Смутная пора - Николай Задонский

Весной, когда шведы расположились в Радошковичах, все основные оборонительные работы были почти закончены. Русские войска под командованием фельдмаршала Шереметева стояли в непосредственной близости от неприятеля, надежно преграждая дорогу на Москву и Петербург. Пути на юг охраняли кавалерия Меншикова и казацкие полки. Петр мог, наконец, вздохнуть свободно.

– Господам шведам, небось, такие наши труды в диковину будут, – с гордостью заметил он Меншикову. – А скоро и другое увидят! Нарвской оплошки мы не сделаем! Научились!

– Я, ваше величество, одного опасаюсь… Кабы король не обошел нас в каком месте и внутрь страны не проник, – заметил князь.

Петр внимательно посмотрел в глаза любимца, словно разгадывая смысл этих слов. Потом спокойно, уверенно ответил:

– А ежели сие случится… тогда, чаю, король сам не рад будет начинанию своему… Народ наш против других тем славен, что отчизну свою, как мать, почитает и в обиду чужеземцам не даст… Да и мы не даром хлеб едим – сам ведаешь!

Прошло несколько дней. Вскрылись реки. Начались проливные дожди. Неожиданно Петр заболел лихорадкой. Напрягая все силы, он продолжал работать, однако в конце концов болезнь пересилила. Царь слег в постель.

– Как я был здоров, ничего не пропускал, а ныне, бог видит, каков от лихорадки… Служить мочи нет, Сашка, – слабым голосом говорил он Меншикову.

Лицо царя пожелтело. Глаза ввалились. Совсем как мертвый. Александр Данилыч хлюпает носом, жалеет:

– Поезжай в Парадиз, мин херц, отдохни… Авось без тебя управимся…

– Сам так думаю… Дохтур говорил, что ежели в сих неделях не будет времени лечиться, то гораздо плох выйдет. Только ты неотступно гляди, чтобы господа шведы афронта какого не учинили… Да прикажи кругом дороги засечь, чтобы повсюду препона неприятелю была…

Отдав последние приказания, царь уехал. Шведы надолго завязли у Радошковичей.

V

А внутри государства опять было неспокойно…

Бояре и помещики всю тяжесть войны перенесли на плечи крепостного крестьянства. Помимо различных военных сборов и повинностей, крестьян заставляли выполнять тяжкую барщину, оплачивать все возраставшие расходы своих господ.

Помещики говорили:

– Крестьянину не давай обрасти, стриги его, как овцу, догола…

Их неистовство и грабительство дошло до таких размеров, что Петр вынужден был издать ряд указов, требовавших прекращения бесчеловечного отношения к народу. Однако указы помогали плохо.

Крестьяне десятками и сотнями бежали от помещиков на Дон, где в скором времени образовалось огромное скопление голытьбы. Донское «домовитое» казачество, заставляя беглый люд батрачить в своих хозяйствах, охотно давало ему приют и не спешило выполнять царские указы о высылке гультяев.

В сентябре 1707 года на Дон для сыска беглых прибыл большой отряд войск под командой князя Юрия Долгорукова.

Князь начал жестокую расправу. По свидетельству очевидцев, его солдаты «многие станицы огнем выжгли, многих казаков кнутом били, губы и носы им резали, младенцев по деревьям вешали, а жен и девок брали в постель».

В защиту голытьбы выступил бахмутский атаман Кондратий Афанасьевич Булавин, тайно поддержанный «домовитым» казачеством, недовольным княжеским сыском.

8 октября, в дождливую темную ночь, Булавин со своими охотниками внезапно напал на князя, истребил весь его отряд. Весть об этом событии быстро распространилась по всему донскому краю. Толпы голытьбы двинулись к храброму атаману.

«Домовитые» казаки, испугавшись размера восстания и ответственности за убийство князя, предательски напали на Булавина, перебили его охотников. Однако сам Кондратий Афанасьевич с несколькими верными товарищами успел скрыться.

… После ссылки Семена Палия в Сибирь восстание, поднятое им против панов, было жестоко подавлено королевскими войсками.

Петро Колодуб, набравший в Сечи больше трехсот казаков, пожелавших вместе с ним отправиться на помощь Палию, намерения своего осуществить не успел.

Петро остался в Сечи. Вскоре он сделался одним из признанных вожаков запорожской сиромашни. Сечевые «старики» обычно старались тайными подкупами и горилкой прибрать таких вожаков к рукам, превратить их в своих послушных слуг, с помощью которых можно было сдерживать буйных гультяев. Но Петро Колодуб был не корыстен, к горилке большого пристрастия не питал и, не допуская никаких сделок с совестью, решительно и твердо отстаивал интересы сиромашных и новопришлых. Эти качества характера бывшего палиевца особенно наглядно проявились в истории с Лунькой Хохлачом.

