Смертельный номер: Рассказы - Л. Хартли

— Миссис Парфитт придет только к стирке, — вспомнила миссис Марринер. — Кто пойдет и даст им что-нибудь?

— Я, — вызвалась Анна, соскакивая со стула. — Что мне им дать, папа?

— Ну, дай им шиллинг, — сказал мистер Марринер, доставая монетку из кармана. Даже если требовалась немалая сумма, она всегда у него была.

Анна порхнула к двери, лицо ее сияло, она так и жаждала одарить ближнего; через пару минут она вернулась куда более медленной походкой, с озадаченным и даже слегка испуганным видом. Она не села, а осталась стоять возле кресла, положив руки на его спинку.

— Он сказал, что этого мало, — сообщила она.

— Мало? — переспросил отец. — Так и сказал?

Анна кивнула.

— Ай да наглец. — Реакция отца часто была непредсказуемой, даже для членов его семьи; каким-то образом нахальство певца затронуло в мистере Марринере струну сочувствия. — Иди и скажи: споют еще одну песню, получат еще шиллинг.

Анна не шевельнулась.

— Папочка, разреши мне туда больше не ходить.

Все трое вопросительно взглянули на нее.

— Не ходить? Но почему?

— Мне не понравились его манеры.

— Чьи? Мужчины?

— Да. Мальчик — ты был прав, Джереми, это оказался мальчик, совсем маленький — стоял и молчал.

— Чем тебе не понравились манеры мужчины? — заинтересованно спросил мистер Марринер.

— Ну, не знаю! — Анна быстро задышала, пальцы впились в сцинку кресла. — Дело не только в манерах.

— Генри, я бы не… — умиротворяюще начала миссис Марринер, но вдруг на ноги вскочил Джереми. Ему было стыдно перед собой за то, что он так безответственно отнесся к рождественским подаркам, что он вообще безответственный по сравнению с Анной, хотелось как-то исправиться.

— Вот шиллинг, — сказала Анна, протягивая монетку. — Он его не берет.

— А вот их уже два, — произнес отец, подкрепляя слово делом. — Но при условии — пусть споют еще.

Пока Джереми не было, все сидели молча. Анна никак не могла успокоиться, мистер Марринер барабанил пальцами по столу, его жена разглядывала свои кольца. Наконец она сказала:

— Они теперь такие заносчивые, с чувством классового сознания.

— Дело не в этом, — возразила Анна.

— В чем же?

Не успела она ответить — если и собиралась, — дверь открылась и вошел Джереми, раскрасневшийся, возбужденный, но и торжествующий — он одержал победу над собой. Не подходя к столу, он остановился поодаль и посмотрел на отца.

— Он не взял деньги, — объявил Джереми. — Сказал, этого мало. И ты знаешь почему.

— Знаю почему? — мистер Марринер нахмурился, стараясь что-то вспомнить. — Как он выглядит, Джереми?

— Высокий, тощий, лицо впалое.

— А мальчик?

— Ему лет семь. Стоит и хнычет.

— Ты его знаешь, Генри? — спросила жена.

— Стараюсь вспомнить. Да, то есть нет, вернее, да; кажется я его знаю. — Все заметили, точнее сказать, почувствовали, как взволнован мистер Марринер. — Что ты ему сказал, Джереми?

Джереми набрал в легкие побольше воздуха:

— Я велел ему уйти.

— И он ушел?

Вместо ответа снова задребезжал звонок.

— На сей раз пойду я, — вступила миссис Марринер. — Может, я что-то сделаю для ребенка?

И она ушла, прежде чем вытянутая рука мужа успела ее остановить.

За столом снова воцарилось молчание, причем дети были поглощены не столько собой, сколько мерцанием в глазах отца — в них словно зажегся сигнальный фонарь.

Миссис Марринер вернулась не такой взвинченной, как ее дети.

— Думаю, он не опасен, — сказала она. — Слегка не в своем уме, но не более. Надо его ублажить. Он хочет видеть тебя, Генри, но я сказала — тебя нет. Ему, видите ли, мало того, что мы предлагаем, он хочет, чтобы ты дал ему то же, что в прошлом году, уж не знаю, о чем речь. Поэтому лучше дать ему не деньги, а что-нибудь другое. Джереми, выделишь ему одну из своих коробочек? Рождественская коробочка — прекрасный подарок.

— Он ее не возьмет, — вмешалась Анна, не успел Джереми открыть рот.

— Почему?

— Потому что не может.

— Не может? Что значит «не может»?

Анна покачала головой. Мать не стала тянуть из нее ответ.

— Ты просто чудачка, — заключила она. — Кто нам мешает попробовать? Кстати, он сказал, что они споют еще одну рождественскую песню.

Они приготовились слушать, и через мгновение раздалось: «Господь пребудет с вами, веселые друзья».

Джереми встал из-за стола.

— По-моему, они неправильно поют слова, — сказал он. Подошел к окну и приоткрыл его, впустив струйку ледяного воздуха.

— Закрой, пожалуйста!

