Наш Современник, 2005 № 10 - Журнал «Наш современник»

Мы помолчали. Машина бесшумно съедала километры. Всходило солнце. Тени от подстриженных деревьев, растущих вдоль шоссе, причудливыми иероглифами расписывали дорогу.

Валентик

Его «крутят» то по телику чуть ли не шесть раз в году. Потемнела изношенная за четверть века пленка, зритель наизусть выучил не только содержание, но и все извивы, все тонкости сюжета, а фильм, снятый по роману А. Иванова, до сего дня продолжает волновать сердца и души зрителей.

«Вечный зов»! Создали его в самом начале восьмидесятых два замечательных режиссера В. Усков и В. Краснопольский. Два режиссера, два неразлучных друга. «Вечный зов» является как бы продолжением их первого по сценарию Иванова фильма «Тени исчезают в полдень». Многие герои со своими судьбами, постарев, перешагнули из одной эпохи в другую. Из гражданской войны в предвоенную, в Отечественную.

В новом фильме, естественно, появились и новые герои. Сыграть одного из них Усков и Краснопольский пригласили меня. Моего героя выбросила на страницы романа, а потом и телевизионный экран Отечественная война. Он ее порождение, она его материализовала как личность, как действующий персонаж. Это не значит, что у него не было биографии, но она, как у нас говорят, осталась за кадром.

Родом он, кажется, из древнего городка Коростеня. В летописях он знаком нам как Искоростень. Это тот самый городок, древлянская столица, который в отместку за убийство своего мужа Игоря сожгла с помощью воробьев знаменитая княгиня Ольга. Городок, оказывается, благополучно достоял до наших дней, и не только достоял, но и породил моего героя. Имя его Валентик. Имя? Фамилия? Подпольная кличка? Валентик… Что-то несуразное. Из серии конфетно-цветочного. Но это только на первый взгляд. Мой герой серьезен, и весьма. Прежде всего Валентик — националист (украинский? русский?). Он истово ненавидит советскую власть. И ненависть эту доказывает практикой, служа немцам. Диверсант, убийца, агент во фронтовой полосе. Смелый, находчивый, выполняющий самые рискованные операции немецкого командования. Короче, Валентик — враг. С большой буквы. И создать этот, скажем, малосимпатичный образ предстояло мне.

Съемки велись летом, в дальнем Подмосковье, в районе танкового полигона. Июль стоял жаркий, пахучий. Цвела таволга, трава на полигоне вымахала в человеческий рост.

К тому времени я уже сыграл в кино несколько так называемых «отрицательных» ролей. Это и «Щит и меч», и «Ипподром», и «Братья Рико», и еще что-то. Как актеру, с профессиональной точки зрения мне нравились эти роли. В них по сравнению с положительными героями было меньше «розовой краски», часто мелькало что-то похожее на правду, и, в конечном счете, они давали больше пространства, куда актер мог свободно пускать свою фантазию. Над ними меньше довлела цензура и самоцензура, и если актер не запасался заранее (исходя из наработанного представления) «черной краской», то в конечном итоге иногда получалось нечто интересное и стоящее.

Суть искусства — это противостояние героя и антигероя. Вечно длящаяся дуэль. И различие между ними в том только (если один из них не законченный негодяй), на чьей стороне находимся в данный момент мы с вами. Герой и антигерой — наше с вами порождение.

Естественно, во время съемок я не задавался этой «глубокой» философией. Довлела тактика. Надо было каждый день снимать какую-то сцену, где к твоему герою предъявлялось только одно требование: он должен быть интересен и правдив. Внешне и внутренне.

Съемки шли нормально, без срывов. Атмосфера в группе была замечательная, отснятый материал соответствовал тому, о чем мечталось режиссеру, все были довольны. И я в том числе. Думалось, что так продолжится и дальше, но после одной сцены произошел некоторый сбой в благостной атмосфере съемок. Это был эпизод, где Валентика разоблачает девушка-партизанка, видевшая его в свое время за линией фронта в обществе немецких офицеров. Теперь же на нашей передовой он предстал перед ней в форме советского капитана, в советской разведшколе, в должности инструктора по минно-взрывному делу. Все это она и выкладывает в присутствии Валентика нашему контрразведчику Алейникову. Но Валентик, конечно, все отрицает. Такая вот непростая ситуация, возникшая для меня и моего героя.

Порепетировав, эпизод отсняли. И, кажется, неплохо получилось. Режиссеры были довольны. И все было бы хорошо, но… Когда через какое-то время просмотрели отснятый материал, Усков и Краснопольский вызвали меня для приватного разговора.

— Понимаешь, какая вещь, Коля, — с оттяжкой, издалека начал Усков. — Как ни печально, но должен тебя огорчить…

Я насторожился. В чем дело?

