Мертвые души - Михаил Гоголь

“Вот как бы догадались было, Павел Иванович”, сказал Селифан, оборотившися с козел: “чтобы выпросить у Андрея Ивановича другого коня, в обмен на чубарого; он бы, по дружественному расположению к вам, не отказал бы, а это конь-с, [а. Как в тексте; б. это конь] право, подлец-лошадь и помеха”.

“Пошел, пошел, не болтай”, сказал Чичиков и про себя подумал: “в самом деле, напрасно я не догадался”.

Легким ходом неслась тем временем легкая на ходу коляска. Легко подымалась и вверх, хотя подчас и неровна была дорога; легко опускалась и под гору, хотя и без конца были спуски проселочных дорог. С горы спустились [Вместо “Легким ходом ~ спустились” между строк карандашом исправлено: Коляска тем временем спускалась с горы.]. Дорога шла лугами через извивы реки, мимо мельниц. Вдали [Далее начато: осиновые рощи] выступали картинно одна, из-за другой осиновые рощи. Вблизи же пролетали быстро кусты лоз, тонкие ольхи и серебристые тополи, ударявшие ветвями: ] сидевших на козлах Селифана и Петрушку. С последнего ежеминутно сбрасывали они картуз. Суровый служитель <со>скакивал с козел, бранил глупое дерево и хозяина, который насадил его, но привязать картуза или даже придержать рукою не догадался, всё надеясь на то, что авось дальше не случится. Деревья же становились гуще: [а. Как в тексте; б. становились чаще и выше] к осинам и ольхам начала присоединяться береза, и скоро образовалась вокруг лесная гущина. Свет солнца сокрылся. Затемнели сосны и ели. Непробудный мрак бесконечного леса сгущался и, казалось, готовился превратиться в ночь. [Вместо “Непробудный ~ в ночь”: а. Всё, казалось, готовилось превратиться в ночь; б. Начато: Лес] И вдруг промеж дерев свет. Там и там промеж ветвей и пней, точно живое серебро или зеркала. Лес стал освещаться, деревья редеть, послышались крики — и вдруг перед ними озеро. Водная равнина версты [Далее начато: в окружно<сти>] четыре в поперечнике, вокруг дерева, позади их избы. Человек 20, по пояс, по плеча и по горло в воде, тянули к супротивному берегу невод. Посреди их плавал проворно, кричал и хлопотал за всех человек, почти такой же меры в вышину, как и в толщину, круглый кругом, точный арбуз. [хлопотал за всех почти круглый человек похожий на арбуз] По причине толщины, он уже не мог ни в каком случае потонуть и как бы ни кувыркался, желая нырнуть, вода бы его всё выносила на верх; и если бы село к нему на спину еще двое человек, он бы, как упрямый пузырь, остался с ними на верхушке воды, слегка только [воды, и только бы слегка] под ними покряхтывая да пуская носом и ртом пузыри.

“Этот, Павел Иванович”, сказал Селифан, оборотясь с козел: “должен быть барин, полковник Кошкарев”.

“Отчего?”

“Оттого, что тело у него, изволите видеть, побелей, чем у других, и дородство почтительное, как у барина”.

Крики между тем становились явственней.

Скороговоркой и звонко выкрикивал барин-арбуз: “Передавай, передавай, Денис, Козьме. Козьма, бери хвост у Дениса! Фома большой, напирай туды жа, где и Фома меньшой. Заходи справа, справа заходи. Стой, стой, чорт вас побери обоих. Запутали меня самого в невод! Зацепили, говорю, проклятые, зацепили за пуп!”

Влачители правого крыла остановились, увидя, что действительно случилась непредвиденная оказия: и барин запутался в сети.

“Вишь ты”, сказал Селифан Петрушке: “потащили барина, как рыбу”.

Барин барахтался [а. Как в тексте; б. Арбуз барахтался] и, желая выпутаться, перевернулся на. спину, [перевернулся на другую сторону] брюхом вверх, [Далее начато: что и запутыва<ло>] запутавшись еще в сетку, как в летнее жаркое время в сквозную тюлевую перчатку на дамской ручке. [как дамская ручка в сквозную тюлевую перчатку] Боясь оборвать сеть, плыл он вместе с пойманною рыбою, приказавши себя перехватить только впоперек веревкой. Перевязавши его веревкой, бросили конец ее на берег. Человек с двадцать рыбаков, стоявших на берегу, подхватили конец и стали бережно тащить его. Добравшись до мелкого места, барин стал на ноги, покрытый клетками сети, как в летнее время дамская ручка под сквозною перчаткой, и взглянул вверх [и взглянул на берег] и увидел гостя, в коляске взъезжавшего на плотину. [Увидя гостя], кивнул он головой. Чичиков снял картуз и учтиво раскланялся с коляски.

