На высотах твоих - Артур Хейли

Спокойным голосом искушенного миротворца вмешался Артур Лексингтон:

– Как я себе представляю, большинство людей захочет знать, останемся ли мы по такому соглашению существовать как государство или станем всего лишь американским сателлитом – своего рода незарегистрированным пятьдесят первым штатом. Как только мы уступим контроль над нашей внешней политикой – а это, конечно, так и случится, признаемся мы в этом вслух или нет, – многое будет покоиться на доверии.

– В маловероятном случае, если подобное соглашение когда-либо будет ратифицировано, – медленно произнес Люсьен Перро, не сводя темных задумчивых глаз с Хаудена, – в него, несомненно, будет включено особое условие.

– Предполагаемый срок действия – двадцать пять лет, – объяснил премьер-министр. – Соглашение, однако, будет содержать статью, предусматривающую, что союзный акт может быть расторгнут по взаимному согласию сторон, но не в одностороннем порядке какой-либо из двух стран. Что же касается того, что многое придется принимать на веру, – да, с этим нам придется смириться. Вопрос заключается в том, что вы предпочтете; верить в тщетную надежду на то, что войны не будет, или в клятвенное слово соседа и союзника, чье понятие международной этики совпадает с нашим собственным.

– А про страну вы забыли? – воскликнул Коустон. – Сможете ли вы убедить страну?

– Да, – ответил Хауден. – Полагаю, нам это удастся. И он стал объяснять им, почему он так считает; рассказал о выработанных им подходах: об ожидаемой оппозиции, о необходимости всемерно и энергично бороться за победу на выборах. Обсуждение продолжалось. Прошел час, два, два с половиной. Им принесли кофе, но дискуссия, за исключением короткого момента, не прерывалась. Бумажные салфетки на подносе с кофейными чашками были украшены изображением венков из ветвей остролиста <Традиционное рождественское украшение.>, заметил Хауден. Ему это показалось странным напоминанием о том, что через несколько часов наступит Рождество. День рождения Христово. “То, чему он учил нас, – подумал Хауден, – так просто; любовь есть единственное достойное чувство – разумное и логичное учение, вне зависимости от того, веришь ли ты в Христа, сына Божьего, или в Иисуса, святого, но смертного человека. Но такое животное, как человек, никогда не верило в любовь – в чистую любовь – и никогда не поверит. Человек извратил слово Христово предрассудками и предубеждениями, а его церкви это учение затуманили и запутали. И вот мы сейчас, в Сочельник, занимаемся здесь такими делами”.

Стюарт Коустон уже в десятый раз принялся набивать трубку. У Перро кончились сигары, и он курил сигареты Дугласа Мартенинга. Артур Лексингтон, который так же, как и премьер-министр, был некурящим, на некоторое время открыл было окно, но из-за сквозняка вскоре вновь захлопнул его. Клубы дыма спустились над овальным столом, и, подобно дыму, над ним повисло ощущение нереальности. То, что здесь происходило, казалось невозможным, не могло быть правдой. И все же, чувствовал Джеймс Хауден, реальность медленно входила в сознание присутствовавших, ими постепенно овладевала убежденность – точно так же, как она овладела им самим.

Лексингтон был с ним; для министра иностранных дел все произнесенное здесь было не внове. Коустон колебался. Адриан Несбитсон большей частью хранил молчание, но старик не в счет. Дуглас Мартенинг поначалу казался потрясенным, но в конце концов он государственный служащий и будет делать то, что ему скажут.

Оставался Люсьен Перро – оппозиция с его стороны ожидалась, но пока никак не проявилась. Председатель Тайного совета сказал:

– Возникнут некоторые конституционные проблемы, премьер-министр. – В его голосе звучали нотки неодобрения, но вполне умеренного, словно он возражал против каких-то процедурных нарушений.

– Тогда мы их уладим, – решительно заявил Хауден. – Я лично не могу предложить смириться с уничтожением только потому, что пути спасения закрыты сводом законов.

– Квебек, – произнес Коустон. – Квебек нам не дастся.

