Блокада. Том 2 - Александр Чаковский

Но Манштейн знал, что Браухич и Гальдер жили и действовали как бы в двух измерениях. Оба они не за страх, а за совесть служили фюреру, облекали, так сказать, в плоть и кровь его планы завоевания мирового господства, переводили эти планы на язык боевых приказов, воплощали в оперативные и стратегические акции. И в то же самое время они презирали Гитлера за его военную безграмотность, неумеренное тщеславие, постоянное стремление приписывать только себе одному все успехи вермахта и сваливать на других вину за любую неудачу, любой просчет.

Этим типичным представителям старой генеральской касты Гитлер всегда представлялся наглым, самонадеянным ефрейтором, незаслуженно унижающим и оскорбляющим их.

В том, что такая раздвоенность погубит Гальдера так же, как она уже погубила Браухича, Манштейн не сомневался. Но его это мало трогало. Сам он безоговорочно принимал фюрера таким, каким тот был. И судьба Браухича, Лееба, Рунштедта только укрепляла его уверенность в том, что он не ошибся, избрав для себя раз и навсегда путь преданного слуги Гитлера.

Однако новая задача, которую возлагал на него фюрер, не только радовала Манштейна, но и тревожила. Чувство радости порождалось возможностью вслед за Севастополем преподнести фюреру Ленинград. В случае превращения такой возможности в действительность Манштейн мог бы стать первым среди немецких военачальников. Но речь ведь шла о городе, который сопротивлялся двум немецким армиям почти год. Севастополь выстоял восемь месяцев. А там, под Ленинградом, в течение года немецкие войска не продвинулись ни на шаг.

И хотя Манштейн верил в свою счастливую звезду, само слово «Ленинград» пугало его. Сейчас он был героем Севастополя и находился на таком участке фронта, где все, кажется, сулило успех и победы. А что его ждет там, на новом направлении?..

Будущее представлялось Манштейну зыбким и неопределенным.

Тем не менее разговор с Гальдером он начал не с обсуждения трудностей, уготованных ему под Ленинградом, а совсем с другого: как отразится отсутствие 11-й армии на ходе боев там, на юге. Может быть, в душе фельдмаршала жила еще робкая надежда, что Гальдер сумеет каким-то образом изменить ход событий.

Тот выслушал его молча. Потом сказал, что рад возможности лично поздравить героя Севастополя с высоким и вполне заслуженным чином фельдмаршала. Однако тут же не преминул заметить, что, с его точки зрения, на юге теперь можно обойтись и без 11-й армии.

Это несколько обидело Манштейна, он уже готов был опровергнуть мнение начальника генерального штаба сухопутных войск новыми неотразимыми доводами, но посмотрел ему в лицо и отказался от своего намерения. У Гальдера были какие-то неживые, потухшие глаза, совершенно безразличные ко всему, что происходит вокруг. К тому же Манштейн отлично знал, что Гитлер никогда не отменяет своих приказов.

Скорее по инерции, чем с расчетом, он напомнил генералу, что совсем недавно на 11-ю армию предполагалось возложить форсирование Керченского пролива. Гальдер подтвердил, что такая задача очень важна, но для осуществления ее достаточно одного немецкого корпуса, даже одной дивизии, при совместных действиях с румынскими частями.

Манштейн разразился упреками по адресу румын. И начальник генерального штаба опять слушал вновь испеченного фельдмаршала не прерывая, погрузившись в безразличное изучение продолговатого его лица с очень узкими глазами, длинным носом и тщательно расчесанными на пробор редкими седеющими волосами. Затем перевел взгляд на часы и сказал, что в полдень должен быть с докладом у фюрера и что при этом обязательно присутствие Манштейна…

Когда они вдвоем вошли в кабинет Гитлера, Манштейн убедился, что все здесь выглядит так, как и в «Вольфшанце»: та же тяжелая дубовая мебель, тот же неизменный портрет короля Фридриха в овальной раме.

Кресло у письменного стола пустовало — Гитлер рассматривал карты, разложенные на другом, овальном столе. Увидев Манштейна, он протянул ему руку и осведомился, хорошо ли тот отдохнул. Ответ едва дослушал и, повернувшись к Гальдеру, приказал:

— Докладывайте.

В течение нескольких минут Гальдер деловито осветил обстановку на сталинградском и краснодарском направлениях, сказал, что советская 62-я армия отрезана от главных сил, но все время предпринимает контратаки, пытаясь восстановить локтевую связь с ними, что части другой советской армии — 56-й — с боями отошли на южный берег реки Кубань, что захвачен Краснодар…

— А что происходит под Москвой? — неожиданно прервал его Гитлер. — Задача сковать там войска противника не снята! Или вы хотите дать возможность Сталину перебросить оттуда резервы на юг?

