Любовь к истории - Борис Акунин

26.04.2011

Не столь давно, проходя мимо бубнящего телевизора, я минут на десять погрузился в душераздирающую историю семейного скандала. В студии все самозабвенно обсуждали развод какой-то неизвестной мне, но, видимо, звездной четы, которая никак не могла поделить имущество и что-то там еще, я толком не вник. Показывали и самих супругов. Не знаю, кто из них ангел, а кто диавол, осталось лишь общее ощущение поединка двух саблезубых хищников. Малейшая оплошность одной стороны вызывала немедленный удар когтистой лапы: не подставляйся, лузер! А подставился — пеняй на себя.

Эти высокие отношения по не вполне очевидной ассоциации напомнили мне поучительную историю из журнала «Тэтлер», издававшегося известным остроумцем Ричардом Стилом (1672–1729) и, кажется, существующего под тем же названием поныне.

Выглядело гламурное издание начала 18 века вот так:

В рубрике с незатейливым названием «From my own Apartment» (запись от 26 апреля 1710 года) Стил рассказывает один эпизод времен английской революции.

Некий капрал попал в плен к врагам. «А поскольку враждующие Стороны пребывали в таких Отношениях, что почитали захваченных Неприятелей не Пленниками, а Изменниками и Мятежниками, бедный Капрал был приговорен к Смерти, вследствие чего написал Письмо своей Супруге, ожидая неминуемой Казни, — рассказывает Стил с присущей эпохе витиеватостью. — Писал он в Четверг, казнить его должны были в Пятницу, однако, рассчитав, что Супруга получит Депешу не ранее Субботы, …Капрал изложил События в прошедшем Времени, что безусловно вносит некоторую Путаницу в Стиль, однако, учитывая Обстоятельства, Читатель простит Беднягу».

Письмо, отправленное как бы уже с того света выглядело так:

«Дорогая Жена,

Надеюсь, что ты в добром Здравии, как и я в Миг Написания. Сим сообщаю тебе, что Вчера, меж Одиннадцатью и Двенадцатью Часами, я был повешен и четвертован. Умер я, должным образом покаявшись, и Все сочли мое Поведение очень мужественным. Помяни меня добрым Словом моим бедным осиротевшим Детям.

Твой до Смерти

Назавтра после отправки горестного письма капрала отбили однополчане, и он остался жив. Следующей же почтой воин поспешил обрадовать жену известием о своем спасении, однако оказалось, что за минувшие пару дней вдова успела вступить в новый брак. Судебный иск был безнадежен: в качестве доказательства своей юридической свободы дама располагала документом, который столь неосторожно послал ей расслабившийся муж.

Короче, отвечай за базар: повешен — значит повешен.

antonowka

Слышала нечто похожее после теракта на Автозаводской. Некая женщина пришла на опознание погибших, узнала среди останков фрагменты своего мужа, получила свидетельство о смерти. А через какое-то время к удивлению друзей покойник вернулся домой. Оказывается, за день до теракта он объявил жене, что нашел свою любовь и уезжает к ней, за вещами и за разводом зайдет позже. А вещей к моменту возвращения уже и нет: безутешная вдова была единственным родственником и быстренько оформила наследство. Не знаю, смог ли он вернуться в мир живых юридически.

ZOZUZOZU

Поучительная история))))) А чего ж Капрал расстроился? ему повезло дважды)))))

il_canone

По еврейскому закону мужчина, уходящий на войну, обязан оставить жене разводное письмо. Это делается для того, чтобы, в случае, если он пропадет без вести, у нее была возможность вступить в новый брак.

ПОЭТ-ЦАРЬ

2.05.2011

Тема «Поэт и царь» нам хорошо знакома, все варианты и разновидности ее досконально изучены: Пушкин — Николай, Пастернак — Сталин, Вольтер — Екатерина, Зеркальце — Царица.

Знаем мы из истории и сюжет «Царь-поэт» (это когда его величество балуется сочинительством, как Фелица, или лицедейством, как Нерон, или музыкой, как Иван Грозный). Однажды монарх (Марк Аврелий) даже оказался философом отнюдь не дилетантского уровня. Властитель, бряцающий на лире, это интересно. Но в гораздо меньшей степени, чем поэт, который сунул лиру под мышку и взял скипетр.

Мне, пожалуй, известен всего один подобный случай: Габриэле Д’Аннунцио — полновластный диктатор «республики Фиуме».

