Любимая - Александр Казанцев

Потому прогнал набежавшую хмарь и спросил Симмия:

- А склонен ли философ ублажать тело, облекая его в дорогие и красивые наряды?

- Настоящий философ наряды ни во что не ставит! горячо воскликнул тот.

- Стало быть, заботы настоящего философа обращены вовсе не на тело, так?

- По-моему, так.

- Значит, философ освобождает душу от общения с телом в несравненно большей мере, чем любой другой из людей?

- Пожалуй, ты прав.

- Вот в этом смысле он и приучает себя к умиранию!.. - Сократ окинул лукавым и довольным взглядом друзей, убедился, что игра его ума увлекла их настолько, что все они, даже Критон и Аполлодор, забылись на время, решил постараться - изо всех сил продлить их забытье и разразился тирадой. - Душа философа презирает тело, бежит от него, стараясь остаться наедине с собою, приходит иногда в соприкосновение с истиной, но всякий раз обманывается по вине тела. Пока мы обладаем телом и душа наша неотделима от него, нам никак не овладеть полностью предметом наших желаний. Предмет же этот, как мы утверждаем, - истина. Тело же наше, пес бы его побрал, доставляет нам тысячу хлопот - ведь ему необходимо пропитание! вдобавок подвержено оно недугам, любой из которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями, страстями, страхами и такой массой всевозможных вздорных призраков, что, верьте мне, из-за него нам и в самом деле невозможно чем-либо толком поразмыслить! Кто, по-вашему, виновник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти? Стяжать богатства заставляет нас тело, а отсюда и все беды!.. Премудрая Афина согласится со мной, что, не расставшись с телом, невозможно достичь и чистого знания. Тут одно из двух: или знание вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Так не благо ли для философа, когда душа его остается наедине с собою, освободившись от тела, как от оков?.. Вы видите, друзья, как доволен я, сняв с ног оковы железные. Так как же не ликовать мне при мысли, что скоро освобожусь от иных, еще более опостылевших оков?! Как не испытывать радости, отходя туда, где надеюсь найти то, что любил всю жизнь?!.

Тут Сократ смолк ненадолго, поняв, что едва не высказал тайные думы свои, обозвал себя мысленно "старым болтуном", хотя, конечно же, никто из его друзей не мог бы догадаться, что при последних его словах мелькнула в темнице тень - нет, свет! - покойной Аспасии. Ученики решили, разумеется, что имеет он в виду лишь Истину, Чистое Знание, а смертник, утерев шишковатый лоб тыльной стороной ладони, принялся ерничать как ни в чем не бывало, чтобы загладить мгновенное замешательство свое:

- Неужто вы думаете, друзья, что мне стоит жалеть вот эту мою грубую, безобразную даже оболочку? Да моя душа словно в насмешку всунута в ее мерзкую темницу! Я и раньше тяготился плотью своей, неужто теперь, в старости, буду хоть чуточку дорожить этой рухлядью?!. Как дурнушка ненавидит и клянет свое тело, так и я издавна полон презрения к нему. Да пропади оно пропадом, жалеть не буду, тьфу!..

А сам подумал: "Это вранье звучит так искренне, потому что и впрямь досаждала мне часто моя грубая плоть. Мне легче думать, что лишь она была помехой для моего сближения с Аспасией. А теперь вот надеюсь, безумный, что скоро станут ближе наши души, отделенные от тел..."

Ученики, видя, как он, ерничая, разошелся, стали переглядываться, довольно подмигивать друг другу: дескать, наш старик держится молодцом!.. А Сократ продолжил:

- Давние наши предки были не так уж просты и наивны, призывая всех очищаться от "житейской скверны", называя это очищение п о с в я щ е н и е м. Они открыли нам, что сошедший в Аид непосвященным будет лежать в грязи, а очистившиеся и посвященные, отойдя в Аид, поселятся среди богов. А уж истинных-то философов, клянусь псом, и стоит считать посвященными! Одним из таковых старался стать и я, грешный, - всю жизнь, всеми силами, ничего не упуская. Верно ли я старался и чего я достиг узнаю, как приду в Аид. Насколько я понимаю, ждать осталось недолго...

"Нет, долго, еще очень долго! Чем же я буду их занимать?! - мелькнуло в его сознании, но он, делать нечего, завершил свое оправдание:

- Вот вам моя защитительная речь, Симмий и Кебет: вот почему я сохраняю спокойствие и веселость. И если вам, друзья, моя речь показалась более убедительной, чем афинским судьям, это просто замечательно!

Восторженное молчание прервал увалень Кебет:

- Сказано прекрасно, спору нет! Но вот мне не так-то просто принять на веру, что душа, расставшись с телом, не гибнет, не рассеивается, словно дыхание или дым, а уж еще трудней уверовать, что, продолжая существовать, она обладает будто бы способностью мыслить. Клянусь Зевсом, без доказательств я эту веру не приму!

