Твердь небесная - Юрий Рябинин

Павел Павлович сделал секундную паузу и, вдохновенно оглядев присутствующих, продолжил:

– Господа! Я уполномочен своими единомышленниками, – он слегка кивнул головой кому-то из присутствующих, видимо, тем лицам, о ком шла речь, – уполномочен заявить, что в самое ближайшее время нами будет учреждена торгово-промышленная партия, представляющая интересы крупного русского капитала. То есть наши с вами интересы. Если существуют партии, имеющие цель разрушить Российское государство, то нелепо не появиться организации, добивающейся прямо обратного – укрепления державы. Нисколько не сомневаюсь, господа, что мы найдем в вашем лице полное понимание и всемерную поддержку. Сейчас, как никогда, важно нам всем выступить сообща.

Едва Павел Павлович закончил свою речь, буфетная ожила, загудела, будто растревоженный улей. Все разом заговорили, принялись высказываться и обсуждать услышанное. Со своего места поднялся, чтобы привлечь к себе внимание, самый немолодой – лет шестидесяти – из собравшихся здесь гостей. Присутствующие притихли, когда он начал громко говорить:

– Ты, Павел, скажи прямо: сколько нам платить придется?..

Его прервал раскатистый хохот Саввы Тимофеевича.

– Браво! Павел Григорьевич! – давясь от смеха и утирая слезы, с трудом выговорил он. – Ну ты, как всегда, в самый корень зришь!

– А я жизнь прожил! – продолжал греметь Павел Григорьевич. – И не знаю такого, чтобы у нашего брата не спрашивали денег хоть на какое учрежденье: собрание открывать хотят – плати! клуб новый строить – плати! биржу в тот раз расширяли – опять плати! Теперь вот партия! – неужто бесплатно нам ее дадут? – нате пользуйтесь! Я сроду еще даром ни от кого ничего не видел! Говори, Павел, как на духу!

Павла Павловича, видно было, все это очень задело – и неудобные вопросы старого мануфактурщика, и – особенно! – явно издевательский смех Саввы Тимофеевича. Звеня металлом в голосе, он отчеканил:

– Вам, Павел Григорьевич, человеку заслуженному и уважаемому, я, так и быть, скажу, как на духу: не захотите помогать партии, отстаивающей ваши интересы, сделаетесь добычей других партий, люто ненавидящих и вас, и самую Россию! Они-то церемониться не будут! – возьмут все подчистую! до самых сережек ваших внучек! Эти господа на днях в Кремле продемонстрировали, на что способны! Нравится так? Воля ваша – выбирайте!

Напоминание о недавнем страшном убийстве московского главнокомандующего – великого князя – произвело на присутствующих гнетущее впечатление. Павел Павлович угадал – его аргумент прозвучал в высшей степени убедительно. Возражать никто больше ему не спешил. И даже между собой гости теперь не переговаривались. Немую сцену прервал Дрягалов. Он по-хозяйски откашлялся и сказал:

– Ну вот что, братцы-капиталисты, послушайте тоже не юнца. Кажись, и вправду нам надо эту партию учреждать. Павел вот напомнил о моей прежней дружбе с социалистами. И, скажу вам, добра от них не будет! Пройдохи что надо! Верно знаю! – они больше инородцы всё и Россию самую ни во что не ставят! Она, матушка, для них чужая. А когда чужое кому было дорого? Так что, если мы можем как-то помочь их унять, надо помогать! Не то будет поздно. Вот вам мое слово.

Павел Павлович одобрительно кивнул Дрягалову.

– Итак, господа, – ободренный поддержкой, уверенно произнес он, – дело это исключительно добровольное. Никто никого неволить не собирается. Как порешите, так и будет.

– Что ж там решать… – за всех ответил Афанасий Васильевич. – Кто пойдет против своих интересов? Никто. Если эта партия будет нам на пользу, то, ясное дело, все за нее.

Следом оживились и прочие. Заговорили. Причем несогласных реплик слышно не было.

Прямодушный Павел Григорьевич опять по своему обыкновению спросил без околичностей:

– Ты уж говори, Павел, сразу: что от нас-то требуется, кроме согласия?

– Требуется очень многое. Но, прежде всего, нам необходимо решительно, бескомпромиссно стоять на своем! Нужно показать власти, что мы реальная могучая сила и главная для нее теперь опора. А выступить со своими идеями нам придется, видимо, в самое ближайшее время. Господа! – торжественно произнес Павел Павлович. – По вполне достоверным сведениям из Петербурга, сейчас на самом высоком правительственном уровне обсуждается вопрос об учреждении Государственной думы. Это парламент, господа! Как повсюду в Европе буржуазия при помощи парламента влияет на политику – и внутреннюю, и внешнюю, – так и мы, получив представительство, сможем в своих интересах определять русскую политику. Осенью, по всей видимости, уже состоятся выборы в Думу, и нам нужно сделать все возможное, чтобы наша партия там была самою влиятельною. А вот для этого, – Павел Григорьевич, я отвечаю на ваш вопрос, – для этого действительно нам придется понести известные расходы, которые – уверяю вас! – вернутся сторицею. Когда вы нанимаете сторожа для своего имущества и кладете ему жалованье, вы, естественно, терпите издержки. Но если вы сэкономите на стороже, потери ваши в результате будут куда как большими. Вы должны понимать, партия – это тот же сторож наших интересов, нашего благополучия.

– Да я не против, – отозвался Павел Григорьевич. – Я разве что! Разобраться хотел. Только и всего. Надо – заплатим.

Павел Павлович рассказал о предстоящем съезде их торгово-промышленной партии и пригласил всех принять в нем участие.

– Как ты, Савва Тимофеевич? – с иронией спросил он, таким образом, уже не призывая своего возражателя к согласию, а, напротив, не позволяя ему присоединиться к большинству. – Со всеми или опять сам по себе?

– Я со всеми сам по себе, – отозвался Савва Тимофеевич. – Увы, господа, не смогу принять участия в вашей партии: я скоро выезжаю на лечение за границу. Когда вернусь, не знаю…

– Что ж, пожелаем здоровья Савве Тимофеевичу, – как-то загадочно-многозначительно произнес Павел Павлович.

Таня оказалась совершенно права, подумав, как, наверное, старший Дрягалов полюбит кроткую, трудолюбивую свою невестку, как будет заботиться о ней, опекать ее. Только Таня несколько опоздала с таким выводом: позволив сыну жениться, Василий Никифорович уже вполне составил представление, кто такая Леночка, уже разглядел ее всю насквозь и полюбил всею душой. Времени, проведенного вместе с ней в путешествии, ему для этого более чем достало.

Вполне осознавая, что его образованная невестка сидеть безвыходно дома в светлице за бесконечною пряжей – этим символом женской доли в патриархальном семействе – не будет, Дрягалов вскоре после свадьбы предложил Лене достойное занятие – быть главною счетоводкой над всеми его магазинами. Он планировал к осени наконец отстроить новый, самый большой из всех, магазин на Мясницкой со счетоводческою конторой при нем и посадить туда Лену начальницей. Но Лена попросила Василия Никифоровича никакими властными полномочиями ее не наделять и начальственных должностей не предлагать. У нее были другие планы. Она еще в Китае, насмотревшись на раненых, на их муки, решила, что, возвратившись в Москву, непременно пойдет учиться на медицинские курсы и станет, как папа, докторицей. А пока, чтобы не сидеть дома, – она и дня не выдержала бы в затворе! – Лена поступила сестрой милосердия в госпиталь, где служила ее подруга Таня.