Перевёрнутый мир - Елена Сазанович

Несколько дней спустя я неподвижно сидел у телевизора, уставившись в экран бессмысленным взглядом. По всем программам крутили рекламу с моим участием. Именно моим, а не Ростика. В которой я играл роль кофемана. И надо сказать, играл неплохо. Мне даже самому захотелось купить этот безвкусный кофе и вдоволь им напиться. Одно тревожило — меня наверняка узнают в Сосновке и кто-нибудь попытается меня разыскать. А это мне нужно было меньше всего. Но тревожился я напрасно. Позднее я понял, что меня не узнали вообще. И я окончательно перевоплотился в Ростика.

А на следующий вечер позвонил Лютик. Он задыхался, словно пробежал не меньше километра. И я даже почувствовал, как пот стекает по его лбу.

— Ростя, подлец, опять лег на дно! Тут такое творится! Наконец-то твою наглую харю оценили по достоинству! Вся студия на ушах! Бегают, допытываются, что за красавец такой объявился! Хотя лично я в этом сомневаюсь, но дело вкуса! Это же надо! Столько лет снимался в рекламах, кстати, более содержательных и не таких врущих, а засекли только теперь! Вот житуха! Не знаешь, где споткнешься, а где взлетишь! Похоже, ты уже на подлете, парень! Но ты сам понимаешь! Я — твой товарищ! Кстати, единственный! Запиши это! Когда ты тот скандал закатил, обозвав всех продажными скотами, в том числе и меня, я от тебя не отвернулся! И за ноги, между прочим, держал, когда ты из окна бросался, ну ты парень благодарный, я знаю, друга старого не бросишь!

Я ничего не понимал, но в секундную паузу, когда Лютик вытирал пот со лба, успел вставить робкую просьбу говорить яснее.

— Да куда уж яснее, подлец! Завтра вечером встречаемся в «Банзае». Там один жирный индюк будет, продюсер, в общем… Я за эти дни почву прозондировал. С этого козла можно больше всего надоить, к тому же баба его, похоже, в тебя втюрилась и хочет только с тобой сниматься, в паре. Так что он у нас в кармане. Мы еще такие бабки заломаем, еще поторгуемся! Фу-у-у, — вновь на секунду остановился Лютик, переведя дух.

— А где сниматься-то? — осторожно спросил я.

— А тебе какая разница! Ты что — придурок? Это потом ты сам выбирать будешь, тем более что выбирать все равно не из чего, а теперь проглатывай все, что дают, усек? В общем, так, одно железное условие — режиссер только я! Ну же, чертяка, усек?

Я ничего не понимал. И согласился, поскольку мне действительно было все равно — кто режиссер. Это Ростик мог решать. Мне оставалось лишь покориться.

— И еще, гад, умоляю, не наклюкайся! Иначе ты такое начнешь молоть! Убью! В общем, чтобы при параде и главное — сочини нежные глазки дамочке, подозреваю, что все решает она.

Про дамочку я вообще ничего не понял. У нее есть муж, который почему-то должен давать деньги, чтобы она играла в любовь со мной. Но спросить ничего не успел. Послышались короткие гудки, словно продолжение отрывистого дыхания запыхавшегося Лютика.

Честно признаться, я впервые шел в ресторан. Поэтому нарядился в тот же светлый костюм, серебристый галстук и черную рубаху. Взять что-либо другое из гардероба Ростика не хватило наглости. Я взглянул на себя в зеркало и остался доволен собой. Заключительным аккордом к утонченному стилю стал флакон мужских духов, половину которого я на себя и вылил.

Едва переступив порог квартиры, я нос к носу столкнулся с Ритой.

— Ой, какой вы красивый, Ростислав Евгеньевич!

Я с досадой подумал, что она слишком уж расхваливает красоту Ростика. Разве это дело — постоянно делать комплименты мужчине, даже если он и артист?

— Это ты красавица, — вяло защитился я.

Рита стояла передо мной взлохмаченная, в закатанных потертых джинсах, стоптанных тапочках и крепко держала в руке заполненное мусорное ведро.

— Ну что вы! Я тут уборкой занимаюсь. — Она покраснела и спрятала ведро за спину. — А вы, наверное, идете на свидание?

— Ага, девочка. На деловое.

Личико Риты озарилось мягкой улыбкой.

— Значит, вам повезет. Примета такая, — и она показала полное мусорное ведро.

Не знаю, насколько мусор может быть хорошей приметой, но Рита оказалась права. С этого вечера начался отсчет моей новой жизни. Вернее, жизни Ростика, в которой он сам не принимал никакого участия.

Мы встретились, как условились, в ресторане «Банзай». Швейцар долго, пожалуй, слишком долго передо мной раскланивался, пропуская вперед. Я с опаской поднялся по высокой лестнице с позолоченными перилами и очутился в уютном круглом зале, который был не велик и не мал. Но места хватало и для воздуха, и для доверительной обстановки.