Вот и наступил этот момент. Джеймс Хауден тихо проговорил:

– Признаюсь, я тоже об этом подумал. Медленно взгляды остальных обратились на Люсьена Перро – избранника, идола и представителя Французской Канады. Как и другие до него: Лорье, Ляпуент, Сен-Лоран – он один в ходе двух выборов обеспечивал правительству Хаудена поддержку Квебека. А за спиной Перро – трехсотлетняя история: Новая Франция. Шамплейн, королевское правительство Людовика XIV, британское вторжение – и ненависть французских канадцев к завоевателям. Со временем ненависть прошла, но недоверие – причем с обеих сторон – осталось. Дважды разногласия и споры вокруг двух войн в двадцатом веке, в которые была вовлечена Канада, приводили к расколу в стране. Компромиссы и сдержанность помогли спасти зыбкое единство. Но теперь…

– Мне, похоже, нет нужды говорить, – язвительно заявил Перро. – Сдается, вы, коллеги, способны читать мои мысли.

– Трудно игнорировать факты, – бросил Коустон. – Или историю.

– Историю, – тихо протянул Перро и вдруг обрушил кулак на столешницу. Стол затрясся. – А вам не доводилось слышать, что история не стоит на месте? – сердито гремел его голос. – Что в умах людей происходят перемены, что раскол не может длиться вечно? Или вы все проспали – почивали себе мирно, пока лучшие умы обретали зрелость?

Атмосфера в зале наэлектризовалась. Неожиданные слова обрушились на собравшихся подобно грому.

– Кем вы считаете нас – нас в Квебеке? – яростно вопрошал Перро. – Вечными мужиками, глупцами, невеждами! Мы что, несведущи, слепы и не замечаем происходящих в мире изменений? Нет, друзья мои, мы разумнее вас и менее одурманены прошлым. Если надо что-то сделать, мы сделаем это – пусть через боль, муки и страдания. Но муки и страдания Французской Канаде не в новинку, кстати, и реализм тоже.

– А правильно говорят, – пробормотал Стюарт Коустон, – никогда не угадаешь, куда кот прыгнет.

Больше ничего и не требовалось. Сгустившаяся напряженность словно чудом растаяла во взрыве смеха. Заскрипели отодвигаемые стулья. Перро, у которого от хохота брызнули слезы, чувствительно хлопнул Коустона по спине. “Странные мы люди, – подумалось Хаудену, – непредсказуемая смесь заурядной посредственности и гениальности с проблесками величия”.

– А может, это станет моим концом. – Перро пожал плечами – типично галльский жест бесшабашного безразличия. – Но я буду поддерживать премьер-министра, и, возможно, мне удастся уговорить и других.

Это была выдающаяся по сдержанности и скромности оценка своих возможностей, и Хауден ощутил искреннюю благодарность.

Один только Адриан Несбитсон хранил молчание. И вдруг министр обороны заявил с неожиданной силой в голосе:

– Если вы все так настроены, то чего уж останавливаться на полпути? Почему бы не продаться Соединенным Штатам целиком со всеми потрохами?

Все присутствовавшие разом уставились на генерала. Старик залился румянцем, но продолжал с несгибаемым упрямством:

– Я настаиваю на том, что мы должны сохранить свою независимость любой ценой.

– Вплоть до того момента, когда дело дойдет до отражения ядерного нападения, – ледяным тоном заметил Джеймс Хауден.

Слова Несбитсона, последовавшие сразу после выступления Перро, произвели отрезвляющее действие, подобно холодному душу.

С едва сдерживаемым раздражением Хауден добавил:

– Или, может быть, у нашего министра обороны имеются такие способы отразить ядерный налет, о которых мы еще не слышали?

Хауден мысленно напомнил себе с горечью, что перед ними образчик той самой слепой и тупой глупости, с которой ему еще предстоит столкнуться в ближайшие недели.

На мгновение перед его взором мелькнули эти будущие несбитсоны: оловянные солдатики, колоннами марширующие под развернутыми линялыми знаменами прямо в небытие. Ну разве не смешно, подумалось ему, что он должен растрачивать свой интеллект на то, чтобы убедить таких глупцов, как Несбитсон, в необходимости спасать саму их жизнь.

Не меняя сурового выражения ястребиного лица, Хауден продолжал, подчеркнуто обращаясь только к Адриану Несбитсону:

– В прошлом наше правительство уделяло огромное внимание обеспечению национальной независимости страны. И я сам неоднократно демонстрировал свое личное отношение к этой проблеме.

За столом прокатился шепоток одобрения.

– Решение, к которому я сейчас пришел, было нелегким и, смею утверждать, потребовало кое-какого мужества. Легкий путь есть опрометчивый и безрассудный путь, кому-то он может показаться смелым, но в конечном итоге такая смелость обернется величайшей трусостью.

При слове “трусость” лицо генерала Несбитсона побагровело, однако премьер-министр еще не закончил.