Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии - Татьяна Шишова

— Пожалуй. Но я, упреждая Ваш следующий вопрос о Соборе детей и молодежи, скажу, что нам хотелось вдохнуть в него совсем другой дух — исцеляющий дух Собора поколений, который поможет растащенным в разные стороны возрастным группам найти, обрести друг друга. И это стало, слава Богу, официальной идеей XII Русского Народного Собора. Словосочетание «Собор поколений» прозвучало в устах Святейшего Патриарха и в Соборном слове, то есть в резолюции Собора. Эта идея была очень ярко представлена.

— «Собор поколений»… Так красиво звучит. Но не кажется ли Вам, Виталий, что в реальности все же сегодняшняя молодежь — это поколение недоразвитых людей? Общаясь довольно часто с отнюдь не худшими представителями молодежи, я наблюдаю признак, который в дореволюционной психиатрии определялся как «скорбное бесчувствие». Под «скорбным» в данном случае следует понимать болезненное, патологическое. Больницу, Вы же знаете, называли «домом скорби». Так вот, у заметного числа моих юных знакомых недоразвитие сердца, если можно так выразиться. И недоразвитие культуры при субъективной уверенности, что знаний в области культуры — выше крыши. Мне очень грустно думать, что великая — и такая прекрасная! — русская культура уже прошла мимо них. Кажется, что их вообще ничто серьезное не трогает, не волнует.

— С Вами трудно выдерживать «позитив»! (Смеется.)

Доля правды — не берусь сказать какая — в Ваших словах, в Вашей тревоге есть. Кстати, поколение 1990–х — это еще и очень малочисленное поколение, что и является одним из признаков его ослабленности… Их мало, и, соответственно, нас будет мало лет через двадцать — тех, кто будет на международной арене отстаивать суверенитет России. И это очень серьезная угроза нашей национальной безопасности.

Есть у этого поколения и внутренние слабости, которые трудно исправимы, здесь Вы правы. Многие педагоги об этом говорят. И все же хочу подчеркнуть: это поколение очень разное, очень пестрое. Те, кто постоянно работает с молодежью, говорят, между прочим, о поколенческих волнах. Действительно, каждые три — четыре года идут как бы микропоколения, слои, обладающие своим эмоциональным настроем, своей особой волей к жизни, не такой, как у предыдущих и последующих. Так вот, у нас довольно неплохие поколенческие «волны», которые появились на свет в 1980–е — неравнодушные. Может, нам имеет смысл обратить на них особое внимание и вложить в них то, чего они недополучили в предыдущую эпоху?

— Вы хотите сказать, что они не безнадежны?

— Да, не безнадежны.

— В отличие от тех, кто родился в 1990–е?

— Я думаю, эти тоже не безнадежны. О них еще судить рано. Но кризисные явления были глубже и, конечно, наложили свой отпечаток на них. К каждому сегменту юного поколения нужен осмысленный подход.

Беседа 2–я. Тоска по норме

— Неужели Вы думаете, что отдельно взятую молодежь можно как-то исправить, если парадигма всего общества останется прежней? Обществу потребления и нужны упрощенные, примитивные, инфантильные люди, потому что именно они — самые лучшие потребители.

— Да, конечно, обществу активно навязываются потребительская модель жизни. Но эта модель в России не победит. Она может победить в сознании отдельных людей, даже отдельных слоев общества, таких как пресловутые «новые русские». Мы говорим как раз об этом в «Молодежной доктрине». Ее главная мысль: борются не просто ценности с их отсутствием, нет! Борются наши ценности с системой антиценностей, которые насаждаются, как слой «новых русских». Сегодня мы в очередной раз стоим перед выбором: куда пойти русскому богатырю — направо, налево или прямо? Мы, как всегда, пойдем прямо. И возродимся, я в этом уверен. Это элемент оптимизма чисто интуитивный, что ли.

— Но если переводить интуитивное ощущение в рациональную плоскость, как это можно объяснить?

— Прежде всего тем, что индивидуалистическая модель, доведенная до своего конца, до того абсурда, до которого она стремится дойти, в условиях России стала разрушительной силой. Для власти и для всего общества сделалось очевидным, что, если позволить этой модели продвинуться еще дальше, мы Россию просто потеряем. Она будет разрушена, потому что для нас эта ценностная модель обладает очень серьезным отрицательным потенциалом отказа от себя, причем от себя не только в духовном смысле, но и в самом приземленном — экономическом, материальном, связанном с какими-то социальными устоями, на которых все держится.

