Золотые кони - Жорж Бордонов

— Я спросил об этом только потому, что понимаю, в каком угрожающем положении оказался твой народ. Но ты сама говорила, что он — твоя единственная семья, что каждый мужчина — твой муж, каждая женщина — сестра, каждому ребенку ты мать…

— Теперь их место занял ты. И я мечтаю, чтобы ты стал для моего тела тем же, чем уже стал для души.

И она прикрыла руками свою грудь, как бы защищая меня от очевидного искушения. Восхитительная стыдливость этого жеста лишь раззадорила меня. На мгновение я потерял голову и протянул к ней руки для первой нескромной ласки. Шиомарра побледнела, дрожь пробежала по ее телу, она воскликнула:

— Нет, прошу тебя! Ты должен получить меня девственной в вечер нашей свадьбы… Не сердись, Бойорикс… Почему у тебя такое лицо? Извини меня. Пойми… Мне так же тяжело, как и тебе. Мне невыносимо, клянусь тебе. Назначь сам дату нашей свадьбы.

Но в ту минуту, раздосадованный ее отпором, я произнес слова, мстившие не то ей, не то мне самому:

— Мы выберем неподходящее время, если объявим о свадьбе в дни подготовки к войне. Скоро должны прибыть послы венедов, представь, если они появятся в разгар свадебных торжеств. Они посланцы людей, которым угрожает смертельная опасность!

Она ответила с обезоруживающей покорностью:

— Наверное, ты прав. Первые минуты нашей близости должны быть неповторимыми, незачем примешивать к ним политику.

…Как я ошибался! Всего один час утраченного счастья стоит больше всех других радостей жизни, и его не вернешь никакими запоздалыми сожалениями.

В следующие дни я уже не целовал ее с прежним пылом, а когда она шептала мне на ухо страстные слова, призывал к благоразумию. Ко мне вернулись недавние сомнения. Оказалось, что я еще не сделал выбор. Снова меня стали одолевать противоречивые мысли, снова я оказался в огне раздора между Римом и Галлией. Я не знал, что это был последний всплеск сожаления, тоски по родине, последнее дуновение после отбушевавшего шторма. Я этого не знал и втайне мучился, заново взвешивая все обстоятельства своего положения. В последний раз дилемма, вставшая передо мной с самого начала поездки в Галлию, терзала меня, но со всей мощью.

То мне казалось безумием выпускать эту непослушную кавалерию против римской конницы, то я восхищался усердием своих воинов, их быстрыми успехами. То сравнивал каменные римские города с жалкими лачугами Эпониака, то мне казалось, что варварские умельцы превзошли римлян во всех ремеслах. Должен признаться, что преимущества галлов в моем сознании укрепило то уважение, которым окружили неискушенные жители Эпониака меня после ночного появления белого оленя. Для них я стал неким священным существом, почитаемым почти наравне с Дивиаком. Последний, кстати, относился ко мне достаточно безразлично, не отказывая мне, однако, в дружелюбии, впрочем, так же он держал себя и с Шиомаррой. Но можно ли сравнить положение арбатильского принца с тем, которое мне обещано в Риме? Разумно ли жертвовать этим положением ради пожизненного заключения в бревенчатом дворце, менять блестящее будущее на неловкие ласки женщины, выросшей в лесу? Чего ждать впереди: места в семейном мавзолее у Священного Пути или в пещере на Праведной горе? Да, я обрел здесь ту истинную любовь, о которой столько мечтал. Вот она совсем рядом, стоит лишь освободиться от последних пут… Но если я успешно выполню задание Цезаря, он сдержит свое обещание. Я сделаюсь военным трибуном, смогу выкупить свой палатинский дом, заново начать жизнь. В Риме много женщин помимо Теренции. Но, думая об этих женщинах, я представлял губы Шиомарры, ее прекрасные плечи, гибкое тело и снова страстно желал ее.

В этом состоянии и застал меня гул труб, возвещающий о прибытии послов.

…Они сразу произвели на меня самое приятное впечатление. На первый взгляд, послы почти не отличались от своих собратьев-арбатилов. В их языке присутствовали те же сравнения и образы, они тоже любили выражаться иносказательно. Но в чем они явно превосходили жителей Эпониака — так это в живости ума и находчивости, их также отличала суровая прямота. Короткий разговор не оставил у меня сомнений в их способности к крупным начинаниям, умении организовать людей и руководить ими. Арбатилам не пошло на пользу изолированное от всего мира существование. Веками они жили в своих лесах в полной безопасности и утратили боевой дух. Венеды непрерывно расширяли свое влияние. Их корабли по коварному, мглистому морю привозили олово из далеких Касситерид[16]. Они завоевали себе единоличное право на этот способ перевозки и держали в подчинении все прибрежные народы.

