Любовный квадрат - Клаудиа Кроуфорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее проклятая ревность.
– Никто не спросил, что думаю я! В конце концов, это ведь мой дом, не правда ли?
Мона могла бы обсудить все с ней, прежде, чем сообщать всему свету.
– Джорджина! Не порти веселье! – проворчал Ник необычно суровым тоном.
Американки выглядели ужасно смущенными, оказавшись причиной ссоры влюбленных.
– Это просто предложение, – смутилась Мона.
– Ну что ты, – отступила Джорджина. – Просто восхитительная идея. Пикник в честь четвертого июля! Замечательно.
– Тебе не придется ничего делать, – заверила ее Мона.
– Я приготовлю бостонские печеные бобы и салат из капусты, – включилась в разговор Эми. – И мы попросим ту женщину из посольства достать нам настоящие булочки для хот-догов.
– И соус.
– И горчицу.
– И кислую капусту.
– И взбитые сливки, тонну взбитых сливок! – прокричала Джорджина.
– Взбитые сливки на хот-доги? – удивилась Мона.
Все расхохотались, и Джорджина вздохнула с облегчением – неприятная размолвка с Ником замялась. Когда бы Ник ни впадал в повелительный тон, она чувствовала приступ страха, смешанный с приливом сексуального возбуждения. Ей все равно, чем вызван строгий тон – игривым ли поддразниванием или жестким требованием. Она закрывала рот и делала, как ей говорил возлюбленный. Дело в том, что, по совершенно необъяснимым причинам, она полностью доверяла Нику. Другими словами, была счастлива, принимая его советы и суждения.
Принять американских студенток – его идея, и теперь в ее кармане завелись деньги. Еще одно предложение Ника – потратить часть этих денег на себя: новая прическа от Видал Сассуна, давно необходимый маникюр и, по настоянию Ника, ужасно вульгарный лак на ногах, ведь он так любит целовать ее пальчики на ногах!
«О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая!»[9] – пропел вполголоса Ник тем благоговейным тоном, который использовал, когда отдавал должное отдельным частям ее тела.
Она только вскользь знакома с «Песнь Песней Соломона». Как и во многих других ситуациях, он еще раз удивил ее эрудицией, декламируя все наизусть.
Даже простое присутствие Ника рядом заставляло вспыхивать ее щеки. Ясно, такой же эффект производил он и на двух американок. Бедные овечки. Не то, чтобы она порицала их. Особенно Мона становилась сама не своя при одном взгляде на Ника. Он знал это и мог быть очень язвительным, например, проводил пальцем по ее позвоночнику, Приговаривая: «Выпрямись, Мона! Нельзя стать великой актрисой, если все время сутулишься».
В другой вечер он спросил Мону о ее драматических курсах и ролях, которые ей дают.
Та немного смутилась.
– Не смейтесь, я играю Джульетту. Джульетта! Бедная дорогуша Мона! Конечно, она абсолютно не подходит для Джульетты. О чем они там, помилуй Господи, думали, давая эту нежную хрупкую роль дерзкой нью-йоркской еврейке, которая плюнет тебе в лицо, если что-нибудь будет не по ней? Ник Элбет не согласился.
– Американцы не уверены в себе – все, от Президента в Белом доме до секретарши. Все американцы неуверенны в себе. Это от того, что мы позволили им отделиться в 1776 году.[10] Но американцы не могут быть англичанами, как бы они ни старались. Они могут покупать одежду в Лондоне, изучать язык в британских университетах. Они могут брать в супруги титулованных английских особ и жить в Глостершире с собаками, лошадьми и вышколенной прислугой. Но ничего не изменится. Они не могут стать англичанами, что бы ни предпринимали. Итак, все мы только позволяем им вращаться среди нас и щедро платить за подобную привилегию. Поэтому надо делать максимум возможного, чтобы они чувствовали себя комфортно.
Для иллюстрации он уговорил Мону позволить ему играть вместе с ней роль Ромео в сцене на балконе, конечно, опять зная текст наизусть. Участие Ника оказалось столь гипнотическим, что в один, особенно напряженный момент, Мона, которая больше походила на капитана женской баскетбольной команды, превратилась в трепетную, истомившуюся от любви юную девственницу на пороге женского счастья.
– Здорово! – воскликнула Эми, когда Мона-Джульетта разрыдалась от избытка эмоций.
– Действительно, здорово! Отлично сделано! – поздравил Ник Мону после сцены – Что нам сейчас нужно, так это вино.
Вскоре после переезда в Челси Мьюз Эми решила заполнить кладовку продуктами, называя это «своим маленьким вкладом» в домашнее хозяйство. Когда она, наполнив бокалы, предложила бисквитное печенье и сыр-бри, Джорджина порадовалась, что Эми, кажется, снова стала прежней. Несколько дней она была бледной и замкнутой, скорее всего, скучая по своему жениху, и до вечера занималась на архитектурном семинаре. В тихом омуте черти водятся. Эми мало рассказывала о личной жизни, Джорджине, по крайней мере. Возможно, она получила пылкое письмо из Америки, или, что еще лучше, с кем-то познакомилась. Джорджина предпочитала думать о благотворной силе новой любви. Отлично, если Эми встретила кого-нибудь здесь, в Англии, мужчину, который снова зажег свет в ее глазах.
Послеполуденное солнце затопило теплом гостиную Джорджины. Она знала, что должна одеться и заняться ежедневными хлопотами, но казалось невозможным пошевелиться, разбить хрупкую оболочку счастья. Она не могла не возвращаться снова и снова к воспоминаниям об объятиях Ника, не думать о своем блаженстве. Она наслаждалась неповторимым вкусом крепкого кофе, сваренного из свежемолотых зерен, жирными сливками, хрустящими тостами, датским маслом и малиновым вареньем. «Дейли Телеграф» и утренняя почта валялись на полу. И всюду – цветы, цветы, цветы. Корзины цветов, вазы, горшки с цветами, где только можно.
Во время безнадежных недель после аварии с родителями, она свела к минимуму все свои расходы. Невозможность покупать цветы была наихудшим лишением. Отсутствие цветов заставляло чувствовать бедность больше, чем отсутствие новой одежды. Случались дни такого черного уныния, что она предпочитала питаться вареными яйцами и суповыми концентратами, выкраивая несколько пенни на букетик цветов.
Ник! Она прочитала статью о случаях оживления жертв аварий «поцелуем жизни». Она была жертвой несчастья, и Ник воскресил ее своими поцелуями! Эта мысль развеселила, хотя влияние Ника простиралось дальше области секса. Его напористость, несомненно, служила для ее собственного блага. Он сам наблюдал за изменением прически возлюбленной, обсуждая различные варианты со стилистом, словно она там не присутствовала, по-разному переплетая блестящие белокурые пряди, пока не воскликнул: «Да! Боже правый, получилось!» Профессор Хиггинс[11] поздравил стилиста, выбор был сделан без консультации с ней.