Анжелика и ее любовь - Голон Анн

Как она взбунтовалась! Как она защищалась! Можно было подумать, что она забьется в припадке падучей, если он попытается настаивать. Так что же так испугало ее в нем? Его маска? Та таинственность, которая окружает его? Или мысль, что она сейчас столкнется с чем-то неприятным ей?

Выходит, он не привлекает ее, это самое меньшее, что можно сказать. Ее взоры явно устремлены не к нему.

– Идем, идем, – с нетерпением сказал он мавру. – Я же сказал тебе, мы спустимся в нижний трюм, в отсек для пленников.

«Они клеймили ее цветком лилии, – подумал он. – За какое преступление? За проституцию? Неужели она докатилась до этого? Почему? Что привело ее к этим странным гугенотам, почему она подпала под их влияние? Раскаявшаяся грешница? Да, это похоже. Женщины так слабы духом…»

Он и сам не знал, смог ли бы с легкостью ответить на эти вопросы, которые все больше будоражили его душу.

«Клейменная цветком лилии… Я познал застенки палача, холодный ужас тех мест, где творят гнусности… Страх, который может внушить жаровня с лежащими в ней докрасна раскаленными непонятными инструментами… Для женщины это большое испытание! Как она перенесла все? За что? Следовательно, король, ее любовник, не защищал ее больше?»

Они спускались в темный трюм. Там не было слышно даже шума моря. Можно было только чувствовать его, тяжелое и волнующееся, за таким тонким для его громады мокрым деревом борта. Даже изнутри борт был покрыт влагой. Жоффрей де Пейрак вспомнил сырые своды комнат пыток в Бастилии и Шатле. Зловещие места, и все же они никогда не преследовали его в сновидениях в годы, пробежавшие после его ареста и суда в Париже. Он вышел из этих испытаний едва живой, но живой, и этого было достаточно.

Но женщина? Особенно Анжелика! Он не мог представить себе ее в этих ужасных застенках.

Они ставили ее на колени? Срывали с нее рубашку? Она громко кричала? Вопила от боли? Он прислонился к липкой переборке, и мавр, думая, что его господин хочет осмотреть трюм, у входа в который они стояли, высоко поднял фонарь.

В тусклом свете стали видны окованные железом сундуки и множество каких-то блестящих предметов, хорошо укрепленных, чтобы они не упали при качке, формы которых поначалу трудно было разглядеть.

Потом стали различимы кресла, столы с резьбой и волютами и еще множество ваз и самых разных предметов из чистого золота, а иногда даже из «малого серебра», иначе говоря, из платины. Пламя плясало, пробуждая волшебное тепло благородных металлов, которых не могли попортить ни морская вода, ни морская соль.

– Ты любуешься своими сокровищами, мой господин? – спросил мавр гортанным голосом.

– Да, – ответил де Пейрак, на самом деле ничего не видя.

Он двинулся дальше и вдруг, когда в глубине узкого прохода чуть не налетел на тяжелую, обитую медью дверь, взорвался:

– На черта нам теперь все это золото!

Его покупатели в Испании тщетно будут ждать их прихода. Из-за этих гугенотов он вынужден был отправиться в обратный путь, не закончив своего, как он предполагал, последнего «золотого» рейса, конечной целью которого было соглашение с негоциантами – с теми, с кем он в дальнейшем намеревался вести дела. И все это ради женщины, которую он даже не рассчитывал удержать. Да, никогда еще ему не доводилось совершать в делах подобные промашки. Но ведь гугеноты ему заплатят? И заплатят немало! Так что, в конце концов, все обернется к лучшему.

Глава XI

Пальцем он бесшумно отодвинул заслонку, скрывающую зарешеченное окошечко, и приник к нему, чтобы взглянуть на пленника.

Тот сидел прямо на полу около большого фонаря, который давал ему свет и тепло разом, правда и то и другое – весьма скудно. Его скованные цепью руки лежали на коленях, и вид у него был покорный. Жоффрей де Пейрак не верил этому смирению. Он слишком много повидал на своем веку людей, чтобы не суметь распознать человека с первого взгляда. То, что Анжелика, некогда такая утонченная, смогла полюбить этого толстого и хладнокровного гугенота, повергало его в черную ярость.

