Я люблю тебя, Патрик Грин (СИ) - Бер Игорь М.

Это был Патрик. И хотя он сказал, что задержится на работе, я не сомневалась, что увижу именно его. Вначале я обрадовалась, решив, что будет просто прекрасно посмотреть какой-нибудь еще романтический фильм в компании любимого парня. Но искаженное от боли и грусти лицо Патрика, заставили меня забыть обо всем.

— Вал, — еле слышно произнес он. Казалось, в его горле застрял ком, отчего голос его изменился до неузнаваемости. Его щеки были мокрыми от слез, а руки дрожали, как во время сильного мороза.

Первая мысль была: «С Марти случилось несчастье!». От этих мыслей мне стало плохо. А еще мне захотелось крепко обнять своего любимого, дабы помочь ему справиться с душевной болью.

— Забирайся ко мне, — сказала я.

Пока Патрик лез в окно, я поспешила к двери, чтобы запереть ее на ключ. Мои родители не часто заглядывали ко мне, и все же, мне не хотелось, чтобы они застали нас врасплох, тем более в такой трудный момент.

Патрик выглядел растерянным как ребенок, заблудившийся в торговом центре. Я предложила ему сесть на край кровати, а сама закрыла окно. Когда я вернулась к нему, он сидел опустив голову вниз, разглядывая письмо в своих руках. Он держал его кончиками пальцев, словно он жгло ему кожу.

— Что это? — спросила я.

Не говоря ничего он протянул его мне.

Я также осторожно взяла письмо в руки и расправила лист. Он весь был заполнен печатными буквами, правда я не смогла разобрать смысла ни единого слова. Мне потребовалось не меньше полуминуты чтобы понять — письмо было не на английском.

— Мы его получили час назад, — произнес Патрик, все также с трудом, словно каждое выговоренное слово причиняло ему боль.

Я посмотрела на конверт. Кто был отправителем, я тоже не разобрала, зато поняла, откуда оно прибыло. Из Норвегии — родины семейства Грин. Разобравшись хоть с этим, я присела рядом с Патриком, погладив его ладонью по спине.

— Он умер, Вал! — сказал Патрик и заплакал.

По моей спине пробежали мурашки. Я догадывалась, что речь шла не о Марти, но о ком еще мог мой мужественный парень так горько плакать, я не имела понятия. Но догладывалась, что все ответы хранило данное письмо, которое я никак не могла прочесть самостоятельно, потому что не знала норвежского.

— Кто умер, любимый? — решилась я задать вопрос.

— Мой отец…Он умер в тюрьме.

Такого ответа я не ожидала. Оказывается, отец Патрика сидел в тюрьме. Теперь мне стало понятно, почему он ничего не рассказывал о нем. Видимо, ему было стыдно в этом признаться.

— Мне очень жаль, Патрик.

— Нет, — покачал головой мой парень, да так интенсивно, что я даже расслышала хруст его шейных позвонков. — Не стоит меня жалеть. Ведь я не чувствую боли утраты. Наоборот — я плачу от радости и облегчения. Наконец-то мы можем вздохнуть с облегчением!

Только решив, что я начала что-то понимать, как снова запуталась. Да еще пуще прежнего.

— Что ты такое говоришь? Он ведь был твоим отцом. И не важно, что заставило его оступиться…

— Вал, ты его совсем не знала, а потому не понимаешь, что говоришь! — перебил он меня.

— Тогда расскажи мне. — Я сжала его ладони в своих. — Доверься мне. Мы ведь не чужие друг другу.

Патрик тяжело вздохнул, достал пачку сигарет, сжал одну зубами, но зажигать не стал. И этого было достаточно, чтобы немного успокоить нервы и начать говорить.

— Моего отца называли «Еттерстадским стрелком». Возможно, ты что-то слышала о нем. Почти одиннадцать лет назад это прозвище упоминалось во всех новостных каналах мира.

Я пыталась вспомнить что-то похожее, но не смогла. Мне ведь было тогда всего шесть лет, и новостями я не увлекалась, впрочем, как и сейчас. К тому же речь шла о преступлении (судя по прозвищу), произошедшем в далекой Норвегии.

