Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

Фернандо Пессоа отворил дверь номера, вышел в коридор. Шагов его было не слышно. Две минуты спустя — ровно столько времени нужно, чтобы спуститься с высокой лестницы, хлопнула входная дверь, прожужжал электрический шмель. Рикардо Рейс подошел к окну. По Розмариновой улице удалялся Фернандо Пессоа. Летели огни трамваев — пока еще параллельно друг другу.

Говорится — а верней, пишется в газетах, которые действуют то ли по собственному убеждению, не получив никакого задания свыше, то ли по воле того, кто водит рукой пишущего, словно недостаточно предложить и намекнуть, так вот, эпическим стилем какой-нибудь тетралогии сообщают газеты, что, возвысясь над павшими во прах великими державами, наша португальская нация утвердит свою необыкновенную силу и ум, воплощенные в людях, которые этой нацией руководят. Ну, стало быть, падут во прах, провалятся в тартарары — это слово для того здесь и употреблено, чтобы ясно было, какой апокалиптический грохот будет сопровождать подобную неприятность — великие державы, пока еще исходящие кичливым высокомерием и от сознания своей мощи надувающиеся спесью — сплошное надувательство! — и не за горами тот счастливый день, не значащийся пока в анналах, не занесенный на скрижали, когда государственные мужи из иных стран покорно притекут за советом, помощью, вразумлением, лаской и милосердием, за маслицем для светильника не куда-нибудь, а в лузитанские пределы, не к кому-нибудь, а к тем могучим мужам нашего отечества, которые правят всеми прочими португальцами, и в первую голову — к самой светлой голове в нашем правительстве, стоящей притом во главе его, а заодно исправляющей должность министра финансов, к Оливейре Салазару, на почтительном расстоянии от которого и в том порядке, как будут скоро печатать их фотографии в тех же самых газетах, следуют Монтейро Внешних Сношений, Перейра Торговли, Машадо Колоний, Абраншес Общественных Работ, Бетанкур Морского Флота, Пашеко Просвещения, Родригес Юстиции, Соуза Пассос Обороны, которого не следует путать с Соузой Паэсом — Внутренних Дел, а пишем мы так пространно и подробно, чтобы просители могли поточнее узнать, к кому за чем кидаться, и еще не упомянули Дуке Сельского Хозяйства: ни одно пшеничное зерно в Европе и во всем мире не прорастет, не осведомясь предварительно о его мнении, и Андраде Корпораций, ибо новое наше государство есть государство корпоративное, но, поскольку оно еще в колыбельке, то и Андраде — пока не в ранге министра. Еще пишут здешние газеты, будто большая часть страны уже пожинает наилучшие и обильнейшие плоды нового управления и образцового общественного устройства, и пусть тот, кто усомнится в истинности подобного заявления, сочтя его бессовестным самовосхвалением, прочтет женевскую газету, которая пространно и по-французски, что придает публикации особый вес, распространяется о диктаторе Португалии, утверждая, что нам, его подданным, неслыханно повезло, ибо мы вверили высшую власть в стране в руки мудреца. Автор статьи, коего мы от всего сердца благодарим, совершенно прав, но просим принять в расчет следующее наше рассуждение — с не меньшими основаниями можно будет записать в мудрецы вышеупомянутого министра народного просвещения Пашеко, когда в обозримом будущем он заявит, что начальное образование не должно включать в себя ничего лишнего, а напротив, ограничиваться предоставлением лишь самых необходимых знаний и никак не поощрять тягу к чрезмерной учености, каковая тяга, проявившись прежде времени, пользы не принесет, и что неученье, конечно, тьма, но обучение в духе материализма и безбожия, которое душит благие порывы и высокие помыслы, есть пагуба несравненно большая, а потому, возвышает свой газетный голос Пашеко, идя на коду, Салазар — величайший воспитатель нашего века, что можно счесть заявлением довольно опрометчивым и даже несколько дерзким, поскольку века этого минула всего лишь треть.