— Как ни печально, повторяю, но сцену разоблачения Валентика придется переснять.

Вот так финик! Это действительно был сюрприз. Ничего не понимая, я переводил глаза с одного режиссера на другого.

— Причина?

Валерий Иванович как-то замялся, завздыхал. Краснопольский сидел в отдалении на втором плане и помалкивал. Работа с актерами была прерогативой Ускова.

— Мы несколько раз внимательным образом просмотрели сцену разоблачения, — уже строже продолжил Валерий Иванович, — и обнаружили интересную штуку. В твоих глазах — в глазах Валентика — напрочь отсутствует страх.

— Что-что? — не понял я.

— Ну… страх. Отсутствие боязни. Боязни провала его как разведчика. Ты ведешь сцену, как будто ничего не случилось. Как будто Валентик — на самом деле советский офицер и оговорен понапрасну. Так в жизни не бывает. Что-то должно все-таки дрогнуть в его глазах…

И задавив меня неопровержимой логикой, оба режиссера с удовлетворением уставились на меня. Дескать, что ты на это скажешь?

Честно говоря, переснимать большую, важную для меня сцену смерть как не хотелось. Но… если надо… что ж тут поделаешь… Но какой-то протест в моей душе остался. В чем-то я был не согласен с логикой режиссуры. И у меня вырвалось:

— А у Штирлица, когда его разоблачали, мелькало «что-то» в глазах или нет? Или подобная выдержка присуща только нашим разведчикам?

Повисла пауза.

— Ладно… — сказал Краснопольский.

— Жалко… Зарежут сцену, — проговорил Усков.

— Ничего, Валера… Как-нибудь отобьемся.

Сцену решили оставить как есть. Без изменений, без купюр.

Так и вышел мой герой на экраны страны умным, обаятельным и непримиримым врагом советской власти. Успех от Валентика едва ли не превзошел все наработанное мною до того времени. Я сам не ожидал ничего подобного. Все хвалят, поздравляют. И все это светло, радостно, точно я сыграл роль какого-нибудь национального героя. Что за притча?! Особенно меня поразило то, что больше всего Валентик имел успех у той категории людей, которые прошли войну.

— Помилуйте! — отвечал я на их поздравления. — Как вам-то может нравиться эта роль? Ведь Валентик — враг! Что для вас в этом образе может быть привлекательного?

И один пожилой полковник с орденской колодкой в полгруди ответил мне на это коротко и емко:

— Он очень похож.

— На кого? — не понял я.

— На тех, с кем мы воевали.

Вот и поди ж ты…

Ко мне эта роль прилипла на всю жизнь. Где бы я ни был, в какой компании бы ни находился, с каким бы человеком ни знакомился, я обязательно увижу улыбку на его лице и услышу ставшими для меня уже знакомыми слова: «А-а-а!.. Валентик!»

Я отношусь к этому спокойно: мало ли человеческих судеб приходится тащить на своих плечах драматическому актеру. Со временем они отшлифуются в драгоценные камешки, которые спокойно улягутся в потаенный кармашек. До лучших времен.

В профессии драматического актера случаются иногда периоды творческого застоя. Длительные ли, короткие ли, они обычно наступают незаметно и обнаруживаются актером по прошествии времени всегда внезапно, и это внезапное осмысление случившегося напоминает собой кошмарное пробуждение после страшного сна. Подвергнув себя судорожному анализу, актер приходит к выводу, что он вообще никакой не актер, что он давно уже топчется на одном месте, что он потерял вкус к профессии и что он вообще профнепригоден. И, главное, в большинстве случаев подобная вивисекция вовсе не говорит, что актер мало занят в театре, что ему не дают ролей и вообще затирают. Нет! В театре у него вроде бы все в порядке. ВРОДЕ БЫ. Он играет, зритель хлопает, бухгалтерия деньги платит. «И все же… все же… все же», — как говорил Твардовский. Что-то точит актерскую душу, нарушает ее равновесие. Теряется острота мировосприятия, все кажется надоевшим, пресным, как остатки супа в студенческой столовой к концу смены.

И, уходя домой после спектакля, прощаясь с тетечкой на вахте, он вроде бы с юмором говорит: «Ну вот, еще один спектакль, а славы все нет». И даже услышанное в ответ: «Уж вам-то грех жаловаться на это, Икс Игрекович!» — не добавляет ему оптимизма. «Придется зайти в ресторан ВТО, в подвальчик к рыжей Аньке», — думает актер. Но и в уютном, насквозь продымленном, любимом подвале, где царствует над напитками буфетчица Аня с шестимесячной завивкой на голове цвета тертой моркови, актер не обретает для себя мира и согласия.