Жажда страсти - Энн Дуглас

– Вы – одна из тысячи, миледи, – сказал мистер Пертуи с благоговением. – Никогда не было у меня такого слушателя, как вы, который бы мог оценить гениальность тех, кто шаг за шагом совершенствовал часовой механизм, который мы теперь воспринимаем как само собой разумеющееся. Я клянусь, что когда завершу свой трактат, посвящу его вам: «Даме, которая слушала и была очарована предметом так же, как и я».

– Вы пишите трактат о часах? – спросила Бетс. Она впервые вступила в разговор, который, казалось, длился уже не сколько часов. Это не означало, что она все это время внимательно слушала. Она мысленно была где-то далеко, разглядывая нитку, которая торчала из оборки на юбке.

– Да, это так, – с гордостью заявил Пертуи. – Я полагаю, что знаю о часах столько же, сколько и специалисты. И было бы прискорбно, если бы мой труд пропал даром. Я хочу разделить его со всем человечеством и с теми, кто будет после нас.

«Самовлюбленный фат», – подумала Бетс. Но ее мать смотрела на Пертуи восхищенными глазами.

– Дорогой мистер Пертуи, – сказала леди Стенбурн, кладя свою изящную руку на его руку, держащую чашку с чаем. – Это невероятно лестно для меня. Представить только, вы сделаете мне специальное посвящение. Но я ничем его не заслужила. О Господи! Подумать только, вашу книгу напечатают! Как вы собираетесь ее назвать?

– «Часы», – ответил Пертуи. – Но, уважаемая леди Стенбурн, она еще не завершена. Возможно, в начале следующего года…

– «Часы», – тихо повторила леди Стенбурн. Она налила себе еще чаю и откусила печенье. – «Часы», – снова прошептала она.

Пока леди Стенбурн витала в облаках, оттого что ей будет посвящен ученый трактат, Бетс строго посмотрела на Джорджа Пертуи.

– Мистер Пертуи, – заговорила она, – поскольку я не могу оценить вашу ученость и ваше несомненное знание часов, я бы хотела узнать, не можем ли мы обсудить еще что-нибудь. Или вы приехали специально для того, чтобы повышать образование моей матери? Если так, то умоляю меня извинить. Я лучше займусь своими… своими обязанностями. За Молли по-прежнему нужен глаз да глаз. Она у нас недавно. – Бетс ослепительно улыбнулась Пертуи.

Пертуи встряхнулся и отодвинул свое кресло от леди Стенбурн и подвинул его к Бетс.

– Прошу меня простить! Я иногда увлекаюсь. Конечно, я пришел, чтобы повидать вас, леди Элизабет. Я не знал, что вам не очень… не очень интересны достойные восхищения усилия человека, которые он приложил, чтобы разделить сутки на часы и минуты. Все началось с солнечных часов и песочных часов, и…

Глаза Бетс сверкали.

– Пощадите, – попросила она.

– Я вижу, что расстроил вас, – сухо сказал он. – Я, наверное, пойду. Уже поздно. Мне кажется, мы условились, что я приду в пятницу? Тогда до пятницы. Ваш смиренный часовых дел мастер отправляется в свой одинокий дом писать свой трактат. Я собираюсь описать часы, которые сделал Томас Томпион для Гринвичской астрономической обсерватории в 1675 году.

Их заводят всего один раз в году! Длина маятника – тринадцать футов!

– Да, мистер Пертуи, – устало произнесла Бетс, – до пятницы.

– Я надеюсь, ты понимаешь, мама, почему мистер Пертуи мне не нравится, – говорила Бетс, пока они с матерью убирали со стола. – Его куриные мозги способны запомнить только две вещи: часы и пороки его кузена Берлингема. Зубчатая передача! Балансиры! Шкивы! Да почему он думает, что нам это интересно? Скука смертная! А ты… ты все проглотила. Если он хоть раз произнесет слово «часы» в пятницу, я запущу этим чудовищем, что стоит на камине, ему в голову. Мне кажется, я эти часы все равно разобью. Это все из-за них. Я не хочу произносить вслух это слово. Из-за них все началось, когда он стал ими восхищаться, когда впервые пришел сюда. – Бетс сжала губы, чтобы удержаться от более резких выражений.

Леди Стенбурн чуть не плакала.

– Но он собирается посвятить мне свой трактат, – печально сказала она.

– Хочешь пари?

– Бетс! Я уверена, что он – честный человек!

– Мама. Остановись и подумай. – Подбоченись, Бетс встала перед матерью, спиной к ненавистным часам на камине. – Он сказал, и я думаю, что смогу процитировать дословно:

«Даме, которая слушала и была очарована предметом так же, как и я». Это может быть кто угодно. Никто не узнает, что он имел в виду тебя. Твое имя не будет упомянуто, мама. Как ты не можешь понять?

Леди Стенбурн всплеснула руками и подняла глаза к потолку. На ее лице была блаженная улыбка.