Гетман Мазепа, узнав о том, что Лунька и еще несколько беглых селян из его маетностей нашли приют в Сечи, потребовал, чтобы кошевой атаман схватил их и отправил под охраной в Батурин.

Кошевой сперва отказался выполнить это распоряжение, нарушавшее сечевые законы. Тогда Филипп Орлик пригрозил, что гетман задержит посылку в Сечь пороха и свинца. Кошевой и старши?на, посоветовавшись, решили с гетманом не ссориться. Ночью Луньку и других беглых из мазепинских маетностей схватили, связали, отправили в гетманскую резиденцию.

Узнав об этом, Петро Колодуб собрал наиболее преданных ему сиромашных казаков, самоуправно посадил их на принадлежавших «старикам» коней и отбил Луньку с товарищами. Потом явился к кошевому и, сообщив о своем поступке, добавил, что ежели кошевой еще когда-нибудь вздумает отдавать людей в неволю, то он, Петро, придет разговаривать с ним не один, а со всей сечевой сиромашней.

Кошевой стал оправдываться: ведь ссора с гетманом, может навлечь большие неприятности на все войско. Петро, подумав, предложил:

– Отпишите гетману, пане кошевой, что селяне, отбитые голотой, бежали из Сечи…

– Пан Мазепа не такой дурень, чтоб поверил словам, – возразил кошевой. – Тайные его дозорцы враз наше лукавство откроют.

– Без лукавства можно, – ответил Петро. – Селяне, коих домогается гетман, и помимо Сечи найдут места, где укрыться, коли дадите им зипуны и оружие…

Доводы были разумны. Кошевой согласился. Спустя несколько дней Лунька Хохлач с товарищами ушел к донским казакам…

С тех пор прошло три года. Вести о начавшемся на. Дону бунте взволновали запорожцев.

Правда, богатые «старики», побаиваясь, чтобы смута не перекинулась и сюда, неодобрительно покачивали головами. Зато сиромашные и новопришлые проявляли к булавинцам явное сочувствие. Еще бы! У «стариков» и хлеба и пожитков вдоволь, а у сиромашни ни зипунов, ни шапок. Эх, привел бы господь и нам погулять с молодцом-атаманом Кондратием Булавиным! И хотя подробностей о донских делах еще никто не знал, но имя бахмутского атамана, защищавшего голытьбу, произносилось всюду…

Однажды поздним зимним вечером к куреню, где жил Петро Колодуб, подъехали два всадника. Они были в овчинных нагольных полушубках и низко надвинутых, запорошенных снегом лохматых папахах.. Привязав коней у ближней коновязи, приезжие, тихо переговариваясь, пошли к куреню, постучали в дверь.

– Кого черт носит? – послышался оттуда сердитый заспанный голос.

– Открывай, не чертись! – ответил один из приезжих. – Да побуди Колодуба…

В курене зашевелились. Сквозь слюдяное оконце пробился тусклый свет. Щелкнул запор. Приезжие переступили порог и очутились в большой теплой горнице, где на устроенных в два ряда нарах спали казаки.

Оставшееся свободным место занимали большая печь и длинный дубовый стол, вокруг которого стояли скамьи и табуреты.

Светильник трещал и чадил. Строгие лики святых на деревянных иконах колебались в неверном, мигающем свете.

Приезжие, войдя в горницу, сняли папахи, расстегнули полушубки, перекрестились.

Петро Колодуб, протирая глаза рукавом рубахи, спустился с печки и, взглянув на одного из приезжих, воскликнул:

– Лунька! Ты откуда?

– С Дону, братику, – ответил Лунька и, пригладив непокорный рыжий чуб, подошел поближе к Петру, шепнул на ухо: – А чи нет здесь чужих ушей?

– Нету, не боронись…

– С гостем я дорогим… Чуешь?

Петро посмотрел на приехавшего с Лунькой незнакомца, успевшего уже снять полушубок. Был незнакомец в средних годах, сухощав, чернобров. Небольшая темно-русая бородка, нос с горбинкой, смелый взгляд черных глаз. Кафтан подпоясан шелковым кушаком, за который заткнуты чеканные турецкие пистоли. В левом ухе качается большая золоченая серьга.

– Сам батько атаман Кондратий Афанасьевич Булавин, – негромко произнес Лунька.

Казаки на нарах один за другим стали поднимать головы. Толкали спящих товарищей, шептали имя атамана.

Спустившись с нар, шумной ватагой окружили Булавина и Луньку.

– Слава донским казакам!

– Сказывайте, что на Дону! Почто сюда бежали?

Булавин присел к столу, нахмурил брови:

– Измена, браты… Атаман Лукьян Максимов с донской старши?ной предали нас. Ночью, как тати, ударили в спину. Помощь у вас просить хочу…