В течение 15 месяцев Поэт был наделен неограниченной властью над большим количеством людей, принимал политические решения, устанавливал законы, провозглашал манифесты, награждал одних и карал других. Античный идеал Поэта-Правителя осуществился в неромантическом двадцатом веке.

И стало мне любопытно, как это всё происходило. И стал я про это читать книжки. И узнал много занятного.

В первой половине поста напомню, как разворачивались события. Про политтехнологические методики диктатора-декадента расскажу в следующий раз, а то получится слишком длинно.

Кто только не потешался над Игорем Северяниным, жеманно восклицавшим в 1915 году:

Друзья! Но если в день убийственныйПадет последний исполин,Тогда, ваш нежный, ваш единственный,Я поведу вас на Берлин!

Ну действительно, смехота. Вот он, гений (в бутоньерке хризантема, в руке лилия, где пузырится шампанское), топает в белых гамашах по направлению к Берлину, а за ним, спотыкаясь и роняя меховые боа, цилиндры и веера, марширует толпа грезэрок, кокаинистов и прочих прожигателей жизни. Грозный тевтон в ужасе бросает «Большую Берту» и улепетывает.

Однако Д’Аннунцио, не менее нежный, чем Северянин, и еще более единственный, взял да и устроил именно такой перформанс в реальной жизни.

Правда, Д’Аннунцио был не только нарцисс и позёр, но еще и легендарный храбрец, бессчетное количество раз дравшийся на дуэли и совершивший во время войны множество картинных подвигов. Однако это не делает поход на Фиуме менее фантастическим.

Оно, конечно: в те времена вся Европа съехала с глузда и уже мало чему удивлялась. Континент был покрыт свежими кладбищами, дымились руины, сыпались короны, повсюду бурлили революции. Троцкий с Лениным раздували мировой пожар, миллионы людей умирали от испанки. Женщины, воспользовавшись неразберихой, остригли волосы и стали носить платья выше щиколотки. Содом и Гоморра!

Мнения властителей дум разделились пополам: половина считала, что рождается новый мир, половина — что настал апокалипсис.

Но даже на этом живописном фоне эскапада великого и ужасного Габриэле потрясла мир. Д’Аннунцио был в высшей степени наделен талантом держать публику в саспенсе и исторгать у европейцев восторженное «ах!».

У поэта в 1919 году на повестке дня было два «проэкта»: либо идти маршем на Фиуме, либо совершить беспрецедентный для того времени авиаперелет в далекую Японию. Газеты взволнованно следили за колебаниями гения — что он выберет?

Поэту пообещали, что в Фиуме его выйдет встречать поголовно всё население с пальмовыми и лавровыми ветвями — как Иерусалим встречал Спасителя. Можно ли было устоять?

Что такое по сравнению с этим триумфом обожания какой-то полет в Японию? Участь Икара красиво смотрится только в легенде, а на практике свалиться в воду где-нибудь в пустынном уголке океана не очень-то приятно.

Зато на миру и смерть красна. В общем, Д’Аннунцио выбрал Фиуме.

Не стану тратить драгоценное мониторное пространство на описание истоков итало-югославского территориального конфликта. Если совсем коротко: город, большинство населения которого составляли итальянцы, оказался в югославском владении, и патриотам Италии это не понравилось. Для нас сейчас важен не исторический фон перформанса, но артистизм исполнения.

Д’Аннунцио осуществил римейк эпической драмы «Триумфальное возвращение Наполеона с острова Эльба». Он возглавил колонну пламенных энтузиастов (так называемые arditi, «страстные») и повел ее маршем на Фиуме. По пути войско всё время разрасталось. Правительственные войска, пытавшиеся остановить нарушителей порядка, не смогли устоять перед красноречием Д’Аннунцио и либо расступились, либо присоединились к маршу. Разумеется, поэт подставлял под ружья покрытую орденами грудь и призывал стрелять в нее. Разумеется, никто не стрелял, а все аплодировали.

В общем, в сентябре 1919 года Поэт без единого выстрела вступил в рукоплещущий город во главе трехтысячного войска и объявил Фиуме итальянской провинцией, а когда Италия от такого подарка в ужасе отказалась (авантюра Д'Аннунцио дискредитировала правительство перед всей Европой), триумфатор провозгласил республику независимой и правил бал аж до декабря 1920-го, пока, наконец, не вернулся лесник и не вышиб всю эту экзальтированную шантрапу из Фиуме.