Супрематизм. Мир как беспредметность - Малевич Казимир Северинович

Человек сам стремится к достижению молчания и молчание это назвал ритмом, т. е. <это> такой момент, где нет разлада различий, все ритмично согласно и связно, как единозвук в множестве. Где же слышен звук различий, там нет ритма, и композитор чего бы то ни было в строе своем спорящих звуков должен стремиться к тому, чтобы все различия создали ритм вне различий звуков, и музыкальным его произведение будет тогда, когда различия звуков исчезнут в едином ритме.

Ритм же это не звук, который слышен может быть ухом. Для восприятия ритма нет специальных ушей, как только весь я, поэтому слышу ритм не только ухом. Ритм же не только в звуке, но и в беззвучном молчании. Не только ритм в трубах, скрипках, флейтах оркестров, но и в холсте живописном, где цветные различия в единстве живописного ритма утеряли себя в белом Супрематизме, где нет различий совсем. В нем нельзя строить различия, <нельзя> даже в ритме мирить их новой симметрией, нельзя дать им новый порядок, как <только> тот, который есть в мировом пространстве. В самой природе не было никогда ритмического или неритмического как хаоса состояния.

Возможно отсюда уловить то, что и музыка не освобождена от беспредметного осязания звуков, употребляя усилия примирения различий. Возможно, что там, где соединяются различия в форму, возникающую в композиторе различий вообще, — <там возникает> признак предметности, там оформление; там же, где нет различия, где существует молчание, там лежит признак белой беспредметности, там нет ни формы, ни объема.

Цветок может быть принят за различие по своему наружному виду, в действительности его различия не различия, а видимость, подлинное <его единство> в семени. Возможно отсюда и то, что общежитие в семени не узнает того цветка, от которого было в восторге. Также не познает живописного Искусства новом виде; новые различия живописи наступают, хотя принадлежат все той же сущности. Дальше углубляется непонимание Искусства вообще в том, что общежитие, будучи в предметной фазе практического мышления, видит, что и Искусство должно быть также полезно, как и букет нарванных цветов, как и всякий материал.

Художники убеждены, что они действительно цветы, красотой, запахом завершающие человеческий уют, или предметы, приспособляемые общежитием к идее жизни; и что всякое действие их должно быть связано с ним, хотя никогда ничего в сущности вещей не связывается и не развязывается, так как не существует различий в природе. Проявление семени вне различий, оно не проявляется, как только является, в нем нет веса, нет элементов, в нем нет никаких преодолений и разрешений. Так ничто в природе не имеет культуры в видимых нами различиях — если существует вырастание, то оно совершается так, что нет никакой тяжести в беге семени, в нем нет процесса культуры, <в лрироде> нечего культивировать.

Человек же построил и сделал все предметностью, стал познавать то, чего нельзя познать. Создал себе вес — испугавшись его, хочет распылить, и потому все должно быть практично и полезно, всякая практичность и будет культурным действием, распыляющим вес через распыление. Отсюда и живопись, и слово должны быть предметны, должны принять на себя общий вес предметной культуры практического реализма. Но с последними совершилось нечто, что должно <дать им возможность> порвать и отделить себя от всего предметного, представляя ему развиваться в культуре и совершенствах, самим же выйти в беспредметность. И Искусство вышло — в слове в «заумь», в живописи в беспредметность Супрематизма; [слово в «зауми», живопись в беспредметности] соединяются в единстве, уже нет перед ними мира как предмет<а>, нет предметных различий, они свободны от культуры и совершенств, <они существуют> без пространства и времени, вне всяких измерений.

Слово и живопись вышли из умного практического и научного реализма предметного в без-умное беспредметное действие. Дошли до существа своего семени, в чем нет различий умного или неумного, нет ни дураков, ни глупых. Все последние существуют только в предметном практическом и научном реализме, в нем есть таланты и бездарности. Действия предметного общежития зависят от мысли одного, найдется <ес>ли умный — общежитие умно, а когда нет, то будет неумным. Потому всему общежитию нужны умные научные пастухи, которые гнали бы их по лугам совершенств, поэтому все массы во власти изобретателя. Поэтому в нем существуют «идейные люди», «идеалисты», «материалисты», стремящиеся, однако, достигнуть предметного практического равенства, чтобы вес предметный был распределен равно, <поэтому они стремятся> обеспредметить одного, обладающего большим весом. Так и практическая предметность должна идти впредь до полного безвесия, нет никаких чемоданов и багажа на цветах цветущих полей.

Накопление предметных совершенств общежитие считает благом и полагает, что достигнет счастья, когда весь лес изрубит на мебель, весь гранит выроет из земли для постройки дома, из всего золота нальет себе колец. А природа все растет да растет, нет ей конца и нет конца его практическому труду — нельзя соскрести всю землю без остатка, нельзя иэобресть всего практического. Предметная культура в этом видит благо свое, и бытие различия и ценности — фундаменты сознания практического общежития. Предметник напоминает собою безумца, стремящегося <за>сунуть в свой кошелек ценности земного шара, кромсая его разными телами, орудиями (природа и не предвидела, что в ней есть ценное и неценное).

Отсюда у него смерть, падение, пот, кровь, а природа бежит в беспредметности своей вне усталости, труда и пота и не знает той высоты, с которой можно упасть, не знает моря, где можно утонуть. Нет на руках ее <ни> мозолей, ни колец, ни усилий, нет ни идеального, ни материального, нет идей в ее беспредметном.

Общежитие ищет ценностей разными путями, всякий из делающих что-либо в этих путях должен делать ценность. Как исключение остается живописец — <но> не тот живописец, <кто видит> перед собой созданную общежитием ценность, охудожествляя ее в Искусстве, а тот, кто пишет, не зная <ее> перед собой. Само общежитие всегда отвергало таковых живописцев — не встречая в них ценностей. Предметное сознание создает само ценности, то, чего не существует: предмет — идея ценности. Так оно <общежитие> построило свое сознание и думает построить культуру свою на исключительных ценностях.

Совершенно противоположна сущность Искусства в своей беспредметности. Если в нем предположить сознание, то оно никогда не строит свое проявление на ценностях, оно их не знает, для него наступает равенство, но не равенство ценности, а беспредметность, где нет ценностей.

Вся эпоха человеческого развития основывается на предметных практических ценностях и потому должна завершить свой капитализм практических ценностей предмета, и не только практических ценностей, но и художественных, эстетических. Сумма должна собраться в своем пределе и уничтожить себя. Развиваясь вначале по прямой, передвигая тяжесть ценностей, линия стала загибаться и образовала кольцо или колесо культуры ценностей. Таким образом, известные ценности, развиваясь, имеют свой путь и предел, замыкаются в колесо своего движения и начинают вращаться, уходя в прошлое, всё время удаляясь в нашем сознании, подобно комете в мировом пространстве. И мы лишь можем <их> наблюдать простым глазом, а потом искусственным развитием зоркости глаза истори<ей>, — колеса культур в пространстве нашего сознания.

Возможно, что таковые ценности ложно оцениваются в негодности и отправляются в прошлое лишь потому, что были связаны с главной линией ложно32. Так, например, Искусство было ценностью практической Религиозного пути общей культуры; общежитие благодаря своему ложному представлению отнесло Искусство к двум своим главным путям, Религии и практической технике, как ценность воспроизведения в Искусстве образов духовной или практической идеи — других ценностей общежитие не находило в нем.