Светские манеры - Рене Розен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Времени прошло немного – всего несколько недель, – но мы уже замечаем произошедшие с Альвой перемены. Она всегда одевалась модно, а теперь и подавно, хоть и беременна. Несмотря на живот, она не боится носить наряды ярких красных и оранжевых тонов, пусть они и дисгармонируют с цветом ее волос. Тем не менее, она понимает – во всяком случае, должна понимать, – что для миссис Астор миллионы ее мужа ничего не значат.
Так что нравится ей это или нет, она вынуждена довольствоваться нашим обществом, а мы – ее.
Глава 15
Альва
Два миллиона долларов изменили все. Альва всегда знала, что ее муж человек не бедный, но теперь его состоятельность превосходила все ее мыслимые и немыслимые представления о богатстве. Это были не просто деньги, это был баснословный капитал. Она только и думала что об этих бешеных деньгах. Ее лихорадило от одной мысли, что теперь она может позволить себе все, что пожелает. Любая цена ей по карману.
Сама она, конечно, не сделала ничего, чтобы внести свой вклад в огромное богатство мужа, но Альва воспринимала эти деньги как свои собственные, будто заработала их потом и кровью. Впрочем, Вилли тоже их не заработал. Себя она убеждала, что будет щедрой и великодушной, но в действительности она пока еще не готова была жертвовать значительные суммы – даже на самые благородные цели. Ее не покидал страх, что ей с мужем останется недостаточно. А им столько всего было нужно, они столько всего хотели или просто должны были иметь.
Альву распирало от самодовольства, как она ни старалась этому противостоять. Теперь она была состоятельнее Мэйми, Тесси, Пенелопы и всех остальных своих богатых приятельниц. Она почти жалела их. Почти. По-настоящему она сочувствовала лишь Джеремайе. Тот унаследовал всего-то 200 тысяч долларов. Всего-то 200 тысяч долларов? Да ты слышишь себя, Альва? Многие на эти деньги могли бы вести безбедное существование до конца своих дней. Но, разумеется, не представитель клана Вандербильтов, никак не Вандербильт – даже Джеремайя.
Стараясь не думать об этом, она сосредоточилась на другом: они с Вилли собирались переехать в новый дом. Альва была фактически на восьмом месяце беременности, когда зачитывали завещание, и они с Вилли тотчас же заговорили о том, чтобы начать строительство нового, более просторного дома, который она убрала бы по своему усмотрению. Время пришло.
Буквально через два месяца после смерти Командора, 2 марта 1877 года, Альва родила их первенца. Когда акушерка вложила ей в руки новорожденную, она утратил дар речи. Малышка была восхитительна. Красавица с темными волосами, как у Вилли, и синими глазами Альвы. По лицу Альвы потекли слезы. Она была потрясена: это же настоящее чудо, этот ребенок появился на свет из ее чрева. Она создала эту крохотную жизнь, и теперь девочка принадлежит ей навеки. Навсегда.
И тут вдруг маленькое личико сморщилось, покраснело, грудка малышки затрепетала, и она стала надрываться криком. Альва оцепенела.
– Что с ней?
– Ничего. Просто она хочет есть. – Улыбаясь, акушерка приложила малышку к груди Альвы. Крошечный ротик сомкнулся вокруг соска, но у девочки еще не хватало силенок, чтобы сосать энергично. Ничего не произошло. Молоко не потекло. Альве нечего было дать дочери. В ту секунду она осознала, что эта новая жизнь полностью зависит от нее, а она не в состоянии о ней позаботиться. Не может исполнить свою первейшую материнскую обязанность – накормить дочь. Альву захлестнул страх. Она не готова быть матерью. Сама не справится. Охваченная паникой, она заплакала. Акушерка забрала у нее ребенка.
– Ничего страшного, – заверила она Альву. – Позже еще раз попробуете.
Но девочка заходилась криком, и Альва рыдала вместе с ней. Ничего не могла с собой поделать. Ей отчаянно хотелось, чтобы ее собственная мать была жива, сейчас находилась рядом с ней, научила бы ее, как и что делать. Она не желала видеть ни Элис, ни Луизу, которые указывали бы ей на ее ошибки. Сестры еще не вернулись из Мобила, куда они отправились навестить пожилую тетю. К тому же ни одна из них замужем не была, так что они тоже не знали, как обращаться с новорожденными. Консуэло была в Европе, у Эмили все время отнимал ее собственный ребенок, и, соответственно, из друзей в ее распоряжении оставался один Джеремайя, а в данной ситуации он бы ей ничем не помог. Никогда еще Альва не чувствовала себя столь одинокой. Она зарыдала громче, не в силах остановиться. Голова отяжелела, в висках стучало, тело словно выкрутили. Все болело.
В какой-то момент она окончательно выдохлась и погрузилась в беспокойное забытье. Утром следующего дня она проснулась рано. Вилли Кей крепко спал в кресле у ее кровати. Волосы его были всклокочены, одежда измята, на щеках и подбородке темнела щетина. Она заволновалась, что он проснется с болью в шее. Сиделка сообщила, что муж просидел возле нее всю ночь, хотел убедиться, что «обе его девочки» живы и здоровы.
Глядя на спящего мужа, Альва осознала, что она вовсе не одинока. У нее есть Вилли Кей и есть дочка. Своя семья. Она не могла бы объяснить, прочему этот очевидный факт раньше не пришел ей в голову, но теперь, когда малышка снова заплакала, Альва не запаниковала. Она знала, что нужно ее ребенку. Сиделка вложила ей в руки новорожденную, и она восприняла это как нечто естественное – как будто так было всегда. Крошечный ротик обнял ее сосок, и Альва почувствовала, как силы возвращаются к ней.
В тот момент она поняла, что отныне всё – абсолютно всё – будет по-другому. Она смотрела на мир с точки зрения материнства и видела его в двойственном свете: один глаз был нацелен на будущее дочери, второй – на ее собственное. Произошел сдвиг приоритетов, изменилась их последовательность. Теперь она считала, что ее стремление получить доступ в высшее общество – цель ничтожная, но дочь ее непременно должна блистать в свете. Альва поклялась сделать все возможное и невозможное для того, чтобы ее девочку принимали в домах самых влиятельных аристократов, оказывали ей радушный прием в самых элитарных кругах. Глядя на малышку, лежавшую у нее на руках, на невинные глазенки, таращившиеся на нее, она дала себе слово, что ее дочь никогда не столкнется с презрением и пренебрежением окружающих, преследовавших ее саму с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать лет.
Она покормила малышку, а вскоре проснулся Вилли.
– Ты опять превратился в павлина. – Она показала на его очаровательный хохолок, стоявший торчком на самой макушке, как это обычно бывало по утрам. Первый раз, увидев его, Альва рассмеялась, сказав мужу, что он похож на павлина.
Вилли Кей улыбнулся ей, ладонью пригладил волосы, осведомился о ее самочувствии и спросил, можно ли ему подержать их маленький сверточек.
– Маленький сверточек, – улыбнулась Альва, передавая мужу дочку. – Мы не можем так ее называть. Как тебе имя Консуэло?
– Ты серьезно? Наша девочка – не кубинка. Я думал, может быть, назвать ее Луизой, в честь
