Лесная легенда - Александр Бушков

— Витя, — сказал я. — Иди-ка в мою палатку и жди меня там. Я быстренько обернусь…

Зачем-то быстрым шагом припустил к Катиной палатке и заглянул внутрь — ну конечно же, никого… Тогда по обочине, к роднику двинул уже бегом — но рассудочно, как умел, держа ритм и умело вдыхая-выдыхая.

Пистолет я на всякий случай достал еще на бегу, снял курок с предохранительного взвода. Оказавшись напротив родника, остановился и заставил себя пару минут постоять, приводя дыхание в порядок — чтобы любую неожиданность встретить в полной форме. И по лесу к роднику двигался уже шагом, держа пистолет наготове, сторожко прислушиваясь и озираясь, как сто раз бывало прежде.

Ни одной живой души, тишина, только какие-то птахи заливаются там и сям. Я машинально отметил: коли уж они так распелись, людей поблизости нет, вон как при моем приближении замолкают и перепархивают подальше. То есть в их прямой видимости людей нет — а Сидорчук умеет замаскироваться так, что его никакая птаха не увидит.

Возле родника лес редел, и я издали увидел груду камней, текущую меж двумя из них струйку чистейшей родниковой воды. А у родника…

Нет, никаких трупов — что запутывает дело…

Подошел вплотную. Справа от родника, у высокой глыбы… К ней аккуратно прислонен ППШ с рожком — несомненно, Катькин. Потому что тут же лежит ее планшетка, на которую опять-таки аккуратно, такое впечатление, выложены «лимонка» и ремень с портупеей: пистолет в кобуре, финка с прекрасно знакомой ручкой — в ножнах. Наборная ручка, многоцветная, красивая — это ей кто-то из разведбата подарил…

И — тишина. И — ни единой живой души вокруг…

Некогда было растекаться мыслью по древу. Я позвал Сидорчука — громко, так что он, сидя где-то поблизости, не мог не слышать. Но он не появился. Я еще раз позвал. И еще. Бесполезно. Хотел позвать Катьку, но вовремя понял, что это как-то глупо: будь она где-то близко, непременно услышала, как я во всю глотку зову Сидорчука. А присядь она в кустиках по естественной надобности — мало ли когда приспичит — не оставила бы ничего у родника. И ни один супостат, окажись, что все дело в нем, ни за что бы оружия не оставил…

Некогда голову ломать, действовать надо… Я сунул в карман «лимонку», повесил на левое плечо планшетку, портупею, автомат и быстрым шагом двинулся к дороге — с пистолетом в руке. Спрятал его в кобуру, только оказавшись на дороге. Но на полпути к лагерю снова выхватил — в лесу кусты и подлесок, совсем близко, затрещали так, будто сквозь них напролом пер кто-то ополоумевший. Ни один зверь вот так, производя столько шума, ломиться не будет, разве что спасаясь от хищника или охотников…

Я ждал, держа пистолет наготове. И точно, человек: кусты затрещали совсем рядом, и на дорогу выломился Сидорчук, но такой, каким я его никогда прежде не видел: вид прямо-таки ополоумевший, взгляд, как у сумасшедшего… Я убрал пистолет. А он бросился ко мне, крепко ухватил за рукав, как малое дите хватается за папку, чтобы не потеряться в какой-нибудь толчее. Забормотал что-то невразумительное. Не полная и законченная истерика, но что-то близкое к ней. Это у Сидорчука-то, огни и воды прошедшего?! В жизни бы не подумал.

У женщин такое состояние лучше всего обрывать хорошей пощечиной. А вот для старослужащего старшины, пришло мне в голову, лучше будет другой способ…

Я его стукнул по руке, по известному местечку у кисти — так что пальцы у него сами собой разжались, и рукав мой оказался свободен. Отступил на шаг и гаркнул хорошо поставленным командным голосом:

— Смиррна!

А ведь подействовало! Выполнил он команду, встал по стойке «смирно» точнехонько по уставу — правда, страшно медленно, неуклюже, словно пьяный вдрызг или зеленый новобранец.

Я, не сбиваясь со взятого темпа, продолжал тем же тоном:

— Вольно! Смирно! Вольно! Смирно! На месте шагом марш! Отставить! Вольно! Смирно! На месте шагом марш! Смирно!

Действовало! Всякую последующую команду Сидорчук выполнял быстрее, чем предыдущую, все справнее, как человеку с его сроком службы и положено. Помаленьку приходил в норму. Когда мне показалось, что он почти вернулся в ясное сознание, я в последний раз отдал команду:

— Вольно! Старшина, как себя чувствуешь?

Лицо и волосы у него так взмокли от пота, словно его облили из ведра. Но все же он ответил почти нормальным голосом:

— Вроде отпустило, товарищ майор…

— Докладывай! — рявкнул я тем же приказным тоном. — Быстро!

