Логово зверя. Исход зверя. Укрощение зверя - Василий Головачев

– Сказки!

– Вовсе нет, и ты это узришь и оценишь. Во-вторых, мы научим тебя петь не только языком и горлом, но и всем телом, что намного усилит энергию твоего воздействия на людей и на мир вокруг.

– Как это можно петь телом? – усомнился Максим, зябко пряча кулаки в карманы полушубка; мороз к вечеру усилился.

– А вот так, – проговорил волхв, и внезапно фигура его стала зыбкой, туманной, над головой заискрились иголочки инея, а затем зазвучала песня, всего две фразы, которые буквально потрясли всего Максима! У него замерло сердце и воздух застрял в легких – от восхищения и радости, настолько чарующ и красив оказался волшебный голос Деемудра.

Замигал и погас фонарь возле дома, словно стыдясь своего бледного света.

В округе залаяли собаки.

Максим выдохнул клуб пара, прошептал:

– Ух ты! Круто!.. Только я ничего не понял…

– Это Дэванагари, – сказал Георгий, – «язык богов». Иннокентий пожелал тебе здоровья и удач.

– А еще раз?

Мужчины обменялись улыбками; Максим почему-то хорошо видел их в слабеньком отсвете окон дома на снегу.

– Ты и сам сможешь петь так же, даже лучше, если проявишь терпение. Твой дар выше моего.

– Вы не шутите?! – Максиму стало жарко. – Тогда я попробую. Только я уезжаю завтра…

– Тебя найдут наши ученики, начнешь заниматься с ними.

– А вы разве не будете меня учить?

– Я присоединюсь позже, – пообещал волхв.

– Спасибо!

– Не повторяй слепо это христианское слово, оно означает – «спаси бог», а нас ни к чему спасать. Лучше говори – благодарю.

– Спа… благодарю, – проговорил сбитый с толку Максим.

– А не за что еще. Проявишь свои способности, поднимешься на горку, тогда и поблагодаришь. Думай, отрок, тебе есть куда идти. Прощай пока.

– До свидания…

Последние слова Максима повисли в воздухе. Волхва и его спутника уже не было рядом, они исчезли, словно растворились в воздухе.

Максим потоптался по скрипучему снежному тротуару, озираясь, подумал, уж не пригрезилась ли ему встреча с носителями русской традиции, как называли себя незнакомцы. И словно в ответ на его мысли фонарь на столбе вспыхнул ярким светом, разгоняя ночную тьму.

Глава 6

Громов

Лежачего не бьют, а терпеливо дожидаются, когда он встанет.

Эту шутку Антон Громов припомнил, с трудом поднявшись утром, чтобы идти на работу. Доплелся до ванной, прополоскал рот, хотя лучше не стало: во рту сохранились особый шершавыйзапах и горечь, характеризующие состояние похмелья. Вчера он с кем-то снова пил пиво, потом какую-то бурду, остальное осталось за кадром. Добирался он до дома, а точнее, до съемной квартиры, которую делил с одним белорусом, подрабатывавшим в Костроме на стройке, уже на автопилоте. Вспомнилось еще одно ироническое изречение: реальность – это иллюзия, вызываемая отсутствием алкоголя.

Криво улыбнувшись, Антон поскреб пальцем двухдневную щетину на щеках и решил не бриться. Дрожали руки. И вообще не хотелось жить.

Петро Дмитрич, сосед, уже ушел. Он вставал рано, а приходил поздно, работал как вол, не жалея сил, чтобы вернуться в Гомель с приличной суммой денег. Антон даже ему иногда завидовал, так как этот спокойный уравновешенный человек имел цель в жизни. В отличие от Громова.

Доев вчерашний салат из одуванчиков и крапивы, Антон запил завтрак чаем с черствым хлебом, собрался кое-как и поплелся на рынок, где подрабатывал грузчиком у одного из коммерсантов, имевшего три продуктовые палатки.

Так он жил уже почти год, уйдя из семьи, оставив жену с детьми в Москве, хотя причина развода так и осталась ему непонятной. Ну, стал выпивать с друзьями, ну, стал задерживаться допоздна на работе; тогда он еще служил в частном охранном предприятии БОКС. Разве за это разводятся? Но Валерия рассудила иначе, подала на развод, и он ушел. Жалел ли об этом? Да, безусловно. А силы воли на то, чтобы вернуться и покаяться, начать новую жизнь, не хватало. Так и жил по инерции полубомжом-полуалкоголиком, от зарплаты до зарплаты, спуская деньги на выпивку, не имея возможности даже купить себе приличный костюм. И зимой, и летом ходил в одном и том же – в застиранных джинсах и джинсовой куртке. Бывший инструктор ГРУ по рукопашному бою. Бывший сотрудник БОКСа. Бывший друг Ильи Пашина, ставшего не то философом, не то рыцарем-джедаем (ха-ха), забывшим о существовании Антона Громова. Бывший муж изумительно красивой женщины Валерии Гнедич. Ну, и бывший отец двух дочурок, двух – и трехлетнего возраста.

Дверь захлопнулась, как всегда, со звуком выстрела.

Пружину надо поменять, мелькнула привычная, не раз всплывавшая мысль.

Он сделал шаг, голова закружилась.

– Осторожно, грузчик, – пробормотал он сам себе. – Шутки кончились, началась лестница.

Антон Андреевич Громов действительно не знал причин частых ссор и развода с женой. Случайным приятелям он говорил: умопомрачение нашло… Соглашался, когда ему объясняли, что есть женщины, люто ненавидящие пьяных, а его жена – из таких. На вопрос же: с чего он запил? – отвечал тем же: умопомрачение нашло, морок попутал, сглазил кто-то, наложил проклятие. О том, что это так и есть, он не думал. Мысли привычно тонули в алкогольной эйфории, и жизнь катилась вниз по накатанной колее, не встречая сопротивления воли. Если это бездумное существование можно было назвать жизнью.

Иногда он ложился спать трезвым, и это было хуже всего. Потому что в голову начинали стучаться воспоминания и мысли о покаянии, мечты о возвращении к семье, желание завязать с паскудной одинокой жизнью и стать человеком, которого все уважают. Но, промучившись таким образом ночь, наутро он находил способ опохмелиться, и все возвращалось на круги своя. Мечты казались несбыточными, а встреча с Валерией и вовсе недостижимой.

Однажды, полгода назад, зимой, он все-таки сорвался в Москву, нашел садик, в который Валерия водила дочерей, долго наблюдал за ними сквозь решетку ограждения, пока они возились в снегу вместе с другими детьми под надзором воспитательницы. Потом его заметила охрана детсада, и ему пришлось доказывать, страдая от унижения, что он не бомж, не похититель детей и не террорист. Вернувшись в Кострому, он было твердо решил бросить пить и не пил три дня, пока кто-то из сердобольных приятелей на рынке, видя его мучения, не предложил «пройтись по пивку». И жизнь снова поскакала галопом.

Антон спустился во двор, постоял, щурясь на раннее ласковое солнце. Июнь в Костроме удался нежарким, спокойным и тихим, что радовало, так как, по слухам, Европа в двух тысячах километров отсюда загибалась от жары.