Битва за опиум - Джерри Эхерн

Громадный немец взвыл от непереносимой муки.

Заработал автомобильный мотор. Фрост попытался встать, но бревна тяжко висли по бокам и не давали распрямиться. Внезапно капитана дернуло, швырнуло вперед, шею пронизало адской болью. Несколько мгновений Фроста — полузадушенного, теряющего сознание, волокли по дороге, потом лендровер затормозил. Наемник смутно почувствовал, как чьи-то руки рывком подымают его.

— Не можешь идти — ползи на коленях, сволочь! Или удавись! А мы поедем очень медленно, чтоб не сразу подох!

Секунду-другую Фрост всерьез намеревался упасть и, стиснув зубы, дожидаться нелегкой, но, судя по всему, сравнительно милосердной гибели. Потом вспомнил о Сандре, опять попытался встать, снова услыхал рев двигателя…

Под xoxoт и улюлюканье китайской солдатни, капитан Генри Фрост начал передвигаться на коленях за тронувшимся лендровером, волоча два тяжелых чурбака.

— Шевелись, американец, — велел офицер. Новый взрыв гогота. Лендровер прибавил оборотов.

Фрост слыхал рассказы о подобных страданиях, однако не предполагал, что придется вытерпеть их самому. Штанины обратились в лохмотья через десять минут, а кожа на коленях и лодыжках — примерно через пятнадцать.

Пытки в Монте-Асуль, когда Фрост угодил в лапы вурдалаков, готовившихся вручить страну коммунистам, тоже были отнюдь не сеансом лечебного массажа. Но боль охватывала все тело, и благотворный шок притуплял ее. К тому же, Фрост с нетерпением ждал смерти, и это поддерживало его психологически. Но сейчас наемник исступленно желал уцелеть, а боль сосредоточивалась в определенном месте и делалась поистине страшной.

Фрост слышал собственные, заглушаемые мешком, вопли, слышал, как надрывают животы развеселившиеся китайцы, и все-таки продолжал ползти за машиной. Ощущение времени, расстояния, усталости пропало. Осталось лишь острое чувство боли. “Правой… Левой… Правой… Левой… Правой… Левой…”

— Правой… Левой… Правой… Левой… Пра-а-авой!.. Лево-о-о-ой!..

— Босс! Босс!..

Фрост приоткрыл глаз и увидел Густава. Руки немца по-прежнему были связаны, жердь, как и раньше, торчала по обе стороны спины, однако мешка на голове уже не было. Зато левую скулу украшали кровоподтек и большая опухоль.

— Хэнк!

Фрост попытался заговорить, не сумел, и некоторое время только молча кивал в ответ. Приступ невыносимой боли едва не отправил его назад, в темное забытье. Так лучше, вкрадчиво твердил внутренний голос, обморок сейчас благотворен…

Капитан с треском разлепил запекшиеся губы, шевельнул головой, выдавил:

— Черт побери… Похоже… я жив…

— Ноги, босс. Ноги никуда не годятся. Засохшая кровь да грязь, а больше ничего не видно. Как же тебе пособить?

Казалось, Густав готов расплакаться.

— Эй, — прохрипел Фрост, — помоги усесться. Может, я тебя развяжу…

Он лежал на земляном полу хижины. Откуда-то сочился очень слабый серый свет. Фрост попытался двинуть ногами. Ничего не вышло…

Краем гаснущего сознания он услышал: “Босс!” И снова, с огромным трудом, открыл глаз.

— Ага…

— Ты умираешь, босс?

— Вроде бы… Усади, меня, ухвати зубами за лацкан и потащи… Ты же силен, как медведь, Густав! Потом пристройся спина к спине.

Десять минут спустя им кое-как удалось это сделать.

— Я попытаюсь распустить узлы…

— Выручай, босс, — выдавил Густав. — Попытайся. Ты же ловок, точно фокусник…

Фрост понятия не имел, сколько времени миновало, покуда льняная веревка подалась. Но за это время падавший сквозь окошко свет сделался желтым и ярким. Восходило солнце.

Внезапно Густав напрягся, шевельнулся, путы еле слышно зашуршали.

— Ты победил, босс!

Охая от боли в затекших мышцах, немец выпростал руки, растер окровавленные запястья, долго возился, развязывая узлы на щиколотках. Попытался встать, ноги подогнулись. Густав подобрался к Фросту ползком и лихорадочно взялся развязывать командира.

— Не трудись, — блекло ухмыльнулся Фрост. — Куда мне деваться в таком виде? Беги, спасайся…

— Сделай милость, заткнись и не мешай, — пропыхтел Густав. Работа отняла у него минут пять-шесть. Фрост начал понемногу, очень осторожно шевелить освободившимися конечностями и с тоской понял: если свершится чудо, и они уцелеют — предстоит новая операция на позвоночнике…

Впрочем, об этом, подумал наемник, можно уже не беспокоиться…

— Сумеешь отыскать и убить Сандру? — спросил он у Густава.