— Добавлю — и в психологическом, даже психофизическом, потому что для психики, а следовательно, и для физического здоровья как отдельного человека, так и целого народа очень вредно, когда многое в окружающей жизни не по нраву, не по душе.

— Мы говорили о маске, которую носит молодежь. Я думаю, что эта маска еще и своего рода ответ на внутренний дискомфорт. Дискомфорт ведь испытали в 1990–е годы не только старики, многие из которых умерли раньше времени, — знаменитый «шок смертности». Шок пусть не смертности, но тяжелой дезориентации, ощущение оторванности от старшего поколения, ощущение глубокой, выражаясь языком Хайдеггера, «исторической заброшенности» — это все как раз и породило необходимость носить защитную непроницаемую маску, под которой скрывается глубокая внутренняя неустроенность. Поэтому, я думаю, одним из главных поводов для оптимизма служит то, что возвращение к прежней модели ценностей, восстановление, скажем так, нормальной модели ценностей является глубокой внутренней потребностью. Есть внутренняя потребность пусть не в самих высоких ценностях, но в восстановлении нормальной модели ценностей. Это действительно есть у молодых, я это чувствую, я это наблюдаю.

— А какие могут быть в России ценности, если не высокие? «Высокие» и «нормальные» в нашей культуре тождественны.

— Да, мы описали в «Молодежной доктрине», что такое нормальная модель ценностей. Другое дело, что восстановление ее может пойти разными путями. Не факт, что человек примет ее всю сверху до низу, примет ее в том виде, как нам хотелось бы. Но часто это идет косвенными путями. Допустим, через идею дружбы, любви человек приходит к другим истинным ценностям…

— …через подвиг, самоотречение…

— Правильно. А если вспомнить наш советский опыт? Многие люди жили, как бы отвергая идею Бога, они редуцировали эту модель ценностей, тем не менее она в них прорастала вопреки всему. Часто вопреки даже сознанию человека, через какие-то суррогаты, через какие-то смягчения, эвфемизмы — но все равно прорастала.

— Да, кому-то советские люди были, если можно так выразиться, нравственно должны. У них будто существовал некий анонимный, им самим неведомый Кредитор. Я это всегда чувствовала по своим близким и не очень близким, и для меня в этом была — и есть! — великая тайна. Впрочем, ее приоткрыл Тертуллиан, сказавший, что каждая душа — христианка. На это вся надежда… Я почти уверена, что души сегодняшних молодых устали питаться духовным «попкорном», озверели от голода, от интуитивной тоски по настоящей, доброкачественной «пище». Интуитивной, потому что порой даже не знают, какая она — настоящая, могут вообще не знать, что она существует… Но нужно, чтобы кто-то наверху призвал к другому. Клич сверху, мне кажется, необходим.

— Я тоже так думаю. Но я хочу вернуться к Вашему вопросу: можно ли молодое поколение воспитать отдельно от всего остального общества? Не только нельзя практически, но и методологически неверно пытаться так мыслить. Начать-то надо с той здоровой части старшего поколения, в которой сохранилась совесть, которая даже в силу своего жизненного опыта видит, что есть что. И если не обратиться к этой части старшего поколения, вообще ничего не получится, потому что от него зависят условия и социализации, и образования. Поэтому в «Молодежной доктрине» обращение к старшему поколению, к некоему потенциалу союза поколений — очень важный момент.

6–я глава «Молодежной доктрины» называется «Программа — максимум» (кстати, скоро выйдет большой тираж «Молодежной доктрины» для широкой аудитории, можно будет посмотреть)…

— Боюсь, широкой аудитории 6–я глава покажется несбыточной, утопичной.

— Да, она может на первый взгляд показаться утопией, чем-то очень далеким от жизни, очень далеким от нынешней политической практики. Но мы так специально ее и задумывали, чтобы показать, как можно построить государственную молодежную политику в идеале. И как можно было бы наладить жизнь молодежи в современных условиях, если бы старшие члены общества, старшее поколение действительно бы взялось за ум и попыталось исправить те ошибки, которые были сделаны раньше.

— Старшее поколение надо каким-то образом научить активно выражать свою позицию и активно влиять на молодежь. Не только молодые отстранились от старших, но и старшие стали бояться молодежи. Я, например, вижу, что мужчины боятся не только юношам, но даже подросткам делать замечания. Те на улице громко ругаются матом, причем, бывает, так громко, будто хотят, чтобы взрослые наконец услышали, возмутились, сказали: «Нельзя!»…