Теория вечной жизни - Родни Коллин

У такого страдания должно быть много значений, многие из которых остаются для нас невидимыми. Однако вспомним все то, что было сказано о возможности спастись из цикла человеческих жизней, сохраняя полное сознание и память за пределами смерти в момент выхода в электронный мир. И о том, что сознание, чтобы оказаться достаточно твердым и закаленным для такого испытания, должно было уже доказать свою способность выдерживать самые ужасные потрясения и трудности, которые только может предложить физический мир.

Как минимум с одной точки зрения намеренное навлечение на себя великого страдания непосредственно перед смертью должно приучить сознание к таким потрясениям, чтобы оно смогло выдержать этот финальный переход, не дрогнув. Умение выдерживать большую боль дает сознанию силу и полет, необходимые для того, чтобы продолжать дальше без тела; позволяет ему, так сказать, взлететь самому по себе.

Ибо страдание – это основное средство, которым одна часть человеческого механизма может быть отделена от другой. Даже у зубного врача человек иногда способен почувствовать: «Оно страдает, но я не страдаю». Сидя же в удобном кресле в теплой комнате после хорошего обеда, подобное ощущение вызвать в себе практически невозможно.

Такое разделение, когда оно идет достаточно далеко, высвобождает множество эмоциональной энергии. Нам уже известна огромная шкала энергии, освобождаемой отщеплением электронных оболочек от ядра атома. В точности подобно этому освобождение энергии в человеке отщеплением внешних физических оболочек его организма от его ядра, его неизвестного «Я». Такое отщепление обычно производится смертью, и мы уже говорили о невообразимых результатах этого неуправляемого процесса.

Но и с искусственным расщеплением атома, и с искусственным отделением или отщеплением сознания от тела существует проблема в том, чтобы найти шок, достаточно сильный и проникающий, чтобы произвести результат, в то же время держа эксперимент под контролем.

В случае человека сильное страдание, полностью контролируемое и точно направленное, представляет, как кажется, единственный шок необходимой силы. Наверное, можно использовать для этого и сильную любовь и сострадание, но в таких случаях, насколько известно, такое сострадание на самом деле включает в себя равное страдание, и тогда нет никакой разницы между этими двумя силами.

Очевидно, что во всем этом есть серьезные опасности. Огромный шок, который приводит к расщеплению атома, должен ударить в строго определенное место, чтобы выбить электрон из системы. Подобным же образом в случае человека приложение великой силы страдания в определенном месте между принципом сознания и его телесными проявлениями, чтобы разделить эти две вещи, возможно только после долгой моральной и психологической подготовки. Ибо его неправильное приложение, как в бесчисленных сектах самобичевателей и самоистязателей на протяжении всей истории, может привести только к искалечению психофизического организма, что неразделимо сплавит сознание и тело воедино. Это, как один из самых ужасных результатов преждевременного эксперимента, является достаточным предостережением о том, что все сказанное выше не относится к обычному человеку. Намеренное использование страдания становится практическим только в связи с работой школы возрождения, но и тогда только в определенный момент.

Ибо страдание, как и тепло – это не только расщепляющий, но и закрепляющий фактор. Оно позволяет расшатать и разделить различные стороны человека – но оно также неким образом сплавляет его основное «Я», или индивидуальность, нерастворимо на той стороне, к которой он склонялся во время реального переживания боли. То есть, с обычной точки зрения, его действие в том, чтобы сделать постоянными те отношения, которые были преобладающими в то время. Изменчивость, которая одновременно является и слабостью, и спасением обычного человека, таким образом теряется. И тогда, как это и понимается обычно, страдание может либо уничтожить, либо создать человека – в зависимости от того, позволяет ли он своему вниманию привязаться к несчастной плоти или же способен великим усилием трансмутировать его в тот принцип сознания, который может смотреть на физический организм и его страдания с непривязанной и объективной точки зрения.

Эта страшная решающая сила страдания передана в истории о двух разбойниках, распятых с Иисусом, которые, переживая одинаковую боль, один со злобой, а другой с раскаянием, были, согласно популярной легенде, соответственно прокляты и благословлены. В любом случае, ответ Христа покаявшемуся разбойнику («Истинно говорю тебе, сегодня же будешь со мной в Раю») подразумевает еще одну идею: большое страдание, принятое правильным образом, может быть переведено в энергию такой силы, что она сумеет нейтрализовать всю прошлую память – так же как сильное тепло способно расплавить бронзовую табличку и тем самым уничтожить надписи, что казались вырезанными на ней на веки вечные.

