Когда приходит Рождество - Эндрю Клейвен

Уинтер первый отвлекся от этой сцены и вернулся к тому, что происходило в комнате. Мэй же по-прежнему смотрела в окно, и Уинтер смог рассмотреть ее профиль. Ее стрижка – это прям как знак покаяния. А пирсинг – акт самобичевания. И как только вам станет понятно, что в выражении этого миловидного от природы лица скрывается внутренняя агония, вы тут же ее замечаете. Это девушка, которая осталась без простых радостей детства, без принятия и любви родителей, а теперь она осталась без своего брата и его возлюбленной, которая только начала собирать семью по кусочкам.

И пока Уинтер рассматривал ее худую фигурку – это исхудавшее тело почти утопало в большом свитере, потому что дома было почти так же холодно, как на улице, – до него вдруг дошло: что-то здесь не так, что-то страшное происходит, бессмысленное.

– Расскажите, – попросил Уинтер. – Расскажите мне, что изменилось между ними и вынудило Трэвиса ее убить.

Мэй снова неопределенно кивнула, как будто мыслями она была где-то далеко, где-то в своих мечтах.

– Да, – сказала она. – Я расскажу.

11

Уинтер вернулся в машину, вытащил телефон из кармана дубленки и посмотрел на экран. Виктория не звонила, ни слова не написала о расследовании личности Дженнифер Дин. Он положил телефон на пассажирское сиденье – если будет звонок, он сразу заметит.

Уинтер завел мотор и еще раз взглянул на дом с охраняющими его политическими знаками и наклейками, с выглядывающими из-под снега травинками. Серая кошка и Мэй смотрели в окно. Кошка сидела на подоконнике, а Мэй стояла позади нее и придерживала шторы, чтобы посмотреть на Уинтера. Он вдруг почувствовал – и чувство это было странное, – что бросает ее. Ради чего? Да и как бы он смог остаться?

Уинтер переключил передачу и поехал, желая поскорее оставить Большой город позади. Он возвращался в Свит-Хэйвен.

И по пути он все думал о том, что Мэй ему рассказала. Он представлял себе все эти события, заполняя эмоциональные пробелы.

Роман между Трэвисом Блэйком и женщиной, которая называла себя Дженнифер Дин, начался не сразу, но внезапно – как спичка, которой чиркнули дважды. Для них было очевидно, что они должны быть вместе, и потому они, не договариваясь, про себя решили обойтись без обсуждения условий.

В ту субботу после праздника Лилы Дженнифер удивила их обоих, когда пришла в парк, где девочка каталась на роликах. (Это Трэвис сказал сестре, и теперь Уинтер так представлял себе эту картину.) Лила была в восторге, когда увидела библиотекаршу. Она каталась по бетонному овальному углублению под апрельскими деревьями и кричала ей: “Смотрите, мисс Дин, смотрите!” Дженнифер смотрела на нее из-за стены для скейтбордов, и Трэвис тоже смотрел, стоя рядом. И в первый заезд Лилы Трэвис протянул Дженнифер руку, а она пожала ее в знак приветствия.

Так и было: все между ними стало понятно, они этого ожидали, приняли. Только позже возникло некоторое сомнение, необходимость зажечь спичку еще раз, хотя до этого она уже искрилась и вспыхивала.

Они вернулись в Большой дом все вместе. Съели пиццу, сидя у зажженного камина. Уложили Лилу, Дженнифер прочитала ей книжку. И потом она вышла из спальни и сказала: “Мне пора идти”.

Трэвис поцеловал ее, когда они стояли возле двери. И это, как он позже сказал Мэй, мог быть вполне милый поцелуй. Прекрасный, нежный поцелуй на ночь. Но что-то всколыхнулось в его душе, ведь он так долго страдал от одиночества, от горя, охватившего его после смерти жены, от горечи из-за всего в жизни. Ведь он, как и Мэй, тоже остался без детства, семьи и бог знает чего еще.

– Это все из-за войны, – сказала Мэй. – Он видел много плохого… Понимаете?

Разумеется, Уинтер все понимал. Не только Трэвис видел, как его друзей разрывают на куски пули или придорожные мины, не только он пережил эту необъяснимую потерю невинности после убийства людей. Уинтер даже не пытался объяснить это Мэй. Да и вообще никому не пытался объяснить, даже самому себе. Но он понимал, почему Трэвис вдруг стал так отчаянно целовать Дженнифер, почему так крепко прижимал ее к себе, буквально вцепился в нее, так что Дженнифер вдруг начала вырываться, и ему потребовалось время, чтобы прийти в себя и ее отпустить.

Затем она посмотрела на него, испуганно распахнув глаза. Покачала головой: нет. Но Трэвис был в ужасе от самого себя и потому не смог извиниться. Он отвел взгляд. А она, дрожа, отвернулась и убежала от него к своему драндулету “шевроле”. Трэвис стоял в дверном проеме и наблюдал за тем, как она заводит машину. Завелась она с трудом – и с ревом умчалась в спокойный весенний вечер.

Трэвис сделал вид, что он в порядке. Хотя на самом деле он был очень подавлен. Он так облажался с этим поцелуем, он никогда это не исправит! Вот она уедет, и в следующий раз, когда они встретятся, между ними будет холод, неловкость, и вообще все, отношения разрушены. И нет никаких шансов, что все можно исправить.

Но эта женщина, которая называла себя Дженнифер Дин, не уехала. Не сразу. Она ехала, крепко сжимая руль, смотрела в лобовое стекло и стучала челюстью в такт тарахтящему двигателю.

Вдруг она остановилась. Вышла из машины. Вернулась к нему, пока он стоял в проеме двери. Обхватила его лицо руками и притянула к себе, чтобы снова слиться с ним в поцелуе – уже не таком настойчивом и отчаянном, но то был и не мягкий поцелуй перед сном. Это был долгий и медленный поцелуй, который мог бы получиться у них с первого раза, если бы Трэвис разобрался с тем, что у него на сердце.

– Это второй шанс, – сказал он позже Мэй. – Она дала мне второй шанс.

После этого поцелуя все у них было нормально. Дженнифер улыбнулась ему, а затем снова пошла к своей машине. Трэвис стоял в дверях и смотрел, как она уезжает. Может, тогда он не совсем влюбился в нее, но он понимал, что точно влюбится. И довольно скоро.

Недели не прошло, как они стали парой. Всю весну они были похожи на нетерпеливых влюбленных детей. Они проводили вместе обеденное время, когда малышка была в школе, а затем ночи, когда она ночевала у своей подруги Гвен. Иногда они сговаривались с мамой Гвен, Эстер, чтобы они могли где-нибудь