Не следует полагать, будто эти новости появились на одной и той же газетной полосе — в этом случае взгляд читателя, связав их воедино, придал бы им тот взаимодополняющий и сиюминутный характер, который им вроде бы присущ. Нет, все эти события случались и излагались в прессе на протяжении двух-трех недель, а на этой странице они расставлены, как костяшки домино, подгоняемые одна к другой, и только «дубль» — перпендикулярно, ибо это — значительное событие и заметно издалека. Рикардо Рейс просматривает утренние газеты, с удовольствием прихлебывая превосходный кофе с молоком и жуя поджаренные хлебцы — гордость отеля «Браганса» — хрустящие, но не пересушенные, и противоречие здесь кажущееся, поскольку эти лакомства принадлежали к иным временам, теперь таких печь не умеют, секрет утерян, оттого и показалось вам соседство двух определений неправомерным. Мы уже знаем, что горничную, которая приносит ему завтрак, зовут Лидия, это она стелит постель, убирает и чистит номер, а к Рикардо Рейсу обращается не иначе как «сеньор доктор», а он, хоть и называет ее просто по имени, но, как человек благовоспитанный, говорит ей «вы»: Принесите то-то или Сделайте то-то, и Лидии это очень нравится: она к такому не привыкла, обычно ей начинают тыкать с первого же дня, люди думают, что раз деньги заплатили, то им все можно и на все право есть, впрочем, надо признать, что еще один человек из числа постояльцев отеля обращается к ней так же учтиво — это барышня Марсенда, дочка нотариуса Сампайо. В Лидии, как говорится, что-то есть, ей под тридцать, так что женщина она вполне взрослая, хоть и нерослая, личность, можно сказать, сложившаяся и к тому же хорошо сложенная, смуглая и черноволосая, какой и подобает быть португалке, если, конечно, имеет смысл отмечать какие-то особые черты или физические особенности простой и обыкновенной прислуги, которой до сих пор приходилось только мыть пол, подавать завтрак да однажды посмеяться, стоя у окна, над тем, как забавно выглядит прохожий, перебирающийся через лужу на горбу у другого, а постоялец улыбался, он такой симпатичный, а лицо грустное, на счастливого человека не похож, хоть в иные минуты лицо его проясняется, вроде как в этом номере — когда тучи рассеиваются, выпуская на небо солнце, то здесь все будто залито лунным светом, не светом, а тенью света, озаряется странной дневной луной, и поскольку лицо Лидии находилось в удачном ракурсе, Рикардо Рейс заметил маленькую родинку на крыле ее носа и подумал: Ей идет, а потом уже и сам не мог понять, к чему же относится его одобрение и что именно идет Лидии — родинка, белый передник, накрахмаленная наколка на голове или кружевной ободок охватывавшего шею воротничка, Да, можете забрать поднос.

Прошло три дня, а Фернандо Пессоа так и не появился больше. Рикардо Рейс не задавал себе вполне уместный в такой ситуации вопрос: Может быть, мне это приснилось, ибо твердо знал, что это ему не приснилось, что Фернандо Пессоа во плоти, а отнюдь не тень его — они ведь обнялись при встрече — был в этом самом номере прошлой ночью, под Новый год, был и обещал вернуться. Рикардо Рейс не сомневался в том, что так все и было, но досадовал на такое промедление, и собственное бытие теперь представлялось ему замершим в ожидании, оказавшимся в подвешенном состоянии и вообще проблематичным. Он вчитывался в строки газет, пытаясь отыскать приметы, ниточки, штрихи, из которых можно было сложить портрет португальца — не для того, чтобы вглядеться в лицо своей страны, а чтобы осмыслить свой новый облик и новую сущность, чтобы можно было поднести руки к лицу и узнать себя, переплести пальцы и стиснуть ладони, сказав: Это — я, я — здесь. На последней странице внимание его привлекло обширное — не меньше двух широких ладоней — рекламное объявление, на котором вверху справа помещен был античный профиль Фрейре Гравера, изображенного с моноклем и при галстуке, а внизу, чуть не до самого подвала, бил водопад других рисунков, представлявших весь ассортимент товаров, производимых на его предприятиях, в сопровождении пояснительных и весьма многословных подписей, хотя, помнится, кто-то сказал, что показать — то же, что и сказать, а, может быть, и еще лучше, но это правило не распространяется на самую главную подпись и надпись, содержание которой гарантирует как раз то, что не может быть показано, а именно — несравненное качество товара: фирма, основанная пятьдесят два года назад своим нынешним и, стало быть, бессменным владельцем, не посадившим ни единого пятнышка на безупречную репутацию, выучившимся и выучившим детей в первых европейских городах, получила — единственная в Португалии! — три золотые медали, оборудована по последнему слову техники, на ее предприятиях работают шестнадцать приводимых и действие электричеством машин, одна из которых обошлась в шестьсот тысяч, и, Боже милостивый, чего-чего только не умеют делать эти