Перпендикулярный мир (сборник) - Кир Булычев

– Это не тиран. Это мелкий бандит, – возразил Минц. – Тираны отжили свой век, но тиранство еще живет.

Последние слова он произнес слишком громко. Пилипенко услышал шум в коридоре, метнулся к двери, отворил ее и увидел Минца.

– Выскочил? Бежать вздумал?! – заревел капитан, засовывая руку в кобуру.

Минц оторопел. Он не знал, что делать в таких случаях. Но Удалов, который вырос без отца, на улице, отлично знал, что надо в таких случаях делать. Он отодвинул в сторону Минца, шагнул вперед и сказал:

– Всё, Пилипенко. Доигрался ты.

У Пилипенко отвисла челюсть. Он, как кролик на удава, смотрел на Удалова. Потом метнул глазами в открытую дверь и увидел там второго Удалова.

– А-а-а-а, – лепетал Пилипенко.

Грубин не терял времени даром.

– Корнелий! – крикнул он двойнику Удалова. – Выходи!

А первый Корнелий тем временем отобрал у оторопевшего милиционера пистолет, а самого его затолкал в камеру и закрыл дверь на засов. Пилипенко даже не возражал.

– Теперь бежать, – поторопил Грубин.

Они побежали по коридору к подземному ходу. И вовремя. Потому что Пилипенко опомнился, стал молотить в дверь, звать на помощь, и издали послышались шаги – от входа в подземелье бежали дружинники-самбисты.

Но дверь в подземелье уже была закрыта, и, незамеченные, наши герои поспешили к реставрационным мастерским.

Если погоня и была, она их потеряла.

Без приключений они выбрались из-под земли, уселись за сараем, чтобы перевести дух.

Был хороший осенний вечер. Солнце уже спряталось за строениями, небо прояснилось, было бесцветным, а редкие облака подсвечивало золотом по краям, словно они были большими осенними листьями.

Удалов смотрел на своего двойника – у того синяк под глазом, царапина на щеке, и вообще вид потрепанный.

– Били? – спросил Удалов с сочувствием.

– Пилипенко, – ответил двойник. – Я до него доберусь.

– Нет, – сказал профессор Минц. – Судить его будет народ.

– Кто? – вздохнул двойник Удалова. – Прокурор? Судья? Так они все у Пупыкина в кармане.

– Бригаду пришлют, из области, – произнес Грубин. – Или даже из Москвы. Неподкупную.

– Революция! – сказал Удалов-двойник мрачно. – Только революция сможет смести весь этот вертеп.

– Революцию устраивать нельзя, – объяснил Грубин. – Мы живем в социалистическом государстве, у нас законы, профсоюзы, против кого ты хочешь революцию устраивать?

– Без революции не обойтись.

– А как ты ее организуешь?

– Пойду к народу, раскрою ему глаза.

– Скажи, – спросил Грубин, – а у тебя до сегодняшнего дня глаза что, закрыты были?

– Нет, я видел, конечно, недостатки. – Удалов смешался, замолчал.

– И заедал их черной икрой из спецбуфета, – закончил за него фразу Грубин. И горько улыбнулся.

И все улыбнулись, потому что в словах Грубина была жизненная правда.

– Надо писать, – предложил Минц, – пришлют комиссию.

– Многие писали, – возразил Грубин. – Только все письма на почте перехватывают, а потом, где этот писатель? На трудовом шефстве. Да еще, как назло, наш город железной дороги не имеет и окружен непроходимыми лесами.

– Не такими уж непроходимыми, – вмешался Удалов.

– Я боюсь, Пупыкин справится с любой комиссией. У него по этой части опыт. У него документация отработана – комар носу не подточит.

– Странно мне смотреть на вас, друзья, – сказал Удалов. – Вы все такие же самые, как и в настоящем мире. И внешне, и по голосу. И в то же время – не такие. Ну, мог ли я когда предположить, что Корнелий Удалов, человек честный, прямой и даже добрый, может стать прислужником у мелкого диктатора?

– Не надо, – попросил двойник. – Это в прошлом. Я все осознал.

– Что же, одного Пупыкина достаточно, чтобы вы из энтузиастов, строителей светлого будущего превратились в болото?

– Пупыкин не один, – вздохнул Минц. – Это целое направление: пупыковщина. Подлая личность не может изменить историю, если не сколотит банду таких же подлецов. У них на словах все так же, как в нормальных местах. А бумаги фиксируют счастье и прогресс. Пупыкин многим нужен. При Пупыкине можно не думать. А служить. Хорошо служишь – все имеешь. Даже жену молодую тебе могут на дом доставить. Не проявляешь верности… сами понимаете. И с каждым днем становится все больше верных служителей. И пресса у него в руках.

– Вернусь домой – скажу Малюжкину, какую он роль играет при Пупыкине, – он меня убьет, собственными руками убьет. Он же жизнь отдаст за свободу и демократию, – проговорил Удалов.

– И ветераны, – продолжал Минц.

– Вы Ложкина не знаете – он вчера на площади демонстрацией руководил за спасение часовни Святого Филиппа!

– Нет, я сам видел, как Ложкин эту часовню собственными руками на субботнике рушил, – возразил Грубин.

– А ты, Грубин, молчи. Я-то знаю, на что ты в самом деле способен. Весь наш город гордится твоими изобретениями!

Стало прохладно. Облака потемнели, снова подул ветер.

– Мне пора возвращаться, – напомнил Удалов. – Только желательно от Минца формулы получить.

– Формулы у меня в голове, – сказал Минц, – я все бумаги сжег.

Ситуация была какая-то ненастоящая, мистическая, словно приснилась. Стоял Удалов в своем родном Гусляре, окруженный не только друзьями, но и самим собой. Сейчас бы пойти посидеть в кафе или в театр махнуть, как культурные люди. А вместо этого они таятся за сараем на опустевшей базе реставраторов и даже не знают, куда деться и что делать дальше.

– Я в подшефное хозяйство пойду, – решил вдруг двойник Удалова. – Пойду Ксюшу проведаю. Мне ведь тоже домой нельзя.

Слова двойника Удалова обрадовали – значит, все же не чужие они люди. И он принял решение.

– Значит, так, – начал он, и все его внимательно слушали. Потому что Удалов приехал из нормального мира. – В наш мир сейчас отправится Лев Христофорович. Он сразу пойдет в гости к нашему Минцу и все ему расскажет. Заодно и формулы сообщит. У Минца голова государственная, что-нибудь придумает. А два Минца тем более придумают. Если нужно, сходите к Белосельскому, он может подсказать, к кому в области обращаться. А то и в Москву. Как решите – сразу обратно. Мы будем ждать.

– А вы, Корнелий Иванович? – спросил Минц.

– А я вместе с моим близнецом на сельскохозяйственные работы отправлюсь. Боюсь, что ему без меня у Ксюши прощения не получить.

– Спасибо, ты настоящий друг, – произнес второй Удалов, и скупая слеза покатилась по его грязной исцарапанной щеке.

Удалов достал платок, вытер ему слезу.

– А мне что делать? – спросил Грубин. – Я тоже хочу участвовать.

– Ты будешь ждать. В резерве, – определил Удалов. – Веди пропаганду в народе, готовь перевыборы.