Он заговорил — сбивчиво, порой глотая слова и шумно переводя дыхание, — но, в общем, вполне членораздельно.

Что выходило… Он вошел в лес, двинулся к роднику, шел, шел, шел… И вдруг сообразил, что идет слишком долго. Что он десять раз должен был выйти к роднику, до которого от обочины рукой подать. Но родника нет, словно испарился волшебным образом вместе с полянкой, и лес вокруг насквозь незнакомый.

Поначалу он еще пытался идти спокойно. Пытался сориентироваться по солнцу (за густыми кронами его не видно, но тени, их направление и длина примерно показывают положение солнца на небе), по мхам и лишайникам на стволах деревьев, по прочим приметкам, которые прекрасно знал…

Ничего не получалось, хоть тресни.

— Словно леший кружил, — говорил он. — В наших местах старики так это и описывали…

В какой-то момент он дрогнул, запаниковал, потерял себя. Остатками ясного сознания понимал, что уже не ищет путь к роднику, а бессмысленно блуждает — но ничего не мог с собой поделать. Вот, оказался вдруг на дороге…

— Ну не могло со мной такого стрястись, товарищ майор! — выдохнул он едва ли не жалобно. — В жизни не случалось, разве что разок в детстве…

Действительно… Чтобы Сидорчук заплутал там, где всего-то нужно было пройти по прямой метров не более пятнадцати? Да быть такого не может!

Родом он с Вологодчины, из затерянной в дремучих лесах деревни. По лесу начал ходить с детства, несколько лет прослужил на заставе в лесах, за годы службы в СМЕРШе не раз по лесам работал. Лесовик божьей милостью, как у них в деревне в таких случаях выражались. И чтобы он так глупо заплутал, в буквальном смысле слова в трех соснах? Поверить невозможно. Однако же…

— Автомат где? — спросил я.

Он словно бы только сейчас заметил, что автомата нет ни на плече, ни в руках. Уставясь в землю, убито протянул:

— Не могу знать, товарищ майор… Слетел где-то…

И весь помертвел. Да уж, положеньице не из приятных — утеря личного оружия с записанным на тебя номером в условиях, приравненных к боевым… Это, знаете ли, сулит серьезные неприятности вплоть до трибунала…

— За мной, — скомандовал я, решительно направляясь к лагерю.

Он послушно двинулся следом. Кое-какие соображения у меня уже возникли, и не на пустом месте, учитывая свеженький наглядный пример с перстнем. Про себя помянул матерным словцом и науку с медициной, и персонально того военврача, со столь авторитетным видом мне о гипнозе вещавшего тогда. Выходит, далеко не все он о гипнозе и гипнотизерах знал…

Ага, вот именно. В данных обстоятельствах имелось одно-единственное объяснение: гипноз. Получается, военврач знал не все, и они в самом деле могут, как в каком-то читанном мною перед войной романе, взять без убалтывания, взглядом? Да вот именно так и получается, другого объяснения попросту нет. Факир пришел к роднику первым, и увидел Сидорчука первым, взял взглядом, пустил блуждать по лесу. А потом тем же манером взял идущую по обочине Катю, заставил снять у родника оружие и планшетку, увел куда-то, лучше не думать, куда и зачем. Другого объяснения попросту нет. Скверновато. Этак он может и часового с поста увести, да мало ли что выкинуть… ну, предположим, меня ему не взять… или сейчас ни в чем нельзя быть уверенным, коли уж военврач, хороший, как меня заверяли, специалист по гипнозу, сам гипнотизер (может, зря я его по матушке?), как оказалось, не знал всего? Может, это у нас в Советском Союзе и в каких-то других странах нет гипнотизеров, способных захомутать взглядом в затылок, а здесь, в польской глухомани один такой все же сыскался? Вдали от ученых и медиков? Ситуация…

Когда мы вошли в лагерь, я приказал Сидорчуку:

— Иди к себе, ляг и постарайся полностью опамятоваться. Взять себя в руки. Да пить не вздумай, ни глотка. Шагом марш!

Козырнув с прежней справностью, он направился к палатке, которую занимали они с Томшиком. А я прямиком отправился к Катиной — теперь, когда хоть половина загадки разрешилась (я про Сидорчука, понятно, нашлась пропажа), радиограмма прямо-таки жгла мне нагрудный карман гимнастерки. Главное для нас — радиоигра, что бы с кем ни случилось, наша главная задача — функельшпиль. А свой шифрблокнот я держал именно в палатке у Кати, в железном ящике с хитрым навесным замком, при отправке выданном мне вместо сейфа. Исключительно там и занимался шифровкой-дешифровкой. И дело тут не в одном Ружицком — никто в группе, кроме Кати, об этих моих занятиях не должен был знать. Конечно, народ у нас опытный и видывавший виды, но даже если кто-то о чем-то и догадался, то трепаться о своих догадках ни за что не станет, уж это точно…