Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приказ Эйзенхауэра для всех атакующих сторон полон таинственной серьезности. Смердит трупом. Американцы молчат, и неясно, где они находятся. Одного не понимаю: 9 августа, глядя на карту, я понимал, чего хотят американцы, но я не в силах понять, почему немцы все еще торчат в Нормандии от Донфрона до Кана, включая Мортен, Вир, Тюри-Аркур. Почему они контратакуют, вместо того чтобы отойти к Сене, когда еще было время. Может, им еще удастся вырваться, потому что они в этом мастера, но перья полетят. Маневр американцев — классический, прекрасный.
15.8.1944
Забастовка полиции, метро закрыто. Я иду к Лёле. Муж хозяйки гостиницы, в которой живет Лёля, полицейский, и похоже, что полиция действительно исчезла с улиц Парижа. Он тоже не пошел на службу и ночью собирается спать в другом месте. Одалживают мне сегодняшний «Petit Parisien» с обращением коменданта Парижа фон Хольтица к населению города. Он предупреждает о недопущении демонстраций: «…без колебаний приму самые жестокие меры по пресечению…» И так вежливо. Слушаю коммюнике: войска союзников высадились на юге, между Ниццей и Марселем. Теперь это действительно грандиозное вторжение. Не понимаю немцев. Они делают глупость за глупостью. Кажется, защитить линию Сены стало невозможно. Очень может быть, что Париж благодаря этому останется целым. Немцы только сейчас начали отступать, и, похоже, американцы не дают им отступать в сторону Парижа, оттесняя их на запад. Де Голль призвал французов начать всеобщую забастовку и возобновить работу только после прихода союзников. На Порт-д’Орлеан люди целыми группами сидят до одиннадцати вечера (комендантский час) в ожидании американцев. Douce France. В Варшаве без изменений. Умирают на солнце.
16.8.1944
Забастовка так забастовка — сижу дома. Только около одиннадцати часов звоню на работу. Оказывается, К. пришел пешком. Из Пасси в Шатийон. В таком случае и мне негоже сидеть дома, поэтому сажусь на велосипед и еду. В городе движение, перед булочными снова очереди. После работы отвез Шимонам К. сахар, который мне удалось получить для них в нашем кооперативе. В городе ад. Пасмурная знойная жара. На Алезии движением управляют немцы. А по улицам течет поток грузовых автомобилей, велосипедов и пешеходов. Езда на велосипеде становится цирковым трюком. На бульваре Распай перед всеми немецкими гостиницами стоят грузовики. Они в спешке, лихорадочно упаковывают вещи, в том числе гостиничное белье, матрацы и мебель. Я стоял рядом с грузовиком, набитым ночными столиками (??), и смотрел. Не мог насмотреться. Они бегали в рубашках, потные, запыхавшиеся, и грузили ночные столики. На кой черт они им сдались? Я все время тихонько шептал себе: «Они бегут». У меня комок стоял в горле. В городе ни одного французского полицейского и сумасшедшее движение. Толпы людей, проходящих пешком огромные расстояния. Около Оперы столпотворение. Движение, которого я не помню даже до войны. Желая пересечь Итальянский бульвар, слезаю с велосипеда и перебегаю его пешком. Отдыхаю у К. От напряженой восьмикилометровой езды по городу я чудовищно устал. С улицы Лафайетт доносится неумолкаемый гул моторов. Грузовик за грузовиком, набитые чемоданами, коробками, узлами. Уезжают. К. говорит, что они надеются вернуться. Везде, где немцы снимали помещения и заплатили до 1 января 1945 года, они, уезжая, просят продлить аренду после 1 января. Еще не разбиты. Но несмотря ни на что, у меня нет ощущения, что это КОНЕЦ. Мы говорим с К. Позиция Москвы по Польше предельно ясна. Варшава — лучшая генеральная репетиция, эта сражающаяся Варшава, получающая помощь из Англии. Она ведь ближе…
В Париже завтра вступает в силу так называемый план «D». Действительно, D… Полное прекращение подачи газа, электричество с 22.30 до 24.00, полная остановка метро, а также запись на получение вареной или сырой пищи. Немцы взрывают вокруг Парижа военные объекты.
17.8.1944
Утром отвожу сахар Тадзику П. Потом еду в Министерство труда продлить Лёлино разрешение на работу. Тадзик дал мне талоны на два литра спирта для горелки, а кроме того, у нас есть немного древесного угля. Надо только печку найти. Все печки, которых еще позавчера было полно по всему городу, исчезли. Не знаю, что делать. И вдруг на улице Вожирар я вижу впереди себя велосипедиста с большим мешком на переднем багажнике, в котором позвякивают жестянки. Я подъезжаю к нему и начинаю разговор. Спрашиваю, не везет ли он в мешке печку на древесный уголь. Он говорит, что да. Я начинаю смеяться, а он не понимает. А я смеюсь, потому что при такой жизни в человеке вырабатывается дополнительная интуиция. Чтобы в уличной толчее, в бешеном движении услышать звяканье металлических предметов, связать это с печкой, которую он ищет, броситься в погоню и не ошибиться, действительно нужно обладать животным инстинктом. С первого момента я был уверен, что у него в мешке должна быть печка. Он отвозит ее в магазин в Исси-ле-Мулино. Я еду вместе с ним. На Порт-де-Версаль мимо нас проезжает несколько автомобилей с красным крестом и ранеными офицерами. Забрызганные кровью лица, закрытые глаза, серо-зеленые манекены, брошенные в угол заднего сиденья.
В Исси-ле-Мулино вместе с велосипедистом захожу в магазин С ЗАДНЕГО ХОДА и, несмотря на то что на печки уже записалось 50 человек, выторговываю одну для себя. И тут же рядом, в небольшом книжном магазинчике, покупаю «Мемуары генерала Гурго»{102}. Один из самых интересных документов с острова Святой Елены о последних годах Наполеона. И по-видимому, один из самых правдивых.
После обеда прокатились слухи, что Шартр, Дрё и Орлеан заняты американцами, что американцы в 50 км от Парижа и Париж будет объявлен открытым городом. Немцы должны покинуть Париж в течение тридцати шести часов. После работы я еду к д-ру К. на Пасси. Немцы сломя голову бегут отовсюду. На проспекте Моцарта загружают все гаражное оборудование. Проносятся мотоциклы. Шум и столпотворение. Проезжаю весь