— Мой отец, сколько я его помню, всегда был неуравновешенным человеком. Он любил алкоголь и часто курил «травку». Раз-два в неделю в нашем доме происходили скандалы, которые почти всегда заканчивались рукоприкладством. Отец бил мать…иногда доставалось и мне. Как правило, на второй день он просил у матери прощения и обещал, что такое больше не повториться. — Патрик старался говорить спокойно и внятно, но голос то и дело начинал дрожать или же подниматься на пару октав выше. — Когда мать забеременела Марти, отец стал скандалить чаще и унять его было практически невозможно. Опасаясь за мое здоровье и здоровье нарожденного еще ребенка, она обратилась в полицию. Те его арестовали…Был суд, который вынес постановление, которое запрещало отцу приближаться к нам ближе чем на сто метров. Он пытался оспорить это решение, но у него ничего не вышло.

Патрик замолчал, ему стало тяжело дышать. Я и представить себе не могла, какой камень на душе лежал у него все эти долгие годы, а он делал все возможное, чтобы не показывать — насколько сильно влияло на него прошлое.

— У матери начались осложнения. Участились спазмы в животе, и даже пару раз шла кровь. Врачи сделали все возможное, чтобы избежать выкидыша….Я почти убежден, что именно поведение отца стало причиной болезни Марти, и наследственность тут совершено не причем. Мать сильно переживала, постоянно испытывала стресс из-за его оскорблений и криков. К тому же терпела все его побои.

Я молчала. Мне не хотелось его перебивать, задавая уточняющие вопросы. В таком состоянии, человека просто нужно слушать, давая возможность высказаться.

— Спустя неделю после суда, я проснулся рано утром из-за странного шума за окном нашего дома. Я открыл дверь, выглянул наружу и стоял пораженный увиденным около пяти минут. Возможно, я бы стоял и больше, если моя мать не затянула меня обратно в дом. У лужайки перед нашим домом остановились три машины со спутниковыми тарелками на крыше. Перед ними сновали люди: кто-то держал в руках микрофоны, кто-то камеры, кто-то диктофоны и фотоаппаратами. Столько репортеров я видел впервые в жизни, и сомневаюсь, что такое повторится. На следующий день местные газеты выпустили свои тиражи со мной на передовицах. Я удивленно взирал с цветных и черно-белых листов газет, крепко сжимая в ладони ручку входной двери. Также меня и мою мать показали по телевизору.

О такой неожиданной популярности можно было только мечтать, особенно в столь раннем возрасте. Да только причины такого внимания к нашей семье были не самыми приятными.

Как только мать меня завела обратно в дом, я подскочил к телевизору и сразу же попал на блок новостей с пометкой «Специальный выпуск», горящей тревожным красным цветом. По телевизору показывали фотографию моего отца в нижнем правом углу, высокое офисное здание, где работал отец на протяжении последних семи лет, кордон полицейских, зевак и машины полиции и скорой помощи. Репортер поведала нам, что сегодня утром мой отец прибыл на работу с полуавтоматическим пистолетом и принялся стрелять в своих коллег. Когда количество жертв достигло восьми убитых и двенадцать раненых (трое из которых скончались затем в больнице), а полиция окружила здание, отец добровольно сдался.

От рассказа Патрика мне стало дурно. Я чувствовала себя так, словно прошлась по ночному подвалу, в котором пахло сыростью, испачкавшись с ног до головы пылью и паутиной. Я невольно вздрогнула.

— Суд приговорил его к пожизненному заключению, — продолжил Патрик. Его «адамово яблоко» практически беспрерывно ходило вверх-вниз. — Мы ни разу не навестили его в тюрьме. Нам с матерью просто хотелось забыть о нем навсегда…Только нам это не позволили сделать. Соседи отвернулись от нас, незнакомцы глядели осуждающе нам вслед. Меня в школе унижали и обвиняли, утверждая, что мы с матерью носили не меньшую вину из-за случившегося. В каждый день я возвращался из школы с синяками и в порванной одежде. Все попытки моей матери поговорить с директором или учителями не дали никакого результата, даже наоборот — ей самой пришлось выслушивать оскорбления.

Тогда мы и решили покинуть Норвегию и переехать в Америку. Здесь мы нашли столь нужную нам тишину и непредвзятость со стороны соседей. Для всех мы стали еще одной семьей, которая живет по соседству и ничем не выделяется. Мы научились не думать об отце и об его ужасном поступке.