Легенды Арбата - Михаил Веллер

- А как вы относитесь к женщинам?

- Женщина - это друг мужчины, помощник, товарищ в партийной работе.

- А какие мужчины вам нравятся?…

- Храбрые, сильные, работящие. Настоящий друг не бросит тебя никогда!

- А вас когда-нибудь бросали друзья? - расхрабрилась журналистка в легком головокружении от откровенности темы.

- Случалось, - режиссер вздохнул.

- Вы… сильно переживали?

- Конечно. Кто бы это не переживал?

- А… если мужчина любит женщину?

- В этом фильме меня это не интересовало. Я поставил перед собой задачу раскрыть основную тему. И чувства между мужчиной и женщиной тут могли только помешать, отвлечь от более важных переживаний. Помыслы героев имеют иное направление, понимаете?

- Вы верите в любовь?

- Разумеется.

- Как вы думаете, главный герой утешится после своей трагедии?

- Он молодой, ищущий. К нему нашел подход секретарь комсомольской организации. Там уже возникло настоящее взаимопонимание.

- Так что можно сказать - настоящее счастье всегда впереди?

- Конечно. Как всегда.

- А… это чувство не осложняет жизнь героя?

- Какое?

- Ну… главное?

- То есть любовь к основному делу? Конечно осложняет. Да еще как… Но в этом и счастье! Это делает жизнь богаче, наполняет ее смыслом.

Журналистка озаглавила свое интервью «Любовь по-монгольски» и по возвращении в Москву сдала в «Искусство кино» сенсационный материал, первым результатом чего явилось вышибание ее с работы с треском, а вторым - модернистские слухи об ее жизни в коммуне тибетских гомосексуалистов.

Но. Но. Фильм полгода спустя был представлен на Московский кинофестиваль!! И тусовка ломилась на него, куда там Антониони. И получила свои удои овцематок и ремонт кошар.

- Сволочи, - сказали любители кино. - Уроды. Это же надо - переписать весь звук!

Светское- то общество, имея доступы к информации, знало достоверно: Москва приказала своим меньшим монгольским братьям превратить прекрасную народную трагедию однополой любви в производственный роман; соцреализм хренов.

- Вы знаете, в чем там дело, что они говорили на самом деле? - передавали друг другу со вздохом любители… Мат входил в моду эстетствующих салонов.

Познера вызвали в Идеологический отдел ЦК - уже Всесоюзного, и вставили ему фитиля от земли до неба. Познер держался на пытке мужественно. Показывал номер партийного билета и клялся под салютом всех вождей, что переводил с листа, а точнее - просто читал, то, что ему клали на пульт. Знал бы кто? - сдал гадов на месте: но в темноте лиц не видно! При этом он был такой обаятельный и преданный, проверенный интернационально-коммунистический и полезный радиопропаганде на всех языках, а глаза честней сторожевого пса… поднявшаяся в замахе Руководящая Рука погрозила пальцем и отослала выметающим жестом.

Плюнули и спустили на тормозах. Но вспоминали долго, и до конца не верили, что гомосексуальной любви не было.

ШУТНИК СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Никита Богословский был не совсем человек, а фантастическая флуктуация. Небесный гость, он прочертил траекторию через сто лет своей жизни в светящемся облаке веселящего газа. Другого бы сто раз сгноили на Колыме, а ему все сходило с рук. Всякий тоталитарный режим обожает своего шута Балакирева.

Страна огромная пела «Темную ночь» и «Шаланды, полные кефали», а Богословский, „жуир и бонвиван", как написали бы в старом французском романе, наслаждался жизнью на авторские отчисления. Он был по советским меркам богат и преуспевающ, он жил в шикарной квартире композиторского дома на улице Горького у Красной площади, и маленький рост с блеском давал бабам носить его на руках. Шампанское, бенгальское, рояль, шанель, шарм.

Птица его удачи танцевала на столах, и веселье гения носило гомерический характер. Его шутки раскрашивали серый регламент бытия в мифологическую радугу и уходили в фольклор. Ему боялись попасться под легкую руку на острый зуб. Жертвы наслаждали народ искажением лица и биографий. Задолго до появления слов «хэппенинг» и «реалити-шоу» он возвел розыгрыш на высоту искусства в сумасшедшем доме.

Сталин благоволил ему нежно. Он понимал толк в измывательстве над соратниками, и ценил мастера.

На склоне долгих лет и славы, увенчанный всем, что можно нацепить, водрузить или повесить, Никита Богословский решил написать книжку. Автобиографическое повествование приняло форму не столько отчета о проделанной работе, а радостного пересказа диких проделок.