Они объявили, что их военный флот состоит из двухсот пятидесяти кораблей. Флот Республики не имел и половины этого количества, его составляли в основном легкие галеры, непригодные для плавания в бушующем океане. Послы описали гавань Дариорига, где стоит их эскадра, крепости, которые защищают ее со стороны скал, а также лагуну, которая отсекает эти скалы от берега.

— Цезарь не решится атаковать нас с моря, — утверждали они. — Таким образом, с моря нам не угрожает никто. С берега мы также хорошо прикрыты. Метательные машины и повозки римлян не смогут подойти близко из-за болот. Мы умеем драться только на кораблях. Вот почему мы просим у союзников отряды пехотинцев и кавалерию. Но более всего нам не хватает военачальника, умеющего драться на суше и знакомого с тактикой римлян.

Я вызвался исполнить эту роль, и они согласились. Было решено, что я появлюсь на их земле с войском в тысячу воинов весной, в то же время, когда к Дариоригу подтянутся отряды других союзных народов. До появления Цезаря у меня будет достаточно времени, чтобы устроить наземные укрепления.

Итак, выбор был сделан! Наконец-то! Возможность противостоять великому Цезарю, свести счеты с Римом рассеяла внезапно все мои сомнения. Я поквитаюсь с ними в полной мере. Я заставлю глотать пыль этих мерзавцев в шлемах с султанами. Я отплачу за все мои перенесенные унижения, за измену Теренции, за коварство Красса, за годы унижений. Пятидесяти тысячам легионеров я противопоставлю троекратно превосходящее количество воинов. На море у него нет никакой возможности победить. Даже если Сенат, уставший от требований Цезаря, уступит ему и выделит весь флот. Это легкие галеры, которые будут раздавлены мощными парусниками венедов. И, когда от агрессии Рима останутся одни воспоминания, кто помешает мне стать во главе королевства? Одним словом, мое воодушевление имело привкус отмщения, но меня подстегивали также честолюбие и разыгравшееся воображение. Когда один из послов усомнился было в моих знаниях, я до того распалился, что чуть было не признался в своем римском происхождении. Я был опьянен появившимся вдруг шансом.

Шиомарра лишь мягко улыбалась, следя за мной. У нее хватило здравого смысла воспользоваться ситуацией и вытребовать от послов венедов обещания восстановить прежние границы и отменить надзор со стороны вергобрета. Она была мудрым правителем.

Глава VIII

«Этена, птица-душа, жила в другом мире, и в нее там влюбился дух той же породы. Но злые силы превратили ее в муху. Сверкающая муха упала на землю и была проглочена одной королевой. От этого королева забеременела и родила девочку по имени Этена. Так душа первой Этены обрела тело. Девочка выросла, и в нее влюбился король Тара. Но тот, первый, возлюбленный прилетел в этот мир. Его страсть была так сильна, что он отказался из-за нее от вечного блаженства. Он встретил короля Тара и увидел свою Этену, стал играть с ней в шахматы, выиграл и унес с собой в другой мир».

— Понял ли ты значение этой сказки? — спросил меня Дивиак. — Сначала кажется, что это история о несчастной любви. На самом деле она рассказывает о полетах души, которая терпит неудачу, затем снова обретает свободу. Она выражает в простой форме наше представление о переселении духов…

Народ в своих песнях и преданиях придает таким историям бытовой оттенок, в его памяти хранятся все их подробности. Я уверен, что твоя кормилица или слуги рассказывали тебе историю о блестящей мухе, которая была когда-то женщиной и вновь ею стала.

Для меня эта сказка имеет особенный смысл. Этена в чем-то напоминает мне Шиомарру, мою лесную принцессу, такую же изменчивую и доверчивую, которая под воздействием страсти прошла через ступени превращений. А я был, несмотря ни на что, тем мужчиной, который смог пожертвовать ради любви своими честолюбивыми замыслами. Я оторвал Шиомарру от Оскро, себя от своего прошлого, от Цезаря, от чести воина.

Однако любил ли я Шиомарру так же сильно, как возлюбленный Этены свою принцессу? Наша любовь была не только печальной, но прежде всего неравной. С моей стороны, конечно. Все было решено, я сделал выбор. Но то полное согласие, которое вызывает на губах любящих мужчины и женщины добрые улыбки, заставляет их раскрыть друг перед другом доверчивые сердца, между нами не могло установиться. Мы оба задыхались от волнения, тела наши тянулись друг к другу, но между нами лежала пропасть лжи. Чем сильнее я погружался в волны страсти, тем все более невозможно мне было во всем признаться. Центурион Тит Юлиус Браккат камнем лежал на судьбе Бойорикса, не давал ему воспользоваться неожиданным счастьем. Как только мне удавалось забыться на короткое время, какое-нибудь слово или событие безжалостно возвращало меня к воспоминаниям. Наконец меня охватила ярость. Чтобы зачеркнуть свое презренное прошлое, я был готов даже совершить убийство. Это доказал случай с лже-Комиосом. В последний раз представился мне случай сделать выбор в пользу Рима.