Реалити-Шоу (СИ) - Лятошинский Павел

Геннадий не перезвонил. Постояв минуту перед зеркалом, намазала губы гигиенической помадой. От слез под глазами мешочки. Оно и к лучшему, что не перезвонил. Куда я в таком виде поеду? С одеждой тоже не всё слава Богу, но с этим попроще, у Светки можно одолжить на вечер. А, предположим, позвонил бы, что тогда? Неужели, так взяла бы и побежала на свидание со взрослым дядечкой? Сама не знаю, хочу ли, могу ли. Не готова я к таким экспериментам. С другой-то стороны, это же никакая не измена? Ну, пошла бы в ресторан, ну покушала, ну домой он меня проводил, сытая, довольная, легла бы спать в своей постели. Одна одинешенька, прошу заметить. На смену хандре шло игривое настроение, что не предвещало ничего хорошего. А черт с ним, с Геннадием, и с Серёжей тоже. Один старик с душой подростка, другой подросток с душой старика, стоят друг друга. Шли бы оба темным лесом, а я сгоняю в магазин, возьму бутылочку полусладкого и шоколадку с фундуком.

Сходила в магазин. Вернулась. Бутылка вина и шоколадка на столе. Всё по плану. Всё так, как я хочу. В который раз убеждаюсь, что рассчитывать можно только на себя. Бросила в стакан пару кубиков льда. При каждом глотке они касаются губ, приятно холодят до мурашек. Полулежа на диване, я наслаждаюсь терпким вкусом. Кто-то ж собирал для меня руками спелые гроздья винограда, где-то под жгучим солнцем Кубани, (посмотрела этикетку, нет, Крыма), и от этих мыслей тепло, текущее по телу, перерастает в летний зной. Запахло морем. И криком чаек с шумом прибоя кажется гул холодильника «Орск».

Шумит в ушах. Мне стало тесно в джинсах. Погасила свет. Разделась, но укрываться не спешу. Кем бы ни был мой наблюдатель, мне нравится его дразнить, нравится представлять, как он вглядывается в монитор, пытается рассмотреть малейшее движение и ничего не видит. В том, что за мной следят, нет никаких сомнений. Интуитивно чувствую чужое присутствие, так явно, как никогда прежде.

«Ты хочешь на меня смотреть?» — мысленно задаю глупый вопрос, такой, каким задаются любовники, лаская друг друга. — «Чего же ты хочешь? Что тебе показать?» — проносится в голове. — «Может быть это», — глажу грудь круговыми движениями, — «а может вот это?» — резко раздвигаю вытянутые ноги, перекрещенные прежде, и смыкаю секунду спустя. «Нравится? Хочешь ещё? Пожалуйста. Ещё? Как скажешь. Сегодня мы с тобой одни, лишь ты и я. Любуйся, мой хороший».

Проснулась в восемь, и разбудил меня вовсе не кот, как это обычно бывает, а телефонный звонок. Спросонья сложно понять, с какой стороны доносится трезвон и почему ещё не сдох звонящий мне в такую рань, после всех проклятий отправленных в его адрес.

— Да, — не открывая глаз, рычу в трубку.

— Вы мне звонили, — слышу бодрый голос Геннадия, — пропущенный от вас был вчера.

— Геннадий? — непроизвольно выкрикиваю первый слог, захлёбываюсь на последнем, кряхчу, не в состоянии совладать с голосом и пересохшим языком. Коротко откашливаюсь, шумно сглатываю и повторяю, — Геннадий?

— Да, — отвечает он громко и по-армейски четко.

— Геннадий, это я, Алёна. Помните, мы познакомились на выставке.

— Алёна? — повисает пауза, словно он перебирает в уме всех Алён, от тех, что родились в пятидесятые годы прошлого века и по сегодняшний день. Ещё один артист нашелся. — Ах, Алёна! Ну конечно помню. Так это ты звонила? Что случилось?

— Ничего не случилось, всё хорошо.

— Хорошо. А чего звонила?

— Я вам, не то чтобы звонила. Просто номер в телефон записать хотела.

— Не слышно, громче говори. Что записать нужно? — перекрикивает он какую-то машину работающую рядом с ним.

— Ничего записывать не нужно, я уже всё записала.

— Что записала?

— Номер телефона в телефонную книжку записала.

— Чей номер? Мой?

— Да.

— Так я же визитку дал.

— Ну да, а я с неё в телефон номер переписала, чтобы не потерять.

— Хорошо. Так ты по этому поводу звонила?

— Да не звонила я вам.

— Как же не звонила? — перебивает он, недослушав до конца, — у меня пропущенный вызов от тебя был.

— Случайно получилось, — оправдываюсь я, готовая провалиться сквозь землю. Всё, что могло пойти не так, пошло не так. — Я просто номер в телефонную книжку переписывала, случайно не туда пальцем ткнула, и вызов пошел.

— А-а-а, понятно-понятно. Ну, звони, если что-нибудь понадобится, — сказал Геннадий каким-то раздраженным тоном и положил трубку. Деловой человек, что поделаешь. Телефон для него — источник доходов, а не средство связи, и использоваться он должен по назначению. Пустая болтовня — чистый убыток. Да уж, иначе я представляла себе этот разговор. Не успела проснуться, а уже оплеванная. Как он это делает? Почему с ним я становлюсь полной дурой? Двух слов связать не могу, блею, как овечка, какая-то. Бесит.