Девушки в атласных кимоно, узнав мою фамилию, почтительно провели меня за столик, напротив которого распростерся «японский садик». Еще никто не подошел, и мне ничего не оставалось, как созерцать этот экзотический уголок, освещенный напольными разноцветными фонарями. Он действительно имитировал картинку живой природы Страны восходящего солнца — озера, скалистые утесы и горы. Маленький прудик с горбатым мостиком, где плавали искусственные цветы лотоса, карликовые растения в стиле бонсаи, замшелые камни. Довольно эффектно смотрелось в этой композиции старое дерево, на котором закрепили вьющиеся растения. А насыпные горки и извилистые каменистые дорожки создавали иллюзию большого пространства… Я вдруг вспомнил, как несколько лет назад, в Сосновке, отдыхала группа японцев, которым я показывал наш заповедник. Маленькие японцы, задрав головы, с восхищением смотрели на высоченные могучие сосны. Казалось, что лилипуты посетили страну Гулливера и терялись в ней. Японец, с которым я особенно подружился, заявил, что один из основных принципов японского народа — через малое видеть большое. Поэтому у них так развито древнее искусства бонсаи — на замкнутом миниатюрном пространстве воспроизводить бесконечное и великое.

— Ваша беда, — сказал мне на плохом русском японец, — что вы хотите сразу бесконечного и великого. Вы не желаете посидеть и подумать над моделью мира. Вам нужен сразу весь мир. Но ведь модель легче исправить и усовершенствовать. А вы норовите перевернуть мир за раз. Это плохо.

Лично я в этом ничего плохого не видел и не считал нашей бедой. К тому же японец был прав, мне модель мира была неинтересна. Я хотел жить в большом мире…

Мои философские мысли были прерваны криками Лютика. В своем костюме с золоченым отливом и рубахе в красных розах, он так же вписывался в этот японский интерьер, как японцы в наш лес. Толстый Лютик бухнулся в атласное кресло, и оно под ним заскрипело. Он промокнул платком потную лысину.

— Фу, слава богу, не опоздал! — Лютик огляделся, и его взгляд на секунду остановился на японском садике. — Да, а тут ничего. Представляю, сколько деньжищ вбухано в такие прибабахи!

— Икага осугоси дэска? — изрек я, вспомнив вдруг уроки своего друга японца.

— Чего? — Лютик вытаращил на меня свои маленькие глазки.

— Что означает, как ты, подлец, поживаешь?

В маленьких глазках Лютика промелькнуло подобие уважения.

— Онака га сукимасита, — не унимался я, небрежно развалившись в кресле. — Как сказал бы мой друг японец: я очень проголодался.

— Ну ты даешь! Как бросил бухать, сразу японский выучил! Молоток! Ты это… В общем, прибереги эти фразы для этого жирного индюка. Он будет в отпаде, усек?

— Чай, и мы не в лесу родились, не пеньку молились, — некстати ляпнул я.

Лютик хрюкнул от удивления и во все свои поросячьи глазки уставился на меня.

— Ну, Ростя, не узнаю тебя! От японской лексики бросаешься к русской народной. Сильно же ты изменился после своей смерти, Ростик, ох как сильно. Но мне нравится. Раньше ты слишком бахвалился своей начитанностью. Слава богу, это ушло. Книжки хорошему не научат. От книжек одни неприятности, верно?

Я промолчал. И подумал, что если японский язык может еще пригодиться, то русский фольклор нужно на время забыть.

— И главное — не забудь главное! — продолжал хрюкать Лютик. — Ты снимаешься только с одним условием, что режиссер я — единственный и неповторимый! И лучше меня, и умнее, и профессиональнее нет никого на свете. И быть не может!

Глядя на Лютика, я все больше в этом сомневался. Впрочем, я не знал других режиссеров. Но достаточно того, что я имел глупость посмотреть некоторые последние фильмы. Поэтому мне было все равно. Лютик так Лютик. Не думаю, что он снял бы хуже. Хуже снять нужно еще уметь.

Продюсер, как и положено, опоздал минут на сорок. Мне он не понравился с первого взгляда. Хотя Лютик ошибся в корне. Он не был никаким жирным индюком. Скорее, на такового походил сам Лютик. А продюсер Залетов оказался довольно приятным мужчиной, но приятным настолько, насколько может быть приятен очень-очень старый человек. Я допускал, что в молодости он был красавцем. Но теперь, казалось, он вылеплен весь из песка. И к нему даже боязно прикоснуться пальцем — вот-вот рассыплется на глазах. Я его тут же окрестил Песочным. Он был не просто худым, а дряхлым. Глубоко впалые глаза в обрамлении синих кругов только подчеркивали его почтенный возраст. Хотя, если бы он был седым, для своих лет выглядел бы нормально. Но он красил волосы в рыжий цвет. А крашеной рыжей бородкой пытался скрыть морщинистое сухонькое личико. И я подумал, насколько должен человек подходить своему возрасту и достойно переживать старость. Залетов ничего переживать не собирался. И ни за что не хотел мириться со своей старостью. Напротив, по сведениям Лютика, женился на девчонке, собираясь, наверное, жить долго и счастливо за счет ее молодости. Он мне напомнил мох, облепивший молоденькое деревце и пожирающий его соки, хотя мху самое место на торфяных болотах. Причем мне постоянно хотелось встать и уступить место очень старому человеку. Как в трамвае. Одно радовало — он был без молодой жены, которая, опять же по словам Лютика, на меня положила свой хищный взгляд.