Возможность, что страдание сжигает записи неправильных действий в прошлом, от которых человек не в силах избавиться никаким другим способом; и в то же время закрепляет в нем определенные качества, которые он считает желательными, но которые до этого посещали его лишь изредка, может пролить еще больше света на идею намеренного страдания при приближении смерти.

Люди, которые достигли необычайных высот понимания в своих областях, должны были рано или поздно задаться вопросом: «Как сделать такое понимание постоянным перед лицом болезни, старости и близкого исчезновения?» Художники интуитивно, а учителя сознательно приходили, кажется, к одному и тому же мнению – что намеренное страдание может оказаться именно таким закрепителем, той протравой, при помощи которой уроки, полученные в жизни, могут быть неотторжимо вкраплены в материал человеческого бытия. И в самом деле, Миларепа в своей боли поет открыто:

Болезни…Лишь украшают меня велико…Это дары, которыми я украшаю знаки моего совершенства…Эту болезнь, которая так идет мне,Я мог бы передать, но в этом нет нужды[75].

Однако для полной картины необходимо добавить еще две вещи. Во-первых, намеренное страдание возможно лишь для тех, кто уже давно освободился от ненамеренного страдания – то есть от обычных беспокойств, страхов, мрачных предчувствий, рабства у мнения окружающих, воображения о несчастьях и так далее. Единственное здоровое отношение человека, который обнаруживает себя во власти таких вещей, – это желание избавиться от них как можно скорее и укрепить свою веру в высшие силы. На самом деле, обременять себя намеренным страданием в придачу к этой ноше – нездоровая и даже патологическая тенденция.

Только тот, кто свободен от всего этого, способен понять, что для совершения того, что ему нужно, необходима новая огромная движущая сила. Такой человек может начать думать о трансмутации боли и неудобства – того сырого материала, в котором человеческие существа не имеют недостатка.

Именно слово «трансмутация» приводит нас к еще одной оговорке, которую мы должны сделать в наших доводах. Ибо «страдание» – это лишь описание того, как некоторые переживания представляются нам, с нашей точки зрения. Если они и в самом деле лишь «страдания», то они не достигли своей цели. Но у нас есть все основания верить, что они приносят с собой радость, экстаз или некую новую эмоцию, для которой у нас нет названия, – такой же или даже еще большей силы. Как же мы опишем состояние, в котором боль и радость присутствуют в равной пропорции, или в которой физическое страдание сопровождается эмоциональным восторгом? У нас нет средств для выражения такого состояния.

«Ты слышал, что я страдал, но я не страдал; и что я не страдал, но я страдал; что я был пронзен, но я не был убит; повешен, но я не был повешен; что кровь текла из меня, но она не текла, – так говорит Христос в апокрифических Деяниях Иоанна. – Одним словом, что они говорят обо мне, со мной не случилось, но чего они не говорят, то я выстрадал»[76].

Некоторые люди ради какой-то особой цели должны быть менее ясными в своих формулировках. Человек, которого я знал лично[77], после многих лет, посвященных учению и объяснению некоторых эзотерических идей своим друзьям, за несколько месяцев до смерти вдруг перестал что-либо объяснять. Казалось, что этой почти абсолютной тишиной и затворничеством он полностью отгородил себя от отвлекающей силы жизни, которая высасывает душу из каждого человека, если только он не закрепил в себе свое собственное поле сознания.

Затем, в последний месяц своей жизни, когда смерть могла наступить в любой день, его слабость достигла крайних пределов, а боль стала непрерывной, этот человек стал без всякого объяснения предпринимать целый ряд подвигов выдержки, совершенно необъяснимых с любой обычной точки зрения. В то время как доктора прописали ему полный покой, он требовал, чтобы его возили на долгие многодневные экскурсии через всю страну, во все те дома, в которых он жил в свое время в Англии. В этих поездках он не ел и не пил, а по возвращении часто оставался на всю ночь сидеть в машине, в темноте и холоде. Почти не способный передвигать ноги, он заставлял свое умирающее тело ходить шаг за шагом в течение часа по неровным дорожкам; вынуждал его подниматься на рассвете, одеваться, спускаться и подниматься по длинным пролетам лестниц; превращал ночь в день и требовал от своих спутников, если они хотели быть с ним, таких подвигов выдержки, которые они, в полном обладании здоровьем и силой, едва способны были совершать.