– Я буду знать, – проговорила она.

Бетс застонала.

– Да, мама.

Лорд Берлингем не мог понять, почему леди Фортескью были с ним так холодны. Но это была лишь одна из многих проблем, волновавших его. Его мышцы стали вялыми. Он был уверен, что пирушки, женщины и время, проведенное за карточным столом, здесь ни при чем. Какой бы ни была причина, он самозабвенно занимался по утрам с Джорди вольной борьбой, затем принимал ванну, к большому неудовольствию и Джорди, и миссис Бекет. На них возлагалась тягостная обязанность греть воду, таскать ее ведрами наверх, затем носить воду из ванны вниз.

Закончилось тем, что Джорди поставил вопрос ребром:

– Уберите свою проклятую ванну или на кухню, или в судомойню, или ваши слуги поднимут бунт.

Приведенный в замешательство этой угрозой, Роб согласился, чтобы его ванну перенесли в судомойню. По крайней мере, он теперь может принимать ванну в полном уединении, раздраженно думал Роб, пытаясь отыскать мыло в полумраке. В комнатке было крошечное окно.

Во второй половине дня, освежившись, он ходил по лондонским книжным лавкам. Как солидный покупатель, он торговался и спорил с книгопродавцами из-за каждой старой, редкой, необычной книги, но никогда ничего не покупал. Он быстро понял, что ему следовало более тщательно подготовиться к своему визиту к Хэтчарду. Даже принимая во внимание, что книготорговцу тоже нужно заработать, он мог получить более трехсот фунтов за те книги, которые продал.

Наконец, он взял одиннадцать книг, самых лучших из своей коллекции, и отправился к Хэтчарду. Пытливо глядя на управляющего, он потребовал за свои книги семьсот фунтов.

Управляющий поднял брови и указал на небольшое пятнышко на кожаном переплете одной из книг. Он назвал свою цену: триста фунтов.

Роб в свою очередь поднял брови и указал на название:

«Des Erasmi Roterod».

– И? – спросил управляющий.

– Посмотрите внизу, – предложил Роб.

Внизу, на искусно тисненом переплете, стояли слова: «IO GROLIERII ET AMICORUM».

– Гролье, – радостно сообщил Роб. – Жан Гролье. Я вам не поверю, если вы скажете, что это не самая ценная книга, которую вам когда-либо предлагали. А посмотрите на это – «Путешествие пилигрима», первое издание! Я вижу, мне нужно найти другого книгопродавца.

Роб собрал свои книги и направился было к выходу. Управляющий попросил его вернуться.

После довольно жаркого спора, во время которого Роб наотрез отказался снизить цену, он получил семьсот фунтов. Исследование книжного рынка не пропало даром.

Оставшиеся в его библиотеке книги, как он понимал, не представляли никакой ценности и предназначались лишь для того, чтобы полки не пустовали. Похоже, источник его доходов иссяк.

Но в его сейфе лежала тысяча фунтов, поэтому он какое-то время мог жить спокойно. Но вскоре ему придется запустить руку в сейф. Тс деньги, которые у него были до продажи книг, на исходе.

Том Хейзлтон появился у него вечером того дня, когда Роб последний раз побывал у Хэтчарда, поздравил Берлингема с вновь приобретенным состоянием и помог ему осушить графин бренди. Хейзлтон узнал, что Уинтерфилд уехал навестить заболевшего родственника, поэтому Том не смог выяснить, замышляет ли тот что-нибудь против графа Берлингема. Он пообещал, что попробует что-нибудь разузнать, как только появится Уинтерфилд.

Роб рассказал Тому о холодном приеме, которого его удостоили леди Фортескью на балу у Доналдсонов. Тома там не было.

Чем больше Роб об этом думал, тем больше мучился.

– Ну и что, – невозмутимо сказал Том. – Кругом полно барышень.

– Я тоже себе это говорю, – признался Роб, – но я хочу знать почему. Это не из-за «Олмека». Они об этом знали, и леди Элизабет, по крайней мере, заверила меня, что не верит в то, что обо мне рассказывают. Более того, она предложила сама выведать у этого подонка Пертуи, не принимал ли он в этом участия! Вместо этого она танцует с Пертуи на балу, а мне дает отставку. – Роб нахмурился и снова наполнил свой бокал.

– Возможно, она все еще пытается завоевать доверие твоего кузена и не решается ему сказать, что вы с ней… скажем… друзья, – предположил Том. – Вы – друзья? – ухмыльнулся он.

– Понятия не имею, кто мы, – ответил Роб и снова нахмурился.

– Послушай, олух царя небесного! С каких это пор ты стал таким неуверенным? Ты что, так и собираешься здесь сидеть и запивать бренди свое горе, и плакать оттого, что прекрасная дама потеряла к тебе всякий интерес? Господи, Роб, я тебя не узнаю. Я не верю своим глазам. Ты должен решить, нужна она тебе или нет.