- И верно, милый Кебет, - обрадовано согласился Сократ, - нужны доказательства и обстоятельные разъяснения. Хочешь, потолкуем об этом?

- Очень хочу! - от волнения пышущий здоровьем Кебет даже дал "петуха".

- Хо-ро-шо! - прочувствованно произнес Сократ, довольный, что не пришлось ему подыскивать тему для продолжения беседы. - Сдается мне, что теперь никто, даже комический поэт, не решится утверждать, будто я попусту мелю языком и разглагольствую о вещах, которые меня не касаются...

При этих словах одни ученики нахмурились, другие заулыбались, но все вспомнили не столь уж давние нападки комических поэтов на Сократа и особенно глумливые строки язвительного Аристофана, натужно старавшегося высмеять философа в своих "Облаках". Сократ, казалось, ни малейшего внимания не обращал, как его поносят со сцены театра, лишь теперь обмолвился...

- Итак, если не возражаешь, Кебет, приступим к рассуждению, - продолжал узник с воодушевлением. - Есть древнее учение, что души умерших, пришедшие из нашего мира в Аид, какое-то время находятся там и снова возвращаются сюда, вселяясь в новорожденных. Если это так, если живые души вновь возникают из умерших, то наши души, друзья, уже должны были побывать хоть однажды в Аиде, иначе бы и нас не было. Но пока мы не располагаем достаточными доказательствами, что живое возникает из мертвого, потому поищем иных доводов... Давайте задумаемся: вот если, к примеру, существуют две противоположные вещи, необходимо ли, чтоб одна возникала из другой, ей противоположной?

- Да... - раздумчиво протянул Кебет. - Например, сон переходит в бодрствование и наоборот.

Сократ улыбнулся, зная, что его собеседник, при всей живости, любитель поспать.

- А слабое возникает из сильного, скорое из медленного, большее из меньшего... Эти противоположности возникают одна из другой, и переход между ними обоюдный, не так ли?

- Ты совершенно прав, - согласился Кебет.

Хитроватая усмешка, зародившись на губах Сократа, утонула в его клочковатой седой бороде, сросшейся с такими же усами. "Искусству вытаскивать из людей мысли, помогать рождению суждений обязан я в равной степени матери своей, повитухе, и Ей, незабвенной Аспасии, - подумал он. - Вот и у самых врат Аида пригодилась мне эта сноровка!.."

- А ответь мне, Кебет, - спросил он, уверенный в незамедлительности ответа, - есть ли что-нибудь противоположное жизни, как сон противоположен бодрствованию?

- Конечно, есть... Смерть!

- Значит, раз они противоположны, то возникают друг из друга... Стало быть, из живого что возникает?

- Мертвое.

- А из мертвого что?

- Должен признать, что живое!

Кебет утер пот со лба, хотя в темнице было совсем не жарко. В который раз - в последний! - давался он диву, как умеет учитель убеждать. Все, пришедшие проститься со смертником, глядели на Сократа с немым восторгом. Он обвел их победным взглядом и заключил:

- Стало быть, мы уже располагаем достаточным, на мой взгляд, доказательством, что души умерших должны существовать в каком-то месте, откуда они вновь возвращаются к жизни!

Друзья Сократа восхищенно загалдели, словно дети, будто не в темнице приговоренного они, а на залитом солнечным светом пустыре, пригодном для всяческих игр. Узник глядел на них и думал: "Милые мои! Как же мне жаль расставаться с вами!.. Вот сейчас, чтобы вас утешить, уподобился я софисту - доказывал то, во что сам не очень-то верю. А ведь как презирал я за это софистов!.. Родные мои! Не только вас я утешаю - себя тоже. Ведь это враки, что не боюсь я смерти. Боюсь, еще как боюсь! Страшна мне и чужая смерть: не смог ведь присутствовать при погребении Перикла, а уж идти в погребальной процессии Аспасии было и вовсе выше моих сил... Мне жутко, что уже очень скоро не увижу я солнца, мне жаль прощаться с этим безобразным, изрядно поношенным телом моим, как жаль расставаться с бурым, видавшим виды, прожженным гиматием... Плащ мой загорелся когда-то от светильника Аспасии, я и сам до сих пор горю от Ее светильника. И боюсь, как бы со смертью не кончилось это горение, утешаю себя умствованием... Любимые мои, хоть и кривляюсь я нынче перед вами, но, клянусь Аполлоном, нет в этом злого умысла... Я всегда сердился, когда вы называли меня учителем, но все же рад буду, если и впрямь чему-то научил вас... А ведь я и взаправду хотел научить вас любви, и только теперь понимаю, что нет и не может быть таких учителей... Живите без меня, любимые мои, сами постигайте науку любви, которая даст вам истинное знание, а я укреплю свой дух софизмами, чтобы не запомнили вы меня растерянным, угнетенным страхом смерти, пес бы его побрал! Хочу, чтобы последний мой урок запомнился вам на всю жизнь"...