— Сейчас. Просто хочу проверить.

Напрягши слух, они уловили слова:

Господь, убий хозяина,Жену его убий,Его детишек малыхСтороной не обойди.

Джереми затворил окно.

— Слышали? — хрипло вопросил он.

— Я, кажется, слышала. — Ответила миссис Марринер. — Но это могло быть «люби», слова так похожи. Генри, дорогой, не принимай близко к сердцу.

В дверь зазвонили в третий раз. Позвякиванье еще не затихло, а мистер Марринер с легкой дрожью поднялся на ноги.

— Нет. Генри, не надо, — попробовала остановить его жена. — Не ходи, ты только сыграешь им на руку. Ведь я сказала, что тебя нет.

Он с сомнением взглянул на нее, но тут звонок зазвонил снова, зазвонил еще громче.

— Скоро им это надоест, — сказала она, — открывать дверь не надо. Генри, не ходи, умоляю тебя.

Но он продолжал смотреть на нее, и она добавила:

— Не помнишь, сколько ты дал ему в прошлом году?

Муж ее раздраженно отмахнулся.

— Если пойдешь, возьми одну из коробочек Джереми, — посоветовала она.

— Им нужна не коробочка, — возразил он, — а пуля.

Он подошел к шкафчику и вытащил пистолет. Это был старомодный пистолет для стрельбы в тире, воспоминание о днях, когда отец Генри со своими ровесниками учился стрельбе из пистолета, а сейчас он как реликвия лежал в дальнем ящике шкафчика, лежал с незапамятных времен.

— Нет, Генри, нет! Успокойся! Там еще и ребенок!

Она вскочила на ноги, все остальные тоже.

— Оставайтесь на месте! — рявкнул он.

— Анна! Джереми! Не пускайте его! Остановите!

Но детей всю жизнь учили слушаться отца, они не могли за секунду избавиться от этой привычки и беспомощно смотрели ему вслед.

— Это ничего не даст! Ничего не даст! — вскрикивала Анна.

— Что не даст, милая?

— Пистолет! Понимаешь, я видела его насквозь!

— Что значит «видела его насквозь»? Он не тот, за кого себя выдает?

— Да нет же! Я видела его насквозь буквально. — Голос Анны стих до шепота. — Я видела, как уличный фонарь светил через дыру в его голове.

— Милая, милая!

— Да, и у мальчика тоже…

— Ты замолчишь или нет, Анна? — шикнул на сестру Джереми из-за оконной занавески. — Замолчи! Они о чем-то разговаривают. Теперь папа целится в него из пистолета… держит его на мушке! И палец на спусковом крючке — сейчас он выстрелит! Нет, не стреляет. Человек подошел ближе… совсем вплотную к папе! Он ему что-то показывает, что-то у себя на лбу — черт, жалко, нет фонаря, — ой, папа бросил пистолет!

Едва он сказал это, послышался какой-то стрекот; такой звук обычно сопровождает скороговорку радиокомментатора. Снова раздался голос Джереми:

— Он уходит с ними… уходит с ними! Они уводят его!

Они кинулись было к двери, но тут миссис Марринер бухнулась в обморок.

Полиция явилась довольно быстро. На траве около садовой калитки они нашли тело. Имелись признаки борьбы — разворошен гравий, будто лыжник делал вираж, глубоко впечатались в дорожку следы каблуков. Позже выяснилось, что мистер Марринер умер от коронарного тромбоза. Нападавшие не оставили на месте происшествия никаких улик. Но мотивом не могло быть ограбление, потому что все деньги, что были у него в карманах, все купюры, хранившиеся в бумажнике (немалая сумма), были разбросаны вокруг, будто мистер Марринер предпринял последнюю попытку откупиться от своих похитителей, но и этих денег оказалось недостаточно.

У.С

Перевод М. Кореневой

Первая открытка пришла из Форфара. «Я подумал, что Вам, может быть, понравится вид Форфара, — говорилось в ней. — Вы всегда так интересовались Шотландией. Это одна из причин, почему я интересуюсь Вами. С удовольствием прочел все Ваши книги, но удается ли Вам действительно схватить характер людей? Сомневаюсь в этом. Примите это как рукопожатие от Вашего верного почитателя. У. С.».

Уолтеру Стритеру, как и другим романистам, было привычно получать послания от незнакомых людей. Обычно они были дружелюбны, но порой попадались и критические. Будучи человеком совестливым, он в обоих случаях отвечал на них, но написание ответов отнимало необходимые ему для творчества время и силы, поэтому он почувствовал большое облегчение, увидев, что У. С. не сообщил своего адреса. Снимок Форфара был неинтересный, и он его порвал. Однако замечание анонимного корреспондента застряло у него в голове. Неужели ему и в самом деле не удается схватить характер своих героев? Возможно, так и есть. Он сознавал, что большинство из них было либо проекцией его собственной натуры, либо воплощенной в различных формах ее противоположности. Я и не-я. Наверное, У. С. это уловил. И уже в который раз Уолтер дал себе клятву быть более объективным.