Несколько замявшись, Гальдер ответил, что удар, нанесенный по приказанию фюрера из района Жиздры на Сухиничи, встретил ожесточенное сопротивление и развить там успех пока не удалось.

Это сообщение мгновенно привело Гитлера в ярость. Он отшвырнул карту группы армий «Центр», ударил по столу ладонью и, видимо едва сдерживаясь, чтобы не закричать, перешел на свистящий полушепот:

— Не воображаете ли вы, Гальдер, что я позволю войскам «Центра» бездельничать в то время, как мои солдаты на юге с таким трудом добывают победу?

Спокойно, как бы стараясь самим тоном голоса умиротворить фюрера, Гальдер ответил, что такого упрека войска «Центра» не заслуживают, они делают все, на что способны.

Этот, в сущности, безобидный ответ вызвал у Гитлера приступ бешенства. Сжав кулаки, он закричал, что не позволит никому, в том числе и начальнику генштаба, оспаривать его мнение, что сам он бывший солдат и потому лучше его, Гальдера, знает, на что способны немецкие солдаты.

Смущенный этой сценой, Манштейн отошел в сторону. В тот момент он ясно почувствовал, что дни Гальдера сочтены.

Небрежно махнув рукой, Гитлер отпустил начальника генштаба и тотчас успокоился. Так же внезапно, как и взорвался.

— Подойдите ко мне, — обратился он к Манштейну. И когда тот приблизился к овальному столу, спросил: — Что вы намерены делать, генерал-фельдмаршал?

Новый чин Манштейна был назван с особым ударением. Это могло означать и поздравление и нечто другое, похожее на требование — делом оправдать полученный аванс.

Манштейн пристально посмотрел на Гитлера, стараясь понять смысл его вопроса. Но, так и не поняв, ответил неопределенно:

— Я намерен, мой фюрер, отправиться к новому месту службы.

Гитлер окинул Манштейна медленным, оценивающим взглядом — от зеркально блестевших сапог до седеющих на висках волос — и, покачав головой, сказал негромко:

— Нет, Манштейн. Не к новому месту службы. К месту нового подвига!

Он произнес эти слова с проникновенной торжественностью, и, если бы Манштейн не был в этой комнате во время доклада Гальдера, ему и в голову бы не пришло, что всего несколько минут назад фюрер орал, захлебываясь от ярости.

— Посмотрите, — продолжал Гитлер, вороша на столе карты в поисках нужной. — Посмотрите сюда, — повторил он, отыскав наконец карту группы армий «Север» и кладя ее поверх других. — Я убежден, что, если бы можно было показать это крупнейшим полководцам Германии, всем, начиная с него, — Гитлер сделал быстрое движение рукой в сторону портрета Фридриха, — до Людендорфа и Гинденбурга, каждый из них сразу бы определил, какова теперь участь Петербурга. Ему уготована только смерть. Вы согласны?

Манштейн молча кивнул, устремив взгляд на карту. Блокадное кольцо плотно охватывало город. Собственно, это было даже не кольцо, а нечто дугообразное и змеевидное, тянущееся от Финского залива на юге и поднимающееся на северо-восток к Шлиссельбургу.

— Почти год Петербург задыхается в блокаде, его население околевает от голода, — медленно и как-то сладострастно проговорил Гитлер и вдруг, опровергая самого себя, крикнул: — Нет! Это большевики блокировали две моих армии и воздушный флот! Одиннадцать месяцев они не дают возможности сотням тысяч немецких солдат принять участие в операциях, которые должны решить исход войны! Умирающий держит за горло живого!.. Ленинград и Сталинград — олицетворение большевистской России. Большевизм персонифицирован даже в названиях этих двух городов. Судьба Сталинграда, можно сказать, уже решена. Но Ленинград вонзился в тело немецкой армии, как отравленная стрела. Я спрашиваю вас, Манштейн: можете вынуть эту стрелу?

Упоминание о Сталинграде неприятно подействовало на Манштейна: близкая и, казалось, бесспорная победа там ускользала из его рук. Он осторожно спросил:

— Вы уверены, мой фюрер, что переброска на север одиннадцатой армии не отсрочит захват Сталинграда?

— Чепуха! — махнул рукой Гитлер. — Сталинград поднесет мне Паулюс! Но победа будет неполной, если на севере все останется без изменений! Взгляните еще раз на карту, Манштейн. Войска Клюге фактически скованы подмосковной группировкой противника. А войскам фон Бока, после захвата Сталинграда, предстоит длинный путь на Кавказ, к Каспийскому морю, и дальше, дальше! Но их нужно подкрепить. И мне как раз недостает тех двух армий и воздушного флота, которые находятся у Кюхлера.