Так говорил Ландау - Майя Бессараб

Медики тоже проявили героизм, не дав ему умереть, они тоже сделали всё, что могли, вызвав всеобщее восхищение. Это был подвиг.

Кора впервые приехала в 50-ю больницу 22 февраля, я тоже в этот день увидела его впервые после аварии. 195 палата залита солнцем. Медсёстры в невероятном возбуждении:

— Он смотрит!

Это было страшно. Голова бритая, тёмно-жёлтая, цвета глины, и очень маленькая, высохшая. Он весь опутан какими-то трубками, проводами, рот полураскрыт и часто-часто глотает слюну.

Но когда мы подошли и Кора с ним заговорила, в глазах его что-то мелькнуло, какие-то проблески мысли.

— Это Майка. Ты её узнаешь?

Он кивнул.

— А меня узнаёшь?

Снова кивнул.

Что тут началось! Медсёстры бросились обнимать Кору, она плакала, поднялся шум, влетел врач.

— Сергей Николаевич, он пришёл в себя. Он кивает!

Дау был без сознания полтора месяца! Потом так быстро пошло выздоровление, мне каждый раз приходилось записывать что-то новое. Первое слово — «Спасибо!» — 8 апреля. Говорить начал 14 апреля. 3 мая: «У меня есть сын. Гарик. Пусть он придёт».

К этому времени его перевели в Институт нейрохирургии. И тут едва живого пациента заразили инфекционной желтухой. И это сразу остановило его стремительное выздоровление. Больного словно зациклило. Тогда многие говорили: не будь этой желтухи, он бы полностью выздоровел. Так это или нет — я не берусь судить. Но в том, что это тяжелейшее инфекционное заболевание остановило процесс выздоровления, не сомневаюсь. Это происходило у меня на глазах.

Потом были другие больницы, другие врачи. Хуже всего, что он был слишком знаменит. Говорят же, что генерала надо лечить, как солдата, чтобы он выздоровел. Дау лечили не как солдата…

Он жаловался на боли в животе: при каждом вдохе. А медицинские светила объясняли ему, как малому дитяте, что это ему кажется, будто у него болит живот, а на самом деле он не болит.

— Неужели вы не слышали, что иногда у человека болит нога, которая давно ампутирована? — удивлялся врач.

— Слыхал, — устало отвечал больной. — Это так называемые фантомные боли. Но у меня боль возникает при вдохе. Уверяю вас, это совсем другое.

— Вас осматривали ведущие специалисты, и они поставили диагноз.

Дау ни разу не поднял скандала, понимая, что это ничего не даст. И он вообще не был скандалистом. Но как это ни ужасно, в этом споре прав оказался он. И только за неделю до смерти доктор Симонян рассёк тяжи, которые образовались в брюшной полости при травме и все эти годы, целых шесть лет, доставляли больному такие мучения. «Я бы давно сделал ему эту операцию, но разве наши медакадемики разрешили бы мне прикоснуться к генеральскому животу!» Ну, и чтобы больше не возвращаться к этой теме, скажу ещё, что когда Ландау не стало, ещё один ведущий специалист, на этот раз светило-паталогоанатом, производивший вскрытие, печально сказал коллегам:

— Травма головы повела медиков по ложному пути.

Ландау был так мил и приветлив со своими медсёстрами и сиделкой, что они искренне привязались к нему. Он радостно встречал посетителей, подолгу говорил с ними.

И он ещё находился в больнице, когда из Стокгольма пришла телеграмма:

Москва, Академия наук, профессору Льву Ландау.

1 ноября 1962 года

Королевская академия наук Швеции сегодня решила присудить Вам Нобелевскую премию по физике за пионерские работы в области теории конденсированных сред, в особенности жидкого гелия. Подробности письмом.

В той же больнице 10 декабря Льву Ландау была вручена медаль лауреата Нобелевской премии, диплом и чек. Впервые в истории Нобелевских премий эта высочайшая награда вручалась в больнице. Ландау хромал и двигался очень медленно, но шёл сам, опираясь на палку.

Посол Швеции в СССР Рольф Сульман поздравил Ландау с премией, и добавил:

— Нобелевский комитет очень сожалеет, что вы, господин Ландау, не смогли приехать в Стокгольм и получить эту награду лично из рук короля. Ради этого случая допускается отступление от существующих правил.

Ландау отвечал по-английски:

— Благодарю вас, господин посол. Прошу передать мою глубочайшую благодарность Нобелевскому комитету, а также наилучшие пожелания Его Величеству, королю Швеции. Надеюсь посетить вашу замечательную столицу, как только выздоровлю.

Его поздравили и президент Академии наук Келдыш, и Капица, и Тамм, и Арцимович, и Семёнов, и многие-многие другие. Дау был весел, оживлён, он острил, смеялся, и только вернувшись в свою палату, в изнеможении опустился в кресло, не в силах шелохнуться.

В научных кругах ходили слухи, что эта премия всё-таки запоздала, и Дау не насладится ею в полной мере. Американский журнал «Life» опубликовал большую статью под сенсационным заголовком — «Нобелевская премия после смерти», тогда как её дают лишь при жизни.

Физики в один голос утверждают, что у Ландау имеется не менее семи работ, каждая из которых, могла быть удостоена этой самой высокой награды.

Летом я находилась возле Дау безотлучно.

Однажды приехали трое журналистов из «Комсомольской правды» — Владимир Губарев, Ярослав Голованов и Леонид Репин. Дау принял их очень приветливо, и к концу визита они записали всё, что нужно, а Дау узнал, что они уже начали работать над книгами, хотя времени свободного почти нет. Я только несколько лет спустя осознала, какое огромное значение имел для меня визит этих ребят к Дау. Прислушавшись к их разговорам, я поняла, что если и дальше буду предаваться мечтам о книгах, дело так и не сдвинется с мёртвой точки. Вот передо мной люди, которым писать книги труднее, чем мне, ибо они должны ещё и на службу ходить. Такие мысли, раз возникнув, вас уже не оставят.

Меня ещё мучили сомнения: справлюсь ли я, но тут на память пришли слова Дау о том, что он не очень верит в существование талантливых рукописей, которые остаются неизданными.

— Чушь. Талантливые рукописи рано или поздно издаются. А разговоры о невозможности напечататься — прибежище для лодырей. Им лишь бы не работать. А если ужас какие трудности, то лучше и не начинать, — заявил он в интервью одной самоуверенной молодой особе.

Словом, в тот день, когда я познакомилась с тремя журналистами из «Комсомолки», я решила, что пора садиться за работу, за книгу. Темы мелькали давно, да только я их всё откладывала, считая слишком трудными. Темы, к слову сказать, были каким-то образом связаны с Дау. Он однажды сказал: «О Дале нет ни одной книги; что из того, будто он не хотел, чтобы о нём писали, это когда было. О Жуковском — тоже ничего не разыщешь почитать».