Девушка в тюрбане - Стефано Бенни

— Нет, я с тобой, — говорит Лючия.

Положение других действующих лиц в этот поздний час тоже не из лучших, и не только от жары. Комиссар — победитель трех конкурсов на решение кроссвордов повышенной сложности, однако река в Эритрее все еще зияет двумя пустыми клетками, дезертирами в общем строю, ужасающими пробелами во всеобщей упорядоченности. Порцио не просто страж порядка, он принадлежит к интеллигенции, цвету нации. Он не притронется к энциклопедии, не станет листать географический атлас. Название должно само всплыть в памяти, подобно удару молнии, что осеняет сыщика в расследовании преступления. При всем при том комиссар человек несчастный, эх, дали б ему волю, он бы с наслаждением расправился с этой Эритреей и всеми ее черномазыми.

Журналист Карлолеон читает и перечитывает свою статью: нет, неубедительно. Он хватает оранжевый жилет, кидается к Фиату-поросенку и устремляется в ночь.

В бледном свете луны СоОружение, как никогда, похоже на Огромный Сортир. Его обитатели пребывают в самых разнообразных состояниях души. Пьерина Дикообразина, нафаршированная холодными перцами, дремлет перед телевизором, в ее сновидениях перемежаются конферансье в смокингах и сверкающих декольте, карабинеры и певцы, сраженные выстрелами при появлении на сцене. Бог ты мой, какие кошмары. Пьерина, пробудившись, ковыляет к кровати в своих гусеничных шлепанцах из кроликоподобного меха.

Федери только что вернулся из бара «Поло», где не нашел двух красоток из независимого радио; свое дурное настроение он выражает громоподобными выхлопами «Макарамото». Эдгардо со второго этажа прекрасно это слышит, но и не думает вызывать полицию — нет, ни в коем случае, полиции он боится больше, чем сумасшедшего взломщика, вздыхая, он рвет на мелкие кусочки банковские чеки, ну надо же, как это все некстати именно сейчас, когда он надумал вложить капитал в однокомнатные квартиры. Жена Эдгардо лежит в постели с берушами в ушах и щупает пульс, который перемещается с девяноста на сто ударов в минуту. Ей чудится какое-то уханье в ритме самбы, поэтому она на всякий случай принимает две таблетки — «Ритмол» и «Дзеренот»; пес смотрит на нее с сочувствием, одновременно пытаясь напомнить, что вечером его опять не покормили. Сын спит спокойно: сегодня обошлось без телесных повреждений.

Третий этаж. Лемура нет, он отправился ночевать в гостиницу.

Четвертый этаж. Варци прячет свои драгоценности. Два ожерелья, завернутые в старые трусы, — за шкаф. Коралловые бусы — в горшок с фикусом. Все кольца — в холодильник: одни засовывает в пасть рыбы, другие топит в майонезе. А вот колье с аметистами, каждый граммов на сто, словно в кино у подруги Мацисте, — куда б его деть? А южноафриканский рубин?.. Где плохо лежит, туда вор и бежит.

Вновь спускаемся на второй этаж. Сандри смотрит фильм про войну, где все как один твердят: «Война — грязная штука!», но и ежу ясно, что режиссер ею просто упивается. Приятно сознавать, что на тысячу слюнтяев, которые что-то бубнят против войны, есть один стоящий парень, и уж он-то заложит куда надо немного тротила, чтоб все в момент заполыхало. Сандри рассматривает свой арсенал: ей-ей, он впечатляет больше, чем какая-нибудь коллекция трубок. После фильма начинается дискуссия с интеллектуалом пацификофреником. Придурки! Мы тоже кое-что читали! В «Илиаде» — гнев, в «Одиссее» — месть божья, в «Энеиде» — сплошная резня, «Орланд» — одно слово «неистовый». Иерусалим как-никак не с отверткой в руках освобождают, у Шекспира в конце обязательно переколют друг друга шпагами. «Дон Кихота» я, правда, не читал, но раз «Дон», значит, что-нибудь вроде «Крестного отца», с кровью и автоматами. Сандри становится перед зеркалом, выпячивает грудь — недурен. Пусть ему не быть Рэмбо, но это неважно. Рэмбо уходят, Сандри остаются.

Последний этаж. Офис «Видеостар» освещен. Пылающая пленка извивается в агонии. Сожжем и эту. А эту оставим, я вывезу ее из Италии. Все выходят.

В саду четверо полицейских на карауле.

Волевой Ло Пепе, вспоминая о невесте, вздыхает не по уставу.

Хитрый Пинотти курит и ни о чем не думает; оказывается, и такое возможно.

