Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I - Юрий Александрович Лебедев

И вместе с «друганами» были и подруги. Вспомним, что писал Абрам об Этели:

«…между рабочими имелась революционная подпольная группа к которой она примкнула и стала Соцыалистом еще в 3 ем году, когда в местечке никто не знал и не слыхал слова «Социализм» «Революция». Она участвовала в первомайском празднике в лесу…».[235]

И не на первомайской ли сходке 1903 года, сразу после кишинёвского погрома, Абрам и Этель (а, может быть, и Гершл с Голдой!) поняли что-то очень важное друг о друге?

Абрам не был зачинщиком и организатором этой подготовки. Скорее всего, вовлёк его в эту деятельность Гершон Гурштель, его старший товарищ (он был старше Абрама почти на 1,5 года[236]), будущий муж его сестры Голды и будущий преемник на посту секретаря ячейки «Икор» в американском городе Сью-Сити.

Это выяснилось после того, как удалось сделать перевод с идиша газетной вырезки из «Биробиджанер штерн», хранившейся в домашнем архиве Жоржа. Корреспондент газеты Ш. Коник беседовал с Абрамом Ковалем и записал его воспоминания:

«Он помнит, как еще мальчишкой должен был в горьком поту зарабатывать свой кусок хлеба, работая в стекольной мастерской. Работа быстро научила его, в чем искать спасение ему и таким как он. Его другом и наставником стал Гершл, бравый парень с черными усами, которого в городе называли «Гершл-искровец». В прокламациях, которые давал распространять ему Гершл, было четко и ясно сказано, что именно необходимо делать для счастья рабочего человека».[237]

Так что состоявшимся в 1903 году «социалистическим крещением» Абрама, во многом определившим и его жизнь, и, в дальнейшем, судьбу и свершения его сына Жоржа, мы обязаны «бравому парню», телеханскому искровцу Гершону Гурштелю.

01.31. Гершон Гурштель, 1910-е годы, США.[238]

Цепочку каких событий запустил Гершон весной и летом 1903 года, поручив Абраму Ковалю распространять в Телеханах «искровские прокламации» о Кишиневском погроме, он, конечно, не представлял. Не представлял он себе и значимости той операции советской разведки, в которой ему предстояло участвовать тридцать лет спустя в качестве «прикрытия» Жоржа.

Он не был ни выдающимся политиком, ни крупным философом, ничто «человеческое» не было ему чуждо,[239] но прав поэт: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся…»[240]. И слово Гершона таки отозвалось ☺…

Вернёмся, однако, к развитию ситуации в Западной Белоруссии после Кишинёвского погрома.

Когда осенью события всё-таки грянули, телеханцы не стали дожидаться погромного пожара дома, а отправились на помощь гомельцам.

«Когда 24 сентября эти события попали на страницы New York Times, заголовок статьи был такой: «Русские войска помогали убийцам евреев». Руководитель еврейской общины доктор Залкинд слал на имя министра внутренних дел одну телеграмму за другой, но ни на одну из них ответа получено не было. Начались массовые аресты и изъятие оружия. Всего за решеткой оказалось 60 человек. Но тут неожиданно для властей в Гомель начали прибывать участники еврейской самообороны из других городов <выделено мной, Ю. Л.>, и это заставило власти, наконец, ввести военное положение. Было арестовано 68 погромщиков.

Если верить газете «Искра»,[241] в отряде самозащиты было порядка 200 человек, в том числе 40–50 русских рабочих, а чуть позднее к ним присоединились еще около 100 человек из «организации сионистов-фракционеров».[242]

И среди них, вероятно, и был Абрам Коваль.

Погром в Гомеле был остановлен как усилиями полиции (среди полицейских начальников во главе с полицмейстером Раевским и простых полицейских было достаточное количество добросовестных исполнителей служебных обязанностей), так и героическими действиями участников отрядов еврейской самообороны.

«Но с прекращением погрома трагедия не закончилась – евреев ждал теперь моральный погром… жандармерия, провозгласив, что это был русский погром, стали хватать евреев направо и налево… Организаторы самообороны были вынуждены прекратить любой контакт между собой и скрыться, чтобы не быть арестованными».[243]

Разумеется, и Абрам «с друганами» должны были скрыться. Но если участники и руководители гомельских отрядов во главе с Йехезкелем Хенкиным скрылись в Палестине, телеханцы, не связанные организационно с Хенкиным, должны были решать свои проблемы самостоятельно.

В это время началось серьёзное следствие по делу о погроме. Следствие было обстоятельным – в суд оно было передано только через год, в октябре 1904 года. Масштаб и тщательность длившихся целый год следственных работ виден по тому, что в качестве обвиняемых перед судом выездной сессии Особого присутствия Киевской судебной палаты предстали 36 евреев и 44 «христианина», а в качестве свидетелей были привлечены более 1000 человек![244]

Как же поступил Абрам? В ноябре или декабре он по закону тянул «призывной жребий», и, если бы вытянул «службу», сама судьба укрыла бы его от полицейского внимания и угрозы ареста. Но, как оказалось, такой жребий выпадал далеко не каждому:

«На практике в мирное время только каждый третий, из числа достигших указанного возраста, направлялся в регулярную армию. Большинство молодых людей записывали в ополчение».[245]

Именно результат жребия и разделяет «юдофильскую» и «русофильскую» ветви альтерверса Абрама. В этой точке с вероятностью 33,3 % действительность уходит в «юдофильскую ветвь», а с вероятностью 66,7 % – в «русофильскую».

И в «русофильской ветви» Абраму «не повезло» – он, как и большинство призывников, вытянул ополчение. Но большинство из его сверстников такой исход радовал – он означал, что три года казарм и разлуки с домом им больше не грозило: по закону жребий тянулся только один раз в жизни. А вот Абрама это никак его не устраивало – ополченцы оставались жить дома, а для него это означало угрозу попасть под полицейское преследование.

Нужно уехать, но куда и как?

Не желая покидать родные края (прежде всего, вероятно, потому, что в Телеханах жила Этель, на которой он мечтал жениться) он нашёл для себя выход – решил поступить вольноопределяющимся в армию, благо в это время

«иудеи могли поступать в вольноопределяющиеся на общих основаниях, но в офицеры их не производили».[246]

А стать офицером он и не стремился. Ему было важно только «исчезнуть на время», пока не прекратится розыск по гомельскому делу.

К тому же, были у вольноопределяющихся и такие привилегии, которые для местечкового еврея Абрама Коваля должны были казаться весьма привлекательными. Например, «для офицеров считалось хорошим тоном обращаться к вольноопределяющимся на «вы» и говорить