Полежала в постели ещё минут десять, глядя в потолок. Что-то не так, чего-то не хватает. Подозрительно тихо.

— Люцифер, ты живой? Натворил чего-нибудь, гаденыш? Признавайся.

В ответ зловещая тишина. Встаю, кутаюсь в простыню, наподобие древнегреческого хитона, и мелкими шажками крадусь в кухню. Кот сидит на столе, головой в кастрюле с картофельным пюре. Заслышав мои шаги, вытянулся, облизнулся, но с места не сдвинулся.

— И как это называется?

Кот смотрит настороженно, знает, что совершил смертный грех и готов в любой момент бежать от ответственности.

— А знаешь что, Люцифер, не буду я тебя ругать. Всё равно есть это не собиралась. Так что на здоровье. А вот Серёжу поругала бы, да ещё как, додумался оставить на кухне открытую кастрюлю с едой. Ну, ты понятное дело, охотник, инстинкты в тебе древние сыграли, так что твоей вины нет. Оправдан по всем статьям. Серёжа-Серёжа, хоть бы в холодильник убрал. Ах да, она ж горячая была. И что прикажете делать? А? Товарищ Люцифер. Выкину — обидится, старался же. Может, сказать, что я целую кастрюлю картошки сама умяла? Нет, не поверит или, что ещё хуже, поверит и будет потом мне этот деликатес по три раза каждый день предлагать. Накрою крышкой, уберу пока в холодильник, приедет сам разберётся. Она ж ещё всю ночь в тепле простояла, так если и не зацветет, то душок там точно заведется. Вот его-то Серёжа почует, картошечку сам выкинет, а кастрюлю помоет, на место поставит, правильно? Правильно!

Ну и зачем мне отпуск? Я и выходные-то не знаю, как потратить. Прошлась по квартире, собрала одежду со всех спинок стульев, с пола и батарей центрального отопления. Почти всё отправится в стирку. Рассортирую и начну. Серёжины вещи распиханы по пакетам, сваленным кучкой в коридоре в углу. Надо бы выделить ему полку в шкафу. Отдельный пакет у него для грязных трусов и носков. Подцепив брезгливо краешек двумя пальцами, высыпаю содержимое в барабан стиральной машинки. Странно, что он не повез свое барахло к маме стирать. Хотя и тут какие-нибудь политические мотивы имеются. Мама удивится, скажет, а где же, сыночек, твои трусики грязные, а он нос задерёт, так чтоб аж козявки было видно, и гордо так скажет: «В Рязани, мать, моё белье, Алёнке оставил, она постирает». И маме радость, сын-то вон какой уже взрослый, и сыну гордость, что наладил быт.

Шкаф у меня старинный, добротный, из древесины, не знаю каких, но очень тяжелых, неподъемных пород. Сколько бы не пыталась его передвинуть, а он стоит, не шелохнется, словно корни пустил. В нем три дверцы. За крайней левой четыре полки и три ящика. Центральная и правая дверцы скрывают большой отсек со штангой для вешалок посередине. Шкаф-то большой, да легко сказать, что выделю Серёже полку. Мне бы ещё два таких шкафа и аккуратно всё свое вместила бы.

Для Серёжиных вещей идеально подойдёт верхняя полка. Она неустойчивая, периодически падает, и я всё равно туда не достаю, приходится вставать на стул. Здесь у меня лежат вельветовые брюки болотно-зеленого цвета. Полнят и без того объемистую попу, и вечно к ним всё липнет. Брючки хорошие, выкинуть жалко, тётка когда-то давно из Питера привезла. Отложу пока в сторонку. Что ещё? Джинсы с низкой посадкой. Такие уже никто не носит, но когда-то не вылезала из них. Удобные. Берегла на случай ремонта, ещё поберегу, мало ли. Серый свитер с блёстками. Рукава в три четверти мне не нравились никогда, а скидки в семьдесят процентов нравились всегда, так он у меня и появился. Жилетка с жирными пятнами неизвестного происхождения, не понятно, что здесь делает, её можно повесить в соседний отсек. Две кофточки короткие и широкие снизу. От них моя талия, которой нет, буквально кричит о том, что её нет. Капри — колхоз. А вот эти джинсы очень мне нравятся, и фасон у них замечательный, и цвет очень модный, но натирают там, где это совсем не к стати. Чёрная водолазка всегда актуальна. Вся в катышках, но под пиджаком их не видно. А пиджак когда-нибудь куплю, уже присмотрела и даже померила. Дорогой, конечно, но если Серёжа и дальше будет платить за квартиру, то на сэкономленные средства в октябре куплю. Что ещё? Растянутые свитеры — мечта барда и жителя панельных домов. Зима не за горами, вспомню ещё про них. Носить нечего, но всё когда-нибудь пригодится. Серёжа-Серёжа, что ж ты со мной делаешь? Без ножа меня режешь. Куда всё девать? Куда-куда, разложу по низу в соседнем отсеке. Так, а там у нас что? Ой, туда лучше не лезть. Странное какое-то слово «лезть». Интересно, оно вообще существует в русском языке? Запишу пока в блокнот, проверю потом в словаре.