Гугеноты, конечно, ведут свои дела почти во всех частях света. Они мало приспособлены к физическому труду, очень редко занимаются сельским хозяйством, но и мужчины и женщины у них твердого закала. Он восхищался их коммерческой честностью, которая гарантировалась всем сообществом, их глубокой культурой, их знаниями языков, в то время как многие из тех, кто окружал его раньше, его единомышленники, знатные французские дворяне, проявляли в этом прискорбное невежество и даже не представляли себе, что думающие существа могут существовать вне их узкого круга.

Особенно он ценил силу единения гугенотов, которую породила их религия, суровая и к тому же гонимая. Гонимое меньшинство, которое считало себя «солью земли». Но какого дьявола женщина знатного происхождения, католичка, какой была Анжелика, путается с этими ригористичными и угрюмыми коммерсантами? Чудом избежав опасности в странах ислама, куда она бросилась бог знает почему, не ищет ли она и теперь возможности продолжить свои «подвиги», которые совершала при дворе короля Франции? Думая о ней, он всегда видел ее блистательной дамой в сияющем огнями Версале, и нередко вынужден был признаваться себе, что именно для этого она и создана. Маленькая гордячка, которая начинала осознавать свою власть, не обдумывала ли она мечту возвыситься до трона короля Франции еще тогда, когда он привез ее на свадьбу Людовика XIV в Сен-Жан-де‑Люз? Уже в то время она была самая красивая, на ней были самые роскошные драгоценности, но мог ли он тогда похвастаться, что навсегда покорил это юное сердце? Кто знает, какими мечтами женщины куют свое счастье?.. Для одной вершиной счастья будет жемчужное колье, для другой – взгляд короля, для третьей – любовь какого-нибудь единственного существа, а для кого-то – маленькие радости домашнего хозяйства, ну, к примеру, удавшееся варенье…

Но Анжелика?.. Он никогда наверняка не знал, что таится под гладким лбом этой женщины-ребенка, которая спала рядом с ним, усталая и удовлетворенная после первых утех любви.

А позже, много позже, когда он узнал, чего она достигла в Версале, он подумал: «Это справедливо. В сущности, она для того и создана». И разве не она была признана – сразу же! – самой красивой рабыней на Средиземноморье?

Даже в своей наготе она была величественна. Но когда он неожиданно увидел ее в простой юбке служанки, связанной какими-то узами с торговцем водкой и соленьями, большим почитателем Библии, – тут было от чего потерять рассудок! Никогда не забудет он, как она прибежала к нему вся в слезах, растерянная… Она так разочаровала его своим видом, что он даже не почувствовал жалости к ней.

Мальтиец, охранявший карцер, подошел к нему со связкой ключей в руке.

По знаку хозяина он открыл окованную медью дверь. Жоффрей де Пейрак вошел. Габриэль Берн вскинул голову. Несмотря на бледность, взгляд у него был ясный.

Они молча посмотрели друг на друга, ларошелец не торопился требовать объяснения, почему его подвергли такому нечеловеческому обращению. Дело было не в том. Если этот господин Рескатор в черной маске спустился, чтобы нанести ему визит, то, ясное дело, не ради того, чтобы в чем-то упрекать его или угрожать. Между ними стоит другое – женщина.

Габриэль Берн с подчеркнутым вниманием изучал одежду своего тюремщика. Он мог бы буквально с точностью до луидора оценить ее стоимость. Все в ней было изысканно: кожа, бархат, дорогое сукно. Сапоги и пояс из Кордовы и, судя по всему, выполнены по заказу. Камзол из итальянского бархата, из Мессины, он готов держать пари, что так. Господину Кольберу во Франции, как он ни старается, пока еще не удалось изготовить бархат такого качества. Да, все изысканно, вплоть до скомканной маски, она тоже изделие искусного ремесленника: твердая и в то же время очень тонкая. Каким бы ни было лицо, которое скрывается под маской, что-то и в неброской роскоши его одежды, и в том, как он носит ее, выдает в нем женского обольстителя. «Все женщины легкомысленны, – с горечью заключил мэтр Берн, – даже самые разумные с виду…»