Одни в океане - Йенс Рен

Наступила ночь, и он уже не мог понять, усилился ветер или стал слабее. Лодка, казалось, тихо покачивается. Прекрасное движение! Каждый нерв в его теле подхватывал это движение. Он поднялся, чтобы сильнее прочувствовать колебания. Ему было очень трудно встать на ноги, и он понял, как ослаб и как опустошен.

Так стоял он, глядя на воду, ощущая ветер и океан, на то, что происходит и движется вокруг него в темноте. Его несло в определенном направлении, куда-нибудь он да прибудет, и его найдут, и все наконец закончится.

Но Марии уже не будет там, куда я попаду, подумал он. Огромная печаль охватила его, когда он подумал о Марии.

– Любимая, – сказал он.

Ее не будет там, несмотря на ветер и дождь, даже если он действительно приплывет куда-нибудь. Ее там не будет.

Другой уже стоял не так прямо.

Об этом он прежде ни разу не думал.

Я вот стою тут, но где я, собственно, нахожусь? – рассуждал он сейчас. На пути к Марии? На пути в другую сторону от нее? Или есть еще третий путь?

– То be or not to be, that is the question![31] – произнес он саркастически и с яростью.

– Очень просто отправить кого-нибудь на Голгофу! – сказал он, и эти слова дались ему с большим трудом, словно в горле у него был клейстер. – А потом вынести приговор, так ведь? Судить и осудить, сидя на золотом троне. Судии, а? Вы чертовски облегчаете себе дело, дорогие мои.

Кому он это говорил?

Он задумался. Разве он уже не говорил однажды что-то подобное? Здесь, на надувной лодке?

Он попытался вспомнить. Да, конечно, теперь он вспомнил.

Он медленно согнулся и опять сел. Как хорошо, что он мог сесть.

Делая движение, он почувствовал, как силы оставляют его. Последние остатки живительных сил вытекали из него, как вода из сосуда. Все меньше становилось того, что наполняло его когда-то. Пустота в нем ширилась, а вытекающий поток убыстрялся. Ощущение опустошенности прошло по нему, словно прикосновение нежной руки, – от головы по всему телу, прячась в кончиках рук и ног.

Он соскользнул еще глубже, так что спокойно полулежал теперь у самого валика борта.

Он знал, что никогда больше не поднимется. Однако попытался различить линию горизонта и осмотреть его. Но горизонт был чист.

Ветер снова ослаб, и океан стал прежним. Лишь облака на горизонте были несколько гуще обычных.

ПОД ВЫРАЖЕНИЕМ «НАДЕЖДА» ПОНИМАЮТ ЖЕЛАНИЕ, направленное на нечто определенное, все равно, выполнимо это желание или нет.

Надежда является одной из сильнейших движительных пружин жизни, а в пограничных случаях ее можно даже отождествить с инстинктом самосохранения.

Распространенные религии постоянно теснейшим образом сплетали свои представления о боге и догмы о вере в него с приглянувшимися им аспектами надежды.

5

Другой лежал спокойно, а вокруг него снова была мертвая тишина. Легкий шум волн, поднятых ветром, прекратился, и океан простирался неподвижно. Видимо, это был просто мгновенный порыв ветра, родившийся в верхних воздушных слоях. Ночное небо было таким же, как в предыдущие ночи, – темно-синий бархат и бесконечный блеск звезд.

Другой лежал тихо, с открытыми глазами и смотрел в небо. Тело его было обмякшим и неживым, и тем не менее он отчетливо ощущал его тяжесть и что оно лежит именно в этом месте. Говорить он больше не мог. Он попробовал несколько раз, но, услышав только хрип, сдался. Да и не так это было важно, чтобы разговаривать вслух. Наоборот, тишину вокруг и внутри себя он воспринимал как благо. Конечно, он еще говорил, но только про себя, он слышал собственный голос своим внутренним слухом. А говорить ему было необходимо, потому что, когда он так вот разговаривал с собой, это было больше, чем просто размышление, ибо включалось целительное промежуточное пространство. Разговор вслух мог быть злым – да он и был таким все время, собственно говоря, как он сейчас сам определил, – а мышление было по большей части неточным и отягощенным особым «чувством», как он, в свою очередь, установил, беззвучно разговаривая с самим собой.

«Странное состояние», – сказал он. Такого с ним еще не случалось. Внешние вещи почти не производили на него никакого впечатления. Боль в набухшей глотке воспринималась так, словно эта склеившаяся глотка – чужая. Жажда в теле тоже была чужой, он сдвинул ее вбок и оставил там. Единственное, что он явственно чувствовал, было ощущение, что у него мерзнут руки, потому что они упали с резинового борта вниз, в воду. Ему потребовался весь остаток сил, чтобы поднять их и снова положить на борт. А потом, безопасности ради, он перенес их к себе, внутрь лодки. Теперь они лежали рядом с ним, на деревянном настиле, и слегка зябли, пока высыхали. И он опять думал о Марии.

Пока Мария вдруг не появилась сама и не посмотрела на него.

Она наклонилась вперед и нежно подула ему на руки. Руки перестали болеть. Он вздохнул. Дыхание Марии на его руках, бог мой…

Когда он снова открыл глаза, Марии рядом с ним не было, только звезда Бетельгейзе дрожала там, где она только что была. Звезда. Только очень яркая звезда.

И тогда он стал ждать. Он лежал и ждал. Должно же случиться нечто большее, чем просто течение времени? Он ведь не зря тут лежал?

Чем дольше он ждал, тем больше переставал ждать. Надувная лодка и кончающаяся ночь стали уходить от него, словно что-то твердое растворялось в жидком. Все стало таким далеким, словно он летел, рассыпаясь мелкими взрывами, высоко в небе. Внутри него тоже все сделалось высоким. И огромная глубина раскрылась под ним. В нем ширилось полое пространство, своего рода пустота, которую, казалось ему, можно трогать руками, такой отчетливой была она. И посреди этого незаполненного, но осязаемо вещественного пространства он с особой интенсивностью ощущал себя как центр огромной тяжести, уменьшенный до предела и собранный в одной точке.

Широко открытыми глазами глядел он в небо над собой, не видя неба. Звезды искрами вспыхивали, отражаясь в его глазах, и были так же далеки.

«А теперь мы будем оперировать катаракту!» – произнес кто-то зло и неожиданно. Другой не мог определить, откуда идет голос или кто это был.

БЕТСИ СИДЕЛА В КРОВАТИ. НОГА ХОРОШО ЗАЖИВАЛА. ЧЕРЕЗ несколько недель она снова сможет вставать.

– Есть чудесные протезы, – сказал старший врач, флиртуя, как умел. – Ни один человек не заметит, что вы… ну да, можно даже натянуть поверх нейлон и надеть, конечно, соответствующие туфли. Костыль в наши дни уже не требуется. Но, дорогая моя, вы жульничаете!

Бетси как раз раскладывала пасьянс на столике на колесиках.

– Без жульничанья никогда не сходится, – сказала она. – Этому я научилась у Гамсуна.[32]