— Погоди, все еще может обернуться к лучшему. Нужно только очень постараться. Честное слово.

— Где Лундиган?

Густав помрачнел и отвернулся.

— Лундиган где?

— Кляпы-то нам вынули перед торжественным шествием… И, когда с Лундигана сдернули мешок, он возьми да и плюнь прямо в харю офицеру. Тому, который по-английски чирикает… Вот китаезы и трудились над парнем ночь напролет. Теперь, на рассвете, должны обезглавить. Густав поглядел на чудом уцелевшие часы.

— Минут через десять, пожалуй. Поскорей бы…

Дьявольщина, — сказал Фрост. — Что они с ним творили?

— Пытали, разумеется. А парень упрям и крепок. Разок-другой не выдержал, заорал благим матом, а больше — ни звука. Да только опытный человек не сдерживается, вопит во всю мочь… А еще эти ублюдки говорили…

— Что говорили?

— Что используют его… как женщину. У Лундигана светлые волосы, а косорылые, понимаешь, от блондинок без ума… Я сказал, ты слыхал — и довольно об этом!

Густав опять попытался подняться, и преуспел. Отошел в противоположный угол хижины, шумно всхлипнул. Фрост медленно, едва ли не со скрипом, перекатился по земляному полу. Опираясь на сравнительно целые ладони, подтянул плохо повинующееся тело к узенькой щелке в стене. Выглянул.

И увидал Лундигана. И убедился, что Густав говорил правду.

Больше всего Фросту хотелось отпрянуть, зажмуриться и выблевать, однако он продолжал смотреть, чтобы набраться животворящей, священной ненависти к генеральским выродкам.

Истерзанное, оскверненное тело протащили, наконец, по двору. Солдаты смачно харкали на пленника. Потом Лундигана положили на плаху, близ которой стояли генерал Чен и палач, вооруженный широким, чуть изогнутым клинком.

Голову срубили в два приема, на повторном ударе.

— Только не говори, что ты видишь, босс! — попросил Густав.

— Не скажу, — тихо отозвался Фрост. — Нужно выжить. Я должен убить эту сволочь. Должен!

Глава восемнадцатая

После долгого, тягостного безмолвия Фрост обернулся и спросил Густава:

— А когда явятся по наши головы? Не говорили?

— Не говорили. Но думаю, теперь уже скоро.

— Помоги подняться, Густав. Тащи сюда обе жерди, и веревки тоже. Нужно, по возможности, зафиксировать мои ноги.

— Что?

— Шины соорудить. Колени все равно сгибаться не хотят.

— Решился, наконец? — улыбнулся немец.

— Терять нам, похоже, нечего…

Боль нахлынула вновь, золотые и багровые круги заплясали перед взором Фроста, наемник начал было валиться, но Густав успел подхватить его. Закусив губу, Фрост кое-как отдышался и сумел устоять. Потом с огромной осторожностью сделал неуклюжий, коротенький шаг.

Чтобы наложить на каждую ногу по относительно приемлемой шине, понадобились обе льняных веревки, а впридачу фростовский ремень и разорванная на полосы куртка немца. Но мало-помалу Фрост убедился, что может неуклюже ковылять, и даже сравнительно быстро передвигаться в избранном направлении. Какое-то время он старательно свыкался с этим, потом немного освоился. Но безоружным особо рассчитывать было не на что. Если караульные войдут в хижину и увидят освободившихся наемников, можно будет сразу читать отходную молитву.

Пришлось разорвать на полосы и вторую куртку. Могучие ручищи Густава служили исправно и быстро. Через несколько минут в руках товарищей оказались две примитивные, но вполне пригодные для задуманного удавки.

Снаружи послышался шум шагов, зазвучали голоса. Фрост мысленно возблагодарил небо: китайцев, судя по всему, было двое. Раздался дребезжащий азиатский смех.

Следующим номером здешней программы, безусловно, числилось отсечение двух голов сразу. И, по-видимому, не слишком поспешное…

Густав и капитан прижались к стене по обе стороны широкого проема. Дверь отворилась, и одно мгновение, показавшееся Фросту вечностью, ничего не происходило.

Затем, не увидев на полу связанных узников, китайцы ринулись внутрь.

Густав удавил первого едва ли не молниеносно. Даже петлю не использовал: просто накинул импровизированную веревку на горло противнику, скрестил кулаки, напрягся — раздался хруст переломившихся позвонков, и на свете сделалось одним китайцем меньше.

У Фроста не хватало сил на подобный образ действий. Бросать часового через себя, стоя на негнущихся ногах, было немыслимо. Набросив петлю, капитан дернул солдата к себе; насколько силы достало, ударил открытой ладонью в кончик носа, ошеломил. Верный Густав отшвырнул свою жертву и тотчас опустил молотоподобный кулак на шейные позвонки ченовского бойца.