Солидный Олля думает о том, как бы хорошо сейчас выпить пива на берегу моря и чтоб обдувал свежий ветерок, забросить бы сети на лангуст, а потом поесть их в собственном соку да отдохнуть, а вместо этого (суки-свиньи-вашу-мать) торчи здесь в засаде. (Мысли Олля всегда несутся гораздо быстрее, чем у других.)

Терпеливый Сантини размышляет об убитом (жаль парня), вспоминает красивых девушек, что приходили, и смешного старика с велосипедом, которого ему пришлось выпроводить.

А в этот момент Лучо, рыцарь ордена Ящерицы, и его юный оруженосец выходят из закусочной, где потратили скромную сумму на напитки и круглые булочки с говяжьей котлетой, политые китайским соусом ченг-чунг. Каково же удивление престарелого рыцаря, когда он обнаруживает, что его боевую лошадь Велу самым наглым образом угнали. Он приходит в благородное негодование:

— Ах ты, ё-мое, велосипед увели!

— Чего ж ты замок не повесил?

— Какой замок? Я никогда не разъезжаю по ночам. В моем квартале его ни разу не уводили.

Юный оруженосец объясняет, что в их квартале, может, и так, но здесь, в ночном аду оставить свою верную подругу-лошадь, не надев на нее пояс целомудрия, — все равно что бросить вызов Меркурию, покровителю похитителей и перекупщиков велосипедов. Иными словами, поделом дураку и наука.

— О, горе мне! — стонет рыцарь, накачанный пивом (тест на алкогольное опьянение результатов не дает). — А может, вернут?

— Держи карман шире! — отрезвляюще замечает Волчонок.

— Ну почему?

— Да потому что твою Велу уже перекрасили, и она теперь не твоя Вела.

— Как это? Моя Вела принадлежит другому?

— Вот именно.

— Все так, как будто увели невесту, она была брюнетка, а ей волосы обесцветили перекисью, сделали пластическую операцию, и ты встречаешь ее в другом обличии под руку с другим.

— Так точно.

— Какая жестокость!

Они погружаются в прилив Полуночников, рыцарь слегка покачивается, оруженосец трусит сзади. Странники держат путь к пещере Брюнетки Касатки, бывшей девицы легкого поведения, а в настоящее время хозяйки одного из самых популярных злачных мест, посещаемых аристократами, менеджерами, благородными дамами и мажордомами — словом, филейной частью отечественной туши.

— Можно узнать, куда мы направляемся? — спрашивает оруженосец.

От рыцаря не ускользнул многозначный философский подтекст вопроса, но он ограничивается краткой репликой:

— Шагай да помалкивай!

— Устал я, ноги болят.

— У меня тоже.

Они садятся отдохнуть за столик.

Появляется официант.

Они пересаживаются на тротуар.

Никто не появляется.

— А какая она из себя, эта Брюнетка? — осведомляется Волчонок.

— Была прекрасна, как жемчужина на мантии ночи.

— И сколько брала?

— Не помню.

— Давно ты не спал с женщинами, а, учитель?

Учитель поднимает брови и собирается поставить на место этого нахала. Секунду поразмыслив, признается:

— Да, и в самом деле давно.

— А я никогда. — (Откровенность за откровенность.)

Ответ растрогал учителя, улыбаясь, он обнимает Волчонка, тот настораживается.

— Ты случаем не дон Педро?

— Ты — счастливчик, мой юный оруженосец. Скоро в тебе затрепещет самый возвышенный импульс природы! К тому же теперь не трудно быть на короткой ноге с эросом. В мои времена, чтобы увидеть в газете обнаженные бедра, надо было годами всю прессу просматривать. А сейчас в газетах такая концентрация эротического материала, что лишь одна полоса — заявляю это с полной ответственностью — вызвала бы у моего поколения временную потерю работоспособности и множественные вывихи в области пясти.

Волчонок понял все, кроме последнего слова, которое кажется ему двусмысленным.

— А у тебя есть нареченная? — интересуется рыцарь.

Волчонок возводит глаза к луне и после краткого раздумья ответствует:

— Да у меня три на примете. Но Лючия слишком большая, Лючинда Конский Хвост слишком маленькая, а Бараццутти слишком уж безмозглая.

Они снова пускаются в путь.

— А у вас, господин учитель, эта самая есть, ну... нареченная?

— Я вдовец.

— Стало быть, раньше была.

— Ну разумеется.

— И какова она была?

— Как все жены. Высокая, высокомерная, угрюмая, порой замкнутая и холодная.

Волчонок молчит.

— Но я все же ее любил, только... чего-то в ней не хватало... пылкости, что ли, не знаю, поймешь ли ты... В общем, я завел себе любовницу.

Сегодня учитель явно отпустил поводья.

— И чем все кончилось?

— Она была женой моего уважаемого коллеги, учителя рисования. Целая драма. Даже нянечки в школе были потрясены.