машины, ну, разве что читать, и какое зрелище очам являет этот мир, и если уж мы опоздали родиться и нам не довелось увидеть под стенами Трои щит Ахилла, где изображены были во всех подробностях земля и небо, то давайте хоть в Лиссабоне диву дадимся при виде иного, португальского щита, предлагающего бесчисленные чудеса — номера для домов, для номеров отелей, номерочки для шкафов, номерки гардеробные, точилки для бритв, ремни для правки их же, ножницы, ручки с золотыми перьями, прессы типографские, чеканочные, копировальные, печати резиновые и металлические, буквы и изображения государственного флага эмалевые, штемпеля для ткани и под сургуч, жетоны для банков и марки для кафе, тавро для скота, клейма для деревянной тары, ножи складные, знаки номерные государственные автомобильные и велосипедные, кольца, медали за победы во всех решительно видах спорта, буквы, из которых можно сложить название любого магазина, какого угодно кафе или казино, а сложив, поместить их на фуражку разносчику или швейцару, вот, например «Молочная Нивея», не путать с «Молочной Алентежана», чьи служащие таких фуражек не носят, шкафы несгораемые, плоскогубцы для закрутки пломб свинцовых и латунных, фонари электрические, ножи перочинные с четырьмя лезвиями — нет, не те, что были упомянуты раньше, другие! — эмблемы, штампы, формы для изготовления вафель, мыла и резиновых подошв, монограммы и вензеля в золоте, серебре и иных металлах, зажигалки, валики и краска для дактилоскопических отпечатков, вывески с гербами для посольств португальских и иностранных, таблички дверные — доктор Имярек, нотариус Такой-то, адвокат, акушерка — и для учреждений: «Посторонним вход воспрещен», «Церковный совет», «Запись актов гражданского состояния», а также металлические колечки, надеваемые на лапку голубям, замки висячие и врезные и прочая, и прочая, и прочая — трижды повторяем это слово, показывая, что ассортимент далеко не исчерпывается всем вышеперечисленным, и добавим лишь, что изготовляют также на этих предприятиях высокохудожественные металлические оградки для могил — конец и точка. И сущей ерундой выглядят рядом со всем этим груды божественного кузнеца Гефеста: всю вселенную выгравировал он на щите Ахилла, но не вспомнил при этом, что надо оставить там крошечный кусочек пространства и на нем изобразить пятку прославленного героя, пятку с торчащей из нее стрелой Париса, забыли о смерти и боги, но это и неудивительно — они же бессмертны, хотя, впрочем, можно счесть эту забывчивость проявлением милосердия, пеленой, заволакивающей глаза тех, чей век отмерен, тех, кому для счастья достаточно не ведать, когда, где и как это случится, но обстоятельней или суровей олимпийцев оказался бог гравировальных работ Фрейре, точно указывающий конец и место, где придет нам конец. Это не реклама, а лабиринт, роман, паутина. Погрузившись в чтение, забыл Рикардо Рейс, что остывает кофе и тает масло на тостах: обращаем внимание наших уважаемых заказчиков, что наша фирма нигде не имеет никаких представительств, филиалов и агентств, остерегайтесь самозванцев, именующих себя нашими представителями и агентами, вводя в заблуждение тех, кто желал бы прибегнуть к нашим услугам, а также клейма для винных бочек и для туш на скотобойне, но тут Лидия, вошедшая, чтобы забрать поднос, огорчилась: Не понравилось, сеньор доктор, невкусно? — нет, отчего же, просто он зачитался. Хотите, я закажу новые хлебцы и подогрею кофе? Нет, не нужно, и так хорошо, да и есть мне не хочется, и с этими словами поднялся и, чтобы утешить расстроенную горничную, взял ее за руку ниже локтя, ощутив под сатиновым рукавом тепло ее кожи. Лидия потупилась, сделала шаг в сторону, но рука последовала за ней, и так продолжалось несколько мгновений, до тех пор, пока Рикардо Рейс не убрал руку, а Лидия подхватила поднос, и посуда на нем зазвенела так, словно началось землетрясение с эпицентром в номере двести один, а еще точнее — в сердце горничной, и вот она уходит, но так скоро не успокоится,, войдет в кладовую, поставит чашки-тарелки, прижмет ладонь к тому месту, которого коснулась рука постояльца — скажите пожалуйста, до чего же нежная нынче пошла прислуга, подумал бы, вероятно, человек, склонный руководствоваться расхожими представлениями и сословно разграниченными чувствами — и весьма вероятно, что именно таков Рикардо Рейс, который сейчас язвительно корит себя за то, что уступил дурацкой слабости: Просто не верится, что я мог допустить подобное и с кем — с горничной, но дело-то все в том, что случись ему сейчас нести поднос с посудой, он бы узнал, что и у постояльца руки ходят ходуном не хуже, чем у горничной. Да-с, таковы свойства лабиринтов — в них есть улицы, переулки и тупики; как уверяют люди знающие, для того, чтобы выбраться, надо идти, поворачивая всегда в одну и ту же сторону, однако нам надлежит знать, что способ этот противен природе человеческой.