Два долгих дня - Владимир Михайлович Андреев

очки, зловещие крылья руля. Петров сжался, и сразу мысль о смерти улетучилась. Голова вдруг заработала лихорадочно и удивительно ясно: «Их много, а я один. Надо пропустить, а потом ударить. Они проедут, а потом…» Первый мотоциклист обогнул клин кустарника и приближался к перекрестку. За ним метрах в пяти мчался второй, третий… Гул их нарастал, и каким-то сверхчутьем Петров понял, что пришла пора… Поймав на мушку первую машину, он нажал крючок. Звук выстрела потонул в грохоте, и Петров подумал, что промахнулся, он быстро перезарядил винтовку и выстрелил еще раз.

Черное чудище круто козырнуло в сторону и завалилось в канаву. Вторая машина чуть задержала скорость, словно размышляя над тем, что произошло, и, воспользовавшись замешательством, Петров выстрелил по ней. Некоторое время она катилась вперед по дороге, потом резко повалилась набок. И тут же над головой Петрова зарокотали, затрещали выстрелы, бугорок над окопчиками взвился от фонтанчиков, поднимаемых пулями. Немцы заметили его.

Пригнувшись на дне окопа, он шарил, ища гранаты: одна, вторая… Если он сейчас что-то не сделает, они швырнут в него, и тогда — все. Так и останется лежать здесь. Ухо с напряженным вниманием ловило свист пуль, а в голове стучала мысль: «Скорее, надо скорее, иначе они бросят…» И опять, каким-то особым чутьем выбрав этот момент, Петров рывком выскочил из окопа в сторону, рука машинально взметнулась, и он бросил гранату на дорогу, где копошились немцы. Он еще успел отскочить и бросить вторую. Но разрыва ее уже не слышал. Прямо над головой что-то ярко сверкнуло, и огонь этот погрузил Петрова во тьму…

* * *

Его похоронили ночью в том же окопе, где он принял бой. Та самая старуха, которая приходила к нему накануне, уговорила двух соседок, и те под покровом темноты предали Петрова земле, которую он так хорошо понимал и любил. Никаких документов у него не нашли, поэтому никто не знал, как его фамилия и откуда он. Безымянную ту могилу можно увидеть и сейчас на перекрестке двух проселочных дорог недалеко от Орши. Жители соседней деревни называют ее просто — Маяк…

НА МАРШЕ

Вдали справа и слева методично, через каждые пять минут, взвивались ракеты, и фосфорический мерцающий свет их освещал пологое, уходящее в темноту поле.

Пошел мелкий дождь. Дорога стала скользкой и липкой. Лейтенант Замятин свернул с дороги на обочину.

Следом за ним потянулись солдаты. Но потом оказалось, что идти по полю еще труднее: ноги вязли, к сапогам прилипали комья земли, от которых невозможно было освободиться.

Иногда лейтенант останавливался и глухо говорил в темноту:

— Роговик, а Роговик! Черт бы тебя побрал, Роговик! Чего вы там тянетесь. Так и до рассвета не добраться…

Понурые, нахохлившиеся солдаты сгрудились около Замятина, ждали, когда подойдет Роговик.

— Так это все Матвеев, товарищ лейтенант, — отвечал хриплым голосом старшина Роговик. — Еле идет…

— А ты подгоняй. Подгоняй, слышишь, — строго повторял лейтенант и добавлял для убедительности: — Иль у немца хотите остаться?..

И они снова шагали вперед.

«Проклятый дождь, всю дорогу испортил, — думал Замятин, с трудом вытягивая из топкой грязи ноги и настороженно прислушиваясь к далеким залпам орудий. — Хотя, не будь дождя, немцы подоспели бы, нагнали бы нас».

Когда ему казалось, что на дороге меньше грязи, он снова переходил на дорогу. Солдаты за ним. Минут десять шли по дороге. Потом кто-нибудь, тяжело поскользнувшись, падал, гремя винтовкой или котелком. Хорошо еще, что поклажа была невелика — тощие вещевые мешки за плечами да винтовки.

Так они шли: невидимая тонкая цепочка людей в серой, с промозглым дождем, ночи.

Начался лес. Под ногами зашелестела листва. Стволы деревьев чуть белели. «Березы», — подумал Замятин и остановился; открыл сумку, достал сложенную карту. Прикрыв ее плащ-палаткой, попросил подсветить. Долго водил мокрым пальцем по испещренному замысловатыми линиями и кружочками листу, соображая, так ли они идут и сколько осталось идти до этих Лазанок, где был намечен пункт сбора. «Березовая роща, поле, деревня Столбы, речка, деревня Скоково… — шептал лейтенант потрескавшимися губами. — Еще не скоро…»

Тяжело было ему в этот час в незнакомом смоленском крае. Прошлой ночью немец выбросил на флангах десант. Сейчас там взмывают ракеты. Полк разбили на группы, и каждая должна выйти к назначенному пункту самостоятельно. Одну из таких групп вел лейтенант Замятин. Он поеживался от холода и все посматривал, как догорают, рассыпаясь искрами, красные и зеленые ракеты. В голове было одно: если не проскочут, немец сомкнет фланги, и тогда они окажутся в окружении. Черт знает, что будет тогда.

«Черт знает…» — повторил Замятин про себя.

Снова слышалось:

— Эй, Роговик! Слушай, что там такое? Что вы там ползете, как улитки…

Роговик был где-то далеко позади и не отвечал. Лейтенант быстро зашагал в конец строя, обходя цепочку солдат.

— Что тут у вас стряслось? — спросил он, подойдя к старшине, который стоял около сидевшего на обочине дороги солдата. — Почему задерживаетесь?

— Да вот Матвеев, товарищ лейтенант, — ответил хрипло Роговик, показывая на солдата. — Ноги, вишь, потер. Еле плетется. Из-за него и все задерживаются.

На обочине дороги, согнувшись, сидел Матвеев и переобувался. Лица его Замятин в темноте не мог увидеть. «Наверно, из новеньких какой-нибудь. Прислали молокососов…» — подумал он про себя, а вслух сердито спросил:

— Что у тебя с ногой?

— Потер, товарищ лейтенант. Никак идти не могу, — ответил солдат.

— Как же ты раньше не сообразил, как следует обуться? Тебе тут война или игрушка? Хоть босиком, а надо идти…

— Не могу, товарищ лейтенант, — повторил солдат удрученно.

— Что ты городишь? Немец вот-вот на пятки наступит, — возмутился Замятин. — А ну быстрей!

Солдат безразлично махнул рукой:

— Идите, товарищ лейтенант, а я как-нибудь доплетусь.

Лейтенант минуту молчал, потом, обращаясь к старшине, сказал:

— Слушай, Роговик, ты сейчас пойдешь впереди. Тут слева сейчас Филино, а мы по дороге прямо, через речку. Я буду замыкать.

Когда старшина ушел, лейтенант присел рядом с солдатом и принялся помогать ему обуваться.

— Черти