Небесный Покровитель его юмора решил по такому случаю пошутить лично, и книга вышла с опечаткой в фамилии автора на обложке. Не замеченная всем издательством вопреки реальности - уникальная в своем роде Шютка выглядела так:

БоНгоИслК оИвсТкиА йИ!

И автор не замечал! Такова психология восприятия буквенного пространства. Поощряемый богословским дружелюбием, я целеуказал эту хохму в порядке его развлечения. Никита изумился, расстроился, пока через четверть часа и рюмку коньяку не вдохновился касанием Высшего Перста.

городам и весям. Чтоб глубинка тоже приобщалась и росла над собой гармонично.

И все актеры, певцы, музыканты, поэты и композиторы, танцовщицы и юмористы - все должны были отработать положенное количество выступлений в провинциях. Существовали нормы, утвержденные Министерством культуры. Даже народный артист СССР и заслуженный композитор не могли избежать своей участи.

Собирались обычно по двое-несколько, чтоб не скучно было, и отрабатывали норму. Составлялись дружеские тандемы, революционные тройки, ударные бригады и летучие десанты.

Никита Богословский обычно «выезжал на чес» с композитором Сигизмундом Кацем. Они жили на одной лестничной площадке, выпивали друг у друга на кухне, и вообще оба были из приличных старорежимных семей.

График поездки сколачивался поплотнее, чтоб уж отпахал три недели - и пару лет свободен. Город областной, город заштатный, райцентр сельского типа, по концерту дали, в гостинице выпили - и на поезд, в следующую область.

К концу поездки подташнивает, как беременных. Репертуар навяз. А разнообразить его смысла нет, конечно: все залы разные, им любое в новинку. Буквально: бренчишь по клавишам - а сам думаешь о своем и считаешь дни до дома.

И вот очередной звездный вояж подходит к концу. Печенка уже побаливает, и кишечник дезориентирован тем ералашем, который в него проваливается. Просыпаешься ночью под стук колес - и не можешь сообразить в темноте, откуда и куда ты сейчас едешь.

Последний райцентр, по заключительному концер-ту-и все. Настроение типа «дембель неизбежен».

- Слушай, - говорит умный Сигизмунд Кац. - У них тут районный Дворец культуры и кинотеатр.

А давай: ты первое отделение в Доме культуры, - а я в кинотеатре, а в антракте на такси, меняемся, гоним по второму отделению - и как раз успеваем на московский поезд?

Вообще эта вещь на гастролерском языке называется «вертушка».

- Гениальная идея! - говорит Никита Богословский. - По два концерта за вечер - и завтра мы дома.

Местные организаторы против такой скоропалительной замены не протестовали. Афишу в те времена художник домкультуровскии переписывал за пятнадцать минут. А на Богословского всегда больше желающих соберется, его-то песни все знают. Т у т Кац как бы в нагрузку идет, второго номера работает. Хотя композитор хороший и человек интересный.

Ну - сбор публики, подъезд, фойе, гул, праздничная одежда - московские композиторы приехали, знаменитости. Стулья, занавес.

«Нет-нет, -говорит Богословский, - объявлять не надо, мы всегда сами, у нас уже программа сформирована, чтоб не сбиваться».

Ну - свет! аплодисменты! выходит! Кланяется: правую руку к сердцу - левую к полу.

- Добрый вечер, дорогие друзья. Меня зовут Сигиз-мунд Кац. Я композитор, - говорит Никита Богословский, в точности копируя интонации Сигизмунда Каца. А люди с хорошим музыкальным слухом это умеют.

- Сначала, как принято, несколько слов о себе. Я родился еще до резолюции, в 1908 году в городе Вене.

О! - внимание в зале: времена железного занавеса, а он в Вене родился, не хухры-мухры.

- Мои родители были там в командировке. А Вена был город музыкальный…

За месяц гастролей они программы друг друга выучили наизусть. И думать не надо - само на язык выскакивает слово в слово.

И Богословский, копируя позы Каца, с интонациями Каца, точно воспроизводя фразы Каца, чудесно ведет программу.

- Но чтобы наш разговор был предметнее, что ли, я спою свою песню, которую все вы, наверное, знаете. Песня военная.

Он садится к роялю, берет проигрыш и с легкой ка-цовской гнусавостью запевает:

Шумел сурово брянский лес…

Нормально похлопали, поклонился. Телевизора-то не было! В лицо никого не знали! Не киноактеры же!