“Обедали?” закричал барин, подходя с пойманною рыбою на берег, держа одну руку над глазами козырьком в защиту от солнца, другую же — пониже на манер Венеры Медицейской, выходящей из бани.

“Нет”, сказал Чичиков.

“Ну, так благодарите же бога”.

“А что?” спросил Чичиков любопытно, держа над головою картуз.

“А вот что!” сказал барин, очутившийся на берегу вместе — с коропами и карасями, которые бились у ног его [а. Как в тексте; б. “А вот что!” сказал барин, вышед совсем на берег; коропы и караси бились у ног его] и прыгали на аршин от земли. “Это ничего, на это не глядите; а вон штука вон где! [А вот штука] А покажите-ка, Фома большой, осетра”. Два здоровых мужика вытащили из кадушки какое-то чудовище. “Каков князек! из реки зашел…”

“Да это целый князь!” сказал Чичиков.

“Вот то-то же. Поезжайте-ка вы теперь вперед, а я за вами. Кучер, ты, братец, возьми дорогу пониже, через огород. Побеги, телепень Фома меньшой, снять перегородку. А я за вами [Я за вами буду] — как тут, прежде чем успеете оглянуться”.

“Полковник чудаковат”, подумал <Чичиков>, проехавши, наконец, бесконечную плотину и подъезжая к избам, из которых одни, подобно стаду уток, рассыпались по косогору возвышенья, а другие стояли внизу на сваях, как цапли. Сети, невода, бредни [После “бредни” в рукописи оставлен пробел для одного слова. ] развешаны были повсюду. Фома меньшой снял перегородку, коляска проехала огородом и очутилась на площади возле устаревшей деревянной церкви. За церковью подальше видны были крыши господских строений.

“А вот я и здесь”, раздался голос сбоку. Чичиков оглянулся и увидел, что барин уже ехал возле него на дрожках; травяно-зеленый нанковый сертук, желтые штаны и шея без галстука, на манер купидона. Боком сидел он на дрожках, занявши собою все дрожки. Чичиков хотел было что-то сказать ему, но толстяк уже исчез. Дрожки показались на другой стороне, и только слышался голос: “Щуку и семь карасей отнесите повару — телепню. А осетра подавай сюда: я его свезу сам на дрожках”. Раздались снова голоса: “Фома большой да Фома меньшой! Козьма да Денис!” Когда же подъехал он к крыльцу дома, к величайшему изумленью его, толстый барин был уже на крыльце и принял его в свои объятья. Как он успел так слетать, было непостижимо. [успел так слетать, бог его весть] Они поцеловались троекратно навкрест.

“Я привез вам поклон от его превосходительства”, сказал Чичиков.

“От какого превосходительства?”

“От родственника вашего, от генерала Александра Дмитриевича”.

“Кто это Александр Дмитриевич?”

“Генерал Бетрищев”, отвечал Чичиков с некоторым изумленьем.

“Не знаю-с, незнаком”.

Чичиков пришел еще в большее изумление…

“Как же это?.. Я надеюсь, по крайней мере, что имею удовольствие говорить с полковником Кошкаревым?”

“Петр Петрович Петух, Петух Петр Петрович”, подхватил хозяин.

Чичиков остолбенел. “Вот тебе на! Как же вы, дураки”, сказал он, оборотившись к Селифану и Петрушке, которые оба разинули рот и выпучили глаза, один сидя на козлах, другой стоя у дверец коляски: “как же вы, дураки? Ведь вам сказано — к полковнику Кошкареву… А ведь это Петр Петрович Петух…”

“Ребята сделали отлично!” сказал Петр Петрович. “За это вам по чапорухе водки и кулебяка в придачу. Откладывайте коней и ступайте сей же час в людскую”.

“Я сóвещусь”, говорил Чичиков, раскланиваясь: “такая нежданная ошибка…”

“Не ошибка”, живо проговорил Петр Петрович Петух: “Не ошибка. Вы прежде попробуйте, каков обед, да потом скажете: ошибка ли это? Покорнейше прошу”, сказал, взявши Чичикова под руку и вводя его во внутренние покои. Чичиков, чинясь, проходил в дверь боком, чтоб дать и хозяину пройти с ним вместе; но это было напрасно: хозяин бы не прошел, да его уже и не было. Слышно было только, как раздавались его речи по двору: “Да что ж Фома большой? Зачем он до сих пор не здесь? Ротозей Емельян, беги к повару — телепню, чтобы потрошил поскорей осетра. Молоки, икру, потроха и лещей в уху, а карасей — в соус. Да раки, раки. Ротозей Фома меньшой, где же раки? раки, говорю, раки?” И долго раздавалися всё — раки да раки.

“Ну хозяин захлопотался”, сказал Чичиков, садясь в кресла и осматривая углы и стены.