Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

Но вот хоровод завился и развился, одну песню сменила другая, пошла общая пляска с веселой игрой в умыкание, и оказалось, что киевский князь тоже не прочь резвы ноги размять. Впрочем, чему тут дивиться. Лет ему не больше, чем им с Хельги, разве что уже успел обзавестись парой сыновей от своей княгини и еще одного прижил от рабы-ключницы.

— А ну, красавицы! Кто со мной в круг?

Уступив княжескую сестрицу Ратьше Мстиславичу, Святослав со смехом подхватил двух ее самых пригожих да веселых подруг, близняшек Суви и Тайми, с легкостью оторвал обеих от земли, посадил к себе на плечи да закружил посреди двора под общие крики восторга, заглушающие даже веселые звуки бубна и свирели.

Впрочем, как всегда, нашлись и недовольные:

— У-у, паскуда! — негромко выругался оказавшийся рядом с Нежданом рыжебородый мерянин. — Явился тут, не запылился, наше пиво пить и девок лапать! Чтоб тебя батюшка Велес в свой исподний мир поскорее забрал!

Слушая эту гневную речь, Неждан поймал себя на мысли, что всего две недели назад сам не только думал так же, но и стремился воплотить свои пожелания в жизнь, ибо, ведя войну с руссами, он искренне желал смерти их владыке. Теперь же, узнав об истинных целях русского сокола, он также истово и страстно стремился ему служить.

Тем временем вихрь пляски ширился и набирал мощь, выплескиваясь из ворот на близлежащие улицы. Многие бояре и гридни, последовав примеру Святослава, вели в круг кто красных девок, кто молодых жен. Те же, кому пары пока не нашлось, скакали и вертелись сами по себе, демонстрируя силу, ловкость и удаль, восхваляя новорожденное солнце. У Неждана ноги едва устояли на месте, пока глядел, как отплясывают вприсядку здоровяк Радонег и юркий Торгейр, как идут колесом старые корьдненские приятели Чурила и Хеймо, как вздымается на ветру узорчатая пенула Анастасия из Ираклиона, летящего по утоптанному снегу об руку с какой-то веселой конопатой девчонкой. И только хмельной Сорока никак не мог попасть в такт и, мешая гуслярам с песельниками, на свой мотив упрямо голосил:

— Купался бобер, купался черной, на реке быстрой…

Возле того места, где остановился полюбоваться на пляску Неждан, кружились два юных упрямца: Инвар и Войнега, два слепца, не желающих замечать ничего, кроме своих заблуждений.

— Ты как хочешь, — не отступая от девушки ни на шаг, говорил отрок, — а в конце праздника Йоль (по-вашему, Коляды) я пришлю к твоему отцу сватов. Серебра у меня достанет, зря я что ли три года за морем воевал, да и род мой совсем не последний: хевдинги да секонунги, прадед до самого Свальбарда доходил!

Войнегу, однако, эта отнюдь не беспочвенная похвальба совершенно не впечатлила:

— Сначала молоко на губах оботри! — красиво поводя плечами, посоветовала она.

— Оно давно высохло! — сдвинул светлые брови Инвар и опять не соврал. — Его смыли морская вода и кровь арабов!

Войнега сделала вид, что зевает, а сама бросила голодный взгляд в сторону княжича Ратьши.

— Ну да! — усмехнулась она. — Верно, потому твой наставник носится с тобой, точно с грудным, сопли вытирает. Впрочем, — она насмешливо наморщила красивый, чуть вздернутый носик над короткой верхней губой. — Здесь я, может быть, не права! Какой твой обожаемый Хельги из хазарской земли вернулся, верно, вам с Торопом пришлось ему сопли вытирать да до отхожего места провожать!

Рука Неждана непроизвольно потянулась к мечу. Да как она смеет, паршивка, такое про их вождя говорить! Может, все-таки стоило там, на болоте, когда эта злюка прыгнула, точно лесная кошка рысь, ему на спину с ножом, разбить ее дурную голову о бревна избы или хотя бы заголить зад да выдрать хорошенько, раз у дядьки Войнега рука не поднимается.

Инвар свой гнев выразил лишь тем, что стиснул девчонку посильнее в объятьях и закружил так, что она едва не упала.

— Куда мы с Торопом кого провожаем, это наше дело! — сверкнув синими, как северное небо, глазами, проговорил он. — А вот Ратьше хваленому, когда наставник его об землю расшиб, и кровь отереть оказалось некому. Стояли ваши ратники да глядели, как он ею умывается. А некоторые, кажется, и до отхожего места не успели дойти.

— Сопляк, мальчишка! Да ты мизинца Ратьшина не стоишь! — Войнега попыталась ударить его, но Инвар поймал ее руку.

— Чего я на самом деле стою, конечно, не мне судить, а сватов к тебе все равно пошлю! Мне наставник обещал набольшим боярином пойти. Не думаю, что твой отец сумеет ему отказать!

Что ответила Войнега, Неждан не расслышал. Вихрь пляски унес обоих слишком далеко. Бедный Инвар! Полынок, выросший на бранном поле, морской орленок, выпавший из родного гнезда в бурные волны! Не принесет тебе твоя любовь ничего, кроме горя и слез. Ох, не доглядел за тобой, несмышленышем, Хельги, ох, не доглядел.

Впрочем, нынче доглядывать уже поздно, а вот где он сам, очень даже хотелось бы знать. Понятно, что среди пляшущих искать его не стоит. Какие уж пляски, тут бы раны залечить! И так не раньше ли времени ясен сокол на скорые лыжи давеча встал, не вышла ли та прогулка ему боком, не расхворался ли вновь?

Да нет! Вон он. Сидит среди нарочитых и воевод, струны гуслей перебирает, песню подтягивает, временами нагибаясь, чтобы погладить дремлющего у ног Малика. Рядом, покрытая плачеей, укутанная в шубку черной лисы, устроилась невеста — Мурава-краса, дочь новгородского боярина Вышаты, льчица и ведунья. Повернула голову и о чем-то беседует с еще не старой, скромно, но опрятно одетой мерянкой, чертами лица схожей с тем ловким отроком (кажется, его Торопом звали), который давеча вел людей Хельги по следу и которому дважды удалось провести Неждановых дозорных. Но вот боярышня повернула голову, и Неждан забыл и о мерянке с ее сыном, и даже, страшно сказать, о Всеславе княжне. Возможно ли такое? Ох, Щур меня, щур! Прочь, мара, прочь, русалка, рассейся, морок-туман! Навье уйди в навь!

Два года назад в окрестностях Хандака они с Хельги и другими руссами, пытаясь отыскать ведущий в город подземный ход, набрели на развалины древнего храма или дворца. Хотя всюду царило запустение — полуразрушенное здание давно стало прибежищем разбойников и пастухов — сужающиеся книзу колонны, поддерживающие уцелевшие кое-где своды, и роспись стен говорили о былом величии. Запечатленные древними мастерами люди далекого прошлого хоть обликом и походили на критских крестьян, отличались от них не только одеждой и уборами, но и своей статью, выдающей истинных царей.

В одном из залов они наткнулись на изображение девушки или молодой женщины. Юная обитательница дворца, стоявшая к зрителям спиной, словно обернулась, заслышав шум шагов. Черный локон, выбившийся из высокой перевитой жемчугом прически, упал на лилейный лоб, изысканно очерченный рот чуть приоткрылся в слегка удивленной улыбке, ноздри тонкого носа затрепетали, огромные широко расставленные миндалевидные глаза внимательно глянули на пришельца.

Кем она была: царской дочерью, жрицей, заклинательницей священных змей или древней богиней, Даждьбог весть, но все они долго не могли отвести от нее восхищенного взгляда, а Хельги и вовсе не пожелал уходить. В последующие дни, уже без спутников, он часто наведывался во дворец, думать забыв о девушках из плоти и крови, а позже, увидев это же лицо и эти глаза в одной из церквей Ираклиона на иконе Божьей матери, без колебаний принял ромейскую веру. Когда же товарищи попытались намекнуть ему, что со своей избранницей он слегка разминулся во времени, он ответил, что такая красота не может исчезнуть совсем, ибо без нее мир оскудеет.

И вот теперь эта же критянка: жрица, богиня, святая, такая же юная и прекрасная, но живая, родившаяся в земле новгородской, сидела рядом с воеводой, и, если в рассказах о ней была хоть доля правды, неудивительно, что она сумела вытащить милого из холодных объятий нави. Ай да Лютобор, ай да молодец! Впрочем, он тоже далеко не прост, чай, род ведет от самого Буса, такому и ворожба древних богов нипочем.

Молодой воевода потянулся к невесте, и ее лицо озарило сияние абсолютного счастья, словно красавица не замечала ни его шрамов, ни хромоты. Даруй им Господь и батюшка Велес благополучие, охрани, Богородица, от всяких бед.