двадцать пять километров шли вдоль поймы Урала по грейдеру на поселок Чапаев (ныне – город Чапаев). Слева, над поймой, бушевал листопад. Дрожали на ветру полунагие осины и тополя, желтый лист летел с верб и осокорей. И лишь кряжистые вязы еще удерживали свой темно-багряный, почти бордовый наряд. На телефонных проводах, как на качелях, раскачивались и неумолчно свиристели серые, вылинявшие перед отлетом на юг скворцы. С грейдера при приближении машины вздымались грачи, косо держа крыло на ветер. Справа, на пожухших степных травах, взблескивала паутина, оставшаяся от бабьего лета. А в небе, голубом и высоком, дымчатыми плетями проплывали станицы журавлей, гусей, казарок. Туда же, куда и мы ехали, к югу…

Юрий Борисович много курит, внимательно слушает. Я рассказываю ему о нашем крае, богатом историческими событиями. Вот старинное село Большой Чаган, здесь Емельян Пугачев, начавший свой поход на Уральск, впервые встретился с представителями казахского народа, призвал их становиться под его знамена… После гибели В.И. Чапаева полки 25-й дивизии, как известно, несколько отошли к Уральску, а решительное, переломное, кровопролитнейшее сражение белоказакам дали у села Янайкина. Д. Фурманов писал в «Чапаеве»: «Таких боев немного запомнят даже старые боевые командиры Чапаевской дивизии… В этом – янайском – бою немало погибло красных бойцов, но еще больше осталось на поле казаков. И так было, что лежали они рядами, – здесь скошена была вся цепь неумолимым пулеметным огнем… Другого боя, подобного янайскому, не было…»

Вдали проплыло слева село Коловертное, маяча колоколенкой заброшенной церковки. Приуральцам оно памятно тем, что в нем бывали, отдыхая, рыбача, Алексей Толстой, Лидия Сейфуллина, Валериан Правдухин, остались великолепные описания ими здешнего пребывания. Несколько недель пробыл в Коловертном и Аркадий Гайдар. Годы провел тут всемирно известный генетик Николай Петрович Дубинин.

Следующее – село Бударино. Близ него Емельян Пугачев издал и зачитал свой первый «анператорский» указ, призывавший уральских казаков, казахов, башкир бороться против императрицы Екатерины II. Отсюда он начал свою самую мощную в истории России крестьянскую войну против самодержавия.

В общем, рассказывать было что. С час, наверное, мы пробыли в поселке Чапаеве, бывшем Лбищенске. Осматривали музей Василия Ивановича Чапаева, в помещении которого находился когда-то штаб 25-й дивизии, ходили к месту гибели легендарного начдива. Сфотографировались на память. С большим вниманием прислушивался Юрий Борисович к говору местных жителей – уральских казаков.

Садясь в машину, закуривает и размышляюще, неторопливо говорит:

– Похоже, что у здешних казаков много общего с донцами: в укладе жизни, традициях, в причинах, побудивших уральцев пойти за контрреволюцией. Что-то общее даже в говоре, в диалекте. У тех и у других, например, отсутствует в произношении средний род… Как та женщина сказала: «Возьми полотенец, мыло! Он, мыло, в мыльнице лежит. Рыло-т вон как пропылился!..» Незнакомо, скажем, для москвича и – чудесно, расчудесно…

К этой теме он возвращался всю последующую дорогу, удивился местному названию перекати-поле – катун, которые то и дело, словно сайгаки, проскакивали перед машиной, гонимые ветром:

– Как точно и кратко: катун!..

Теперь дорога скверная, и к озеру Жалтыркуль мы приехали часа в четыре дня. Сначала увидели большую брезентовую палатку, растянутую на открытом месте, а потом и заросшее камышом громадное озеро, спрятанное в пологой низине. По сторонам – неоглядная солончаковая степь с редкими кустиками полыни да суслиными и тушканчиковыми бугорушками, а прямо – оно с солнечными оконцами плесов, на которых рыбацкими поплавками покачивались кряквы, шилохвости, нырки, поганки, вдали сверкала снежным одеянием пятерка лебедей